– Я думал, ты уже не придешь, – говорю я.
Она выливает в мойку старый кофе, споласкивает чайник, наливает свежей воды и ставит на печку. Выпускает волосы из-под воротника, снимает пальто и вешает его на плечики.
– А почему ты так думал? – спрашивает она.
– Не знаю. Просто мне так показалось.
– Пока я тебе нужна, я буду приходить. Сейчас нужна?
Я киваю. Она действительно нужна мне. Несмотря на то, что яма потери у меня внутри после каждой встречи с нею становится глубже.
– Расскажи мне о своей тени, – прошу я. – Возможно, я встречал ее в прежнем мире.
– Да, я тоже об этом подумала. Сразу, как только мы познакомились. Ты еще спросил, не встречались ли мы где-нибудь раньше.
Она садится на стул перед печкой и смотрит на горящие угли.
– Мою тень отрезали, когда мне было четыре года. Она осталась за Стеной, во внешнем мире, а я жила в Городе. Что она там делала, я не знаю. Точно так же, как она ничего не знала обо мне. А когда мне исполнилось семнадцать, тень вернулась в Город и вскоре умерла. Умирающие тени всегда возвращаются в Город. Страж похоронил ее в Яблоневом Лесу.
– И ты решила остаться в Городе навсегда?
– Да. Вместе с тенью похоронили и мои мысли о себе. Ты говорил, наши мысли похожи на ветер. Но разве не наоборот? Разве мы сами не живем, как ветер, не думая ни о чем? Не старимся, не умираем…
– А когда твоя тень вернулась, ты виделась с ней?
Она качает головой.
– Нет. Мне показалось, нам незачем встречаться. Наверняка это уже не я, а что-то совсем другое.
– А может, это и была ты сама?
– Может и так. Но теперь-то уже все равно. Все кончено.
Чайник на печке вскипает, но его жалобный вой я принимаю за ветер, бушующий в нескольких километрах отсюда.
– И что же… Я все равно нужна тебе?
– Нужна, – отвечаю я.
17Страна Чудес без тормозовКонец света. Чарли Паркер. Часовая бомба
– Прошу вас! – умоляла толстушка. – Вставайте, или придет конец света!
Ну и пусть приходит, подумал я. Рана на животе болела дьявольски. Жизнерадостные братцы в четыре ноги истоптали мое скудное воображение так, что оно потеряло всякие границы.
– Что с вами? Вам плохо? Что здесь произошло?
Я глубоко вздохнул, подобрал с пола футболку и вытер пот со лба.
– Какие-то ублюдки ножом проделали у меня в животе дырку в шесть сантиметров длиной, – выдавил я, хватая воздух губами.
– Дырку?
– Ага. Как у свиньи-копилки.
– Но кому это понадобилось? И зачем?
– Откуда я знаю? – пожал я плечами. – Лежу вот и думаю. Пока ничего не понял. Может, ты мне объяснишь? Почему кто ни попадя вытирает об меня ноги, как о половую тряпку?
Она покачала головой.
– А может, эти психи с ножом – твои приятели?
Толстушка ошарашенно уставилась на меня.
– С чего вы взяли? – возмущенно выдохнула она.
– Не знаю. Наверно, просто ищу козла отпущения. Когда ничего не понятно, найдешь крайнего – и сразу легче становится.
– Но ведь это ничего не решает.
– Не решает, – согласился я. – Но я-то здесь при чем? Не я затеял этот кавардак. Его спланировал и завертел твой милый дедушка. А меня в него затянуло. Какого же черта я должен что-то решать?
Тут меня скрутил очередной приступ боли. Я заткнулся и, точно сторож у шлагбаума, подождал, пока он не пройдет.
– Вот и сегодня, – продолжил я чуть погодя. – Ты звонишь ни свет ни заря. Говоришь, что твой дед пропал, и тебе нужна помощь. Я все бросаю, несусь к тебе. Ты не приходишь. Я еду домой, ложусь спать, но тут ко мне вваливается парочка психов, переворачивает мою квартиру вверх дном и вспарывает мне живот. Потом заявляются агенты Системы, устраивают мне допрос. А под конец опять появляешься ты. Извини, но это слишком похоже на чей-то сценарий. Или на расстановку игроков в баскетболе. Ты можешь объяснить, что происходит? Рассказывай все, что знаешь.
– Если честно, я знаю немногим больше вашего! Я ведь просто помогала деду – выполняла, что попросит. Выполни то, принеси это, позвони туда-то, напиши тому-то – и ничего более. О том, что дед собирался сделать, я точно так же не имею ни малейшего понятия.
– Но ты же ему ассистировала.
– Ассистировала? Да просто обрабатывала данные. У меня и образования-то специального нет. Я не понимала того, что читала и слышала.
Я постукал пальцами по губам, пытаясь собраться с мыслями. Нужен какой-то выход. Нужно распутать эти узлы, пока меня не утянуло на дно.
– Ты сказала, придет конец света. В каком смысле? С какой стати и каким образом миру придет конец?
– Не знаю. Так сказал дед. Мол, если бы в самом деде сидело то, что сидит внутри вас, конец света давно бы уже наступил. А он на такие темы не шутит. Сказал, что придет конец света, – значит, так оно и будет. В буквальном смысле.
