ава: он уже совсем не жмурился.
– Как снег! Играть интереснее, чем молиться? – спросила она. Тайко охотно закивал, и Орла засмеялась. – Ну, может быть, стоит что-нибудь добавить к нашей молитве, пожелать, чтобы завтра можно было выйти на улицу и поиграть.
– Это я могу пожелать. И мороженого!
– Это хорошее желание. Но я ничего не могу обещать, дорогой. – Орла пригладила его волосы, уложила плюшевого лося под руку и поправила плед.
– Мы молимся Богу?
Орла задумалась над его вопросом. В их семье мало говорили о религии. Они с Шоу объясняли все расплывчато – люди верят в разное, может, была какая-то высшая сила, но самое главное – это то, как люди относятся друг к другу. Они не хотели, чтобы дети верили в человека – прости, Господи, в белого мужчину – который парит в вымышленной стране чудес и ждет, когда они умрут. Человек, который был виноват во всем, – от повседневных событий в жизни до ужасных катастроф и личных и всемирных страданий.
– Я не знаю, что такое Бог, – честно призналась Орла, – но думаю, что во вселенной бывают могущественные и загадочные силы. И думаю, что не повредит сказать им «спасибо» и мыслить позитивно.
– Спасибо!
Орла целовала сына в щечку, а он захихикал и протянул ей лося.
– Спасибо, что помолился вместе со мной, – сказала она, поцеловав лося тоже. На самом деле ей действительно немного полегчало. Объективно взглянув на вещи, Орла наконец поняла, что у них все хорошо. Пока что.
– Я люблю тебя. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, снег!
Элеанор Куин с книгой, которую она положила на грудь, внимательно разглядывала маму. Орла стояла на коленях возле кровати дочери.
– О чем будем молиться? – спросила девочка; ее пристальный взгляд был непоколебим.
Орла подняла руки, обводя ими все вокруг.
– Тому… что бы там ни было. Люди находят в этом утешение…
– Ты слышишь?
– Слышу что?
– Там, во дворе. На земле. – Подбородок дочери задрожал, она сморгнула с ресниц слезы. В ее взгляде читалась надежда и ожидание. И испуг.
– Ты что-то слышишь… – Это был не вопрос, а едва слышно озвученный худший страх Орлы. Волосы, рассыпанные по плечам, начали колоть кожу.
Это было не ее воображение, не выходки дочки. Все из-за мужа. Она не знала, что это значит, но понимала, что нужна Элеанор. Больше, чем когда-либо.
– Я… подозревала, но не знаю, что такого ты и папа…
– Там что-то есть, мама.
Шепот дочки пронзительной болью отозвался в мозгу Орлы. Раньше она не хотела воспринимать воображение своего ребенка слишком буквально, но не могла и дальше отрицать, что Элеанор Куин пыталась ей что-то объяснить. Хотелось отрицать это, как игру или галлюцинацию, но это не помогло бы стереть из памяти то выражение, которое сейчас было на побледневшем личике дочери.
А Шоу записывал слова! Может, ее дочка была больна? И муж тоже? Бредовое видение с лисой ворвалось в сознание Орлы – возможно, все они были безумцами.
Или все же нет.
Орла старалась подойти к вопросу осторожно, не зная наверняка, на какую территорию они ступают:
– Я знаю, что погода нас немного напугала, но…
– Это нечто большее.
Да, ели быть честной, Орла в это верила.
Она вспомнила, как смотрела на свою дочку, маленькую и испуганную, в своей первой одноместной кроватке, в своей первой комнате. Как страшно Элеанор Куин спать одной (даже при свете ночника)… Орла уже не могла отмахнуться от этой мысли и просто игнорировать собственные опасения по поводу незнакомого места, где они оказались.
Мысли путались от страха, но Орла заставила себя сказать нормальным голосом:
– Как ты думаешь, что это?
Элеанор Куин повернула голову к окну и сосредоточенно прищурилась:
– Не знаю. Иногда мне кажется, я слышу что-то… как оно зовет. Иногда это просто ощущение, но в нем… много всего и сразу. Волнения. Страха. Мольбы. Какое-то время я думала, что папа тоже слышит, я была уверена, что это так. Но папа не хочет слышать… Я думала, ты тоже отказываешься. Я рада, что ты знаешь… Здесь что-то есть.
Орла напряглась; дрожь усилилась, а во рту она почувствовала привкус желчи. «Ты подводишь меня» – вот что она вечно слышала в молчаливом упреке дочери. Нужно перестать отрицать реальность, какой бы невозможной она ни казалась. Так или иначе, она должна защитить дочь. Как воспримет Элеанор Куин ту историю, которую они открыли, – с облегчением или ужасом? Но она не была готова к разговору о призраках, пока они с Шоу не решат, что делать. Мы уедем, и все наладится.
– Это страшно, потому что мы пока не понимаем этого места, – сказала Орла. – Но это не значит, что оно плохое…
Элеанор Куин выдохнула накопившийся в легких воздух, повернулась на бок, извернувшись так, чтобы видеть лицо матери. Они с Орлой лежали и смотрели друг на друга. Наверное, в этот момент мать и дочь были похожи, беспокойно прищурившись и пытаясь прочесть мысли друг друга.
– Знаю, тебе не всегда здесь нравилось, и мне жаль, что я… Я думала, что тебе, всем нам, нужно время, – сказала Орла. – Но теперь… если честно, я тоже была немного напугана, и, наверное, из меня вышел не очень хороший пример для подражания. Я больше не позволю себе бояться погоды, потому что на самом меня пугает то, что боишься ты, а я не знаю, как помочь. Бин, я здесь, всегда рядом, и ты можешь со мной поговорить.
Орла знала: это непоколебимая правда, которая не изменится, даже когда она попытается разобраться во всем остальном.
Лицо ее дочки озарила слабая улыбка.
Орла встала на колени у кровати. Тревога отнимала у них все силы, но это не означало, что дочь – и муж – не смогут ее стойко пережить.
Орла все еще не знала, что предпринять и где искать ответы, но хотела, чтобы Элеанор Куин поняла: она не одинока, ее мама старается и действительно может ей помочь.
– Как бы ты хотела все изменить? Давай подумаем, что сделало бы тебя счастливее.
Орла разделила мысли на две части, иначе они грозились ее раздавить: первый вариант – оптимистичный, где они по-прежнему могут найти гармонию на новом месте, а другой – пессимистичный, о том, что они совершили ужасную, непостижимую ошибку.
Элеанор Куин перевернулась на спину, и с расслабленным, мечтательным выражением лица к ней вернулся румянец.
– Наверное, мне