– Ты как? – беспокоится тень. – Может, передохнешь?
– Придется. Извини… Я за пять минут оклемаюсь.
– Чего извиняешься? Ты ж не виноват, что я идти не могу. Конечно, отдыхай, сколько нужно… Странно, да? Будто все беды на одного тебя навалились.
– Но это же мои беды, – говорю я. – Верно?
– Да, – отвечает тень. – Я тоже так думаю.
Я сваливаю тень на снег и опускаюсь рядом на корточки. Тело уже не чувствует холода. Ноги от паха до пят словно окаменели.
– Хотя, если честно, я тоже иногда сомневаюсь, – продолжает тень. – Не скажи я тебе ничего, помри тихонько – ты бы жил сейчас и горя не знал. Так или нет?
– Возможно, – киваю я.
– Значит, я тебе только мешаю?
– Но я все равно должен был это знать.
Тень кивает. И, подняв голову, всматривается в пепельный дым.
– Раз валит такими клубами, Страж там надолго застрял, – говорит она. – А мы уже скоро Холм обогнем. Дальше только заросли. Дойдем до них – и все. Там он нас уже не найдет.
Тень зачерпывает рыхлый снег, распахивает ладонь – и смотрит, как тот высыпается на землю.
– То, что в Городе должен быть выход, пришло ко мне по наитию. Но уже очень скоро появились доказательства. Подумай сам. Город совершенен. А значит, в нем возможно буквально все. Стало быть, это даже не совсем город, а какой-то саморазвивающийся организм. Он постоянно подкидывает тебе новые возможности, сам принимает новые формы – и так поддерживает свое совершенство. Если ты захочешь, чтобы из него был выход – он даст тебе выход. Понимаешь меня?
– Отлично понимаю, – говорю я. – Я это вчера заметил. Ну, что это – мир разных возможностей. Здесь есть все – и нет ничего…
Тень сидит на снегу и смотрит на меня. А потом несколько раз кивает. Снег густеет. Буран медленно наваливается на Городу.
– Так вот, – продолжает тень. – Когда мы поймем, что выход есть, останется только вычеркнуть все лишнее. Ворота в Стене вычеркиваем. Если выбираться там, Страж нас тут же схватит. Этот упырь каждый листик, каждую веточку у Ворот чует, как летучая мышь. Уж он-то знает – любой беглец первым делом о Воротах подумает. Значит, Ворота – не выход. Через Стену лезть бесполезно. Восточные Ворота тоже не вариант. Замурованы – та же Стена получается, а на входе Реки, под водой – железная решетка. Такая толстая, что и за сто лет не распилить. Остается только Омут. Уйти из Города можно только вместе с Рекой.
– Ты не ошибаешься?
– Сам посуди. Почему все остальные выходы или накрепко замурованы, или тщательно охраняются, – и только Омут совсем без присмотра? Ни ограды, ни стены. Почему, как ты думаешь? А потому, что страх держит человека лучше всяких стен. Преодолеешь страх – победишь Город.
– И когда это пришло тебе в голову?
– Когда Страж показал мне Реку. В тот единственный раз, когда довел меня аж до Западного Моста. Тогда-то у меня все и замкнулось. Сама по себе Река никакого зла не несет. Наоборот, вода в Реке – это энергия жизни. Нам нужно лишь отдаться ее течению. Только так мы сможем вырваться из Города и вернуться туда, где настоящая жизнь… Тебе сложно в это поверить?
– Почему же, – говорю я. – Я тебе верю. Я даже думаю, что эта Река и там течет. В том мире, который мы оставили. Он уже начинает понемногу возвращаться ко мне. Его воздух, сияние, звук… Я даже песню любимую вспомнил.
– Я не могу сказать, прекрасен тот мир или безобразен, – говорит моя тень. – Но он наш, мы должны в нем жить. Там – свое счастье и свое горе. Свои радости и свое дерьмо. Свое ни рыба ни мясо – и свое непонятно что. Ты там родился. Там тебе и умирать. А когда умрешь, я исчезну. И это – самое настоящее, что может с нами случиться.
– Да… – соглашаюсь я. – Пожалуй, ты прав.
Мы сидим с моей тенью на склоне и смотрим на Город. Но уже не можем разглядеть ни Часовой Башни, ни Реки, ни мостов, ни даже Стены и пепельно-серого дыма. Один гигантский снежный столп, соединивший небо и землю.
– Надо идти, – торопит меня тень. – В такую погоду Страж, чего доброго, закончит работу пораньше.
Я киваю, встаю и отряхиваю с шапки снег.
39Страна Чудес без тормозовПопкорн. Лорд Джим. Исчезновения
По дороге в парк я остановил машину у винной лавки и спросил, какого пива ей хочется.
– Все равно, – ответила она. – Лишь бы пенилось и на вкус было как пиво.
Определенно, наши представления тут совпали. Самое начало октября. Небо над головой – такое чистое, словно его только что спустили с конвейера. В такую погоду совершенно неважно, что пить. Лишь бы пенилось и на вкус было как пиво.
В итоге я купил шесть банок импортного. То ли потому, что денег еще оставалось до чертиков, то ли оттого, что золотые жестянки «Миллер Хай Лайф» очень гармонично поблескивали в лучах осеннего солнца. Дюк Эллингтон тоже отлично вписывался в ясное октябрьское утро. Хотя, конечно, Эллингтон со своим пианино вписался бы даже в новогоднюю ночь полярников на Южном полюсе.
Я повел машину дальше, насвистывая «Не делай ничего, пока я не дам тебе знать» вслед за уникальнейшим тромбоном Лоренса Брауна. А чуть погодя моего свиста хватило еще и на «Утонченную леди» Джонни Ходжеса.[123]
Доехав до парка Хибия, мы вышли из машины и завалились с пивом на траву. В понедельник утром национальный парк пустовал, словно взлетная площадка авианосца, с которой улетели все самолеты. Голуби мельтешили взбалмошными стайками в траве, как новобранцы на физзарядке.
– Смотри-ка, – удивился я. – В небе ни облачка.
– Одно есть, вон там, – возразила она и показала на деревья у Хибия-Холла. И действительно, одно крохотным перышком застряло меж ветками камфар.
– Ну, это не считается, – сказал я. – Даже облаком не назовешь.
Она прикрыла глаза ладонью и посмотрела внимательнее.
– Ну да… Совсем маленькое, – согласилась она.
Наглядевшись на странное облачко, мы открыли пиво.
– Почему ты развелся? – спросила она.
– Слишком люблю ездить в поезде. А когда женился, уже не мог сидеть у окошка.
– Серьезно?
– Была такая повесть у Сэлинджера. Помню, еще в школе прочитал.
– А еще серьезнее?
– Да все очень просто. Пять или шесть лет назад она ушла. И больше не возвращалась.
– И с тех пор вы не виделись?
– Не-а. – Я отхлебнул пива. – Как-то незачем было.
– Значит, семейная жизнь не ладилась?
– Да нет. Все у нас ладилось. – Я разглядывал пивную банку. – Дело не в этом. В постель ложимся вдвоем, а засыпает каждый сам по себе. Знакомо тебе такое?
– Да… Кажется, понимаю.
– Я, конечно, не думаю, что людей можно классифицировать, но условно я разделил бы их на два типа. Люди с универсальным видением мира – и люди с ограниченным взглядом. Я свой взгляд на мир ограничиваю. И дело тут не в том, правильные у меня границы или неправильные. Все равно где-то протянется граница: что мое, а что – нет. Для кого-то очевидно, а кто-то вообще так вопрос не ставит.
– Но ведь те, для кого очевидно, тоже стараются свои границы раздвинуть, разве нет?
– Возможно. Но у меня не так. Почему все люди сегодня должны слушать музыку в «стерео»? От того, что скрипка зазвучала слева, а контрабас справа, музыка лучше не стала. Просто усложнился способ воспроизведения.
– А ты не слишком упрямый?
– Вот и она так сказала.
– Жена?
– Ага, – кивнул я. – Дескать, как только вопросы ставятся конкретно, я теряю гибкость. Что-то вроде. Еще пива хочешь?
– Давай.
Я сорвал колечко с четвертого «Миллера» и протянул ей банку.
– А что сам думаешь о своей жизни? – Вместо того, чтобы сделать глоток, она стала разглядывать черную дырочку.
– Читала «Братьев Карамазовых»?
– Один раз, очень давно.
– Стоит перечитывать иногда. Там много всего написано… А ближе к финалу Алеша говорит одному школьнику, Коле Красоткину: «Послушайте, Коля, вы между прочим будете и очень несчастный человек в жизни. Но в целом все-таки благословите жизнь».
Я допил вторую банку. Немного помедлил – и откупорил еще одну.
– Вообще-то, Алеша очень много всего понимал, – добавил я. – Но на этих его словах я засомневался. Я не знаю, можно ли быть несчастным человеком, но в целом прожить счастливую жизнь.
– И поэтому ты свою жизнь ограничиваешь?
– Пожалуй, – кивнул я. – Наверно, мне стоило вместо твоего мужа умереть от железной вазы. Подходящая смерть была бы. Такой яркий последний кадр – нелепость, достигшая совершенства. И ни черта подумать не успееешь…
Я поискал глазами белое облачко, но его уже не было. Наверное, спряталось за кронами.
– А как ты думаешь… С таким ограниченным взглядом на жизнь ты мог бы разглядеть, например, меня?
– Кто хочет, в эту жизнь заходит, кто хочет, из нее выходит, – ответил я. – В этом – главный плюс ограниченного взгляда на жизнь. Заходя, вытирайте ноги. Уходя, закрывайте дверь. Общие правила для гостей.
Засмеявшись, она поднялась и отряхнула с брюк соринки.
– Ну, я пойду. Уже пора, да?
Я посмотрел на часы. 10:22.
– Давай подвезу.
– Да ладно. Я еще в универмаг заскочу, а потом на электричке доеду. Так будет лучше. Спасибо за кусачки.
– Не за что.
– Позвонишь, как вернешься?
– Заеду в библиотеку, – сказал я. – Люблю смотреть, как люди работают.
– Пока, – сказала она.
Я смотрел, как она уходит по аллее, и чувствовал себя кем-то вроде Джозефа Коттена из фильма «Третий человек».[124] Когда ее фигурка скрылась за деревьями, я стал смотреть на голубей. Походками все голуби странно отличались друг от друга. Через пару минут на аллее появилась женщина с маленькой дочкой и стала разбрасывать по дорожке попкорн. Все голуби оставили меня и убежали на завтрак. Девочка, как положено трехлетнему ребенку, растопырила ручки и побежала обнимать голубей. Но, конечно, ни одного не поймала. Вертлявые голуби жили своей голубиной жизнью. Симпатичная мамаша стрельнула в меня глаза