– Не понимаю, – задумался я. – Что это значит? Ты уверена, что запомнила правильно? Может, он сказал: «свет погаснет», или «мир перевернется»?
– Нет, именно так. «Наступит конец света».
Я снова постучал пальцами по губам.
– И что же, этот… конец света как-то связан со мной?
– Да. Дед считает, что в вас спрятан ключ. Вот уже несколько лет он исследует ваше сознание, пытаясь его найти.
– Тогда попробуй вспомнить побольше, – попросил я. – Он ничего не говорил о часовой бомбе?
– О часовой бомбе?
– Это сказал ублюдок, приказавший вспороть мне живот. Дескать, информация, которую я конвертировал для Профессора, – это бомба замедленного действия. И когда придет время, бомба взорвется. Что это может значить?
Она наморщила лоб.
– Насколько я представляю, дед очень долго изучал человеческое сознание. Со времен разработки шаффлинга и по сей день. Но до того, как придумать шаффлинг, он охотно болтал со мной. Рассказывал об исследованиях – чем занят, что собирается сделать и так далее. Я уже говорила, у меня нет каких-то специальных знаний, но он объяснял все очень доходчиво и интересно. Я так любила спрашивать его обо всем…
– А придумав шаффлинг, он вдруг замолчал?
– Да. Заперся в своей лаборатории – и больше ни слова о работе. О чем бы я ни спросила, отвечал коротко и неохотно.
– Тебе, наверное, было очень одиноко?
– Конечно. Просто невыносимо… – Она пристально поглядела на меня. – Слушайте… А можно, я с вами прилягу? Здесь так холодно.
– Если не будешь вертеться и за рану хватать – давай, – разрешил я. Ну и дела… Неужели все девушки мира наконец-то хотят прыгнуть ко мне в постель?
Она обошла кровать с другой стороны и как была, в своем розовом костюмчике, легла со мной рядом. Я отдал ей вторую подушку, она взбила ее ладонью и подложила себе под голову. От ее шеи по-прежнему пахло дыней. Я с трудом перевернулся на другой бок, и с полминуты мы молча лежали в кровати лицом друг к другу.
– Я еще никогда не была к мужчине так близко, – вдруг вымолвила она.
– Надо же, – только и сказал я.
– И в город почти никогда не выходила. Потому и не смогла найти место, куда ты велел прийти. Хотела по телефону дорогу спросить, а звук отключился.
– Поймала бы такси да сказала водителю, куда ехать.
– У меня с собой почти не было денег. Я ведь сразу на улицу побежала, впопыхах даже забыла, что деньги нужны. Вот и пришлось пешком идти.
– А кроме деда, у тебя – никого?
– Мои родители и двое братьев погибли в аварии, когда мне было шесть лет. В машину сзади врезался грузовик, бензобак взорвался, и все сгорели.
– И только ты уцелела?
– Я тогда в больнице лежала. А они как раз ехали меня проведать.
– Вон как…
– С тех пор я с дедом живу. В школу не ходила, на улицу носа почти не высовывала, не дружила ни с кем.
– Как – в школу не ходила? Вообще?
– Ага, – ответила она как ни в чем не бывало. – Дед считал, что в школу ходить не обязательно. Всему, что нужно, он меня сам учил. И английскому, и русскому, и анатомии. А как еду готовить и шить, мне тетя показывала.
– Тетя?
– Домработница, которая с нами жила. Очень хорошая. Три года назад умерла от рака. И остались мы с дедом вдвоем.
– Стало быть, с шести лет ты даже в школу не ходила?
– Ну да. А что тут страшного? Я и так все умею. Пять языков знаю, на пианино играю и на альт-саксофоне. Могу рацию собрать, если нужно. В морской навигации разбираюсь, по канату умею ходить. Книг прочитала целый вагон. И даже сэндвичи делаю неплохие. Тебе же понравилось?
– Да, очень, – кивнул я.
– Дед считает, что за шестнадцать лет учебы[47] людям лишь калечат мозги. Он и сам почти нигде не учился.
– Это, конечно, здорово, – признал я. – Но разве ты не скучала без сверстников?
– Да как сказать… Я же все время чем-нибудь занималась, особо скучать времени не было. И потом, со сверстниками как-то и говорить не о чем.
– Ф-фу, – сокрушенно выдохнул я. Ну, может, она и права.
– Но с тобой ужасно интересно.
– Это почему?
– Понимаешь… Вот ты устал, да? Но для тебя усталость – будто дополнительная энергия. И мне это непонятно. Я таких как ты до сих пор не встречала. А дед у меня даже не знает, что такое усталость, да и я тоже… То есть ты правда сейчас устал?
– Правда. Страшно устал, – очень искренне сказал я. И с удовольствием повторил бы это еще раз двадцать.
– А что это такое – страшно устать? – спросила она.
– Это когда разные уголки твоих чувств становятся непонятными тебе самому. И начинаешь жалеть себя и злиться на окружающих. А уже из-за этого – злиться на себя и жалеть окружающих… Ну, примерно так.
– Хм… Ни того, ни другого не понимаю.
– Вот именно: в итоге ты вообще перестаешь понимать, что к чему. Только прокручиваешь перед глазами кадры, и каждый окрашен в свой цвет. Чем быстрее они бегут, тем больше каши в твоей голове. А потом наступает Хаос.
– Как интересно, – сказала она. – Здорово ты все излагаешь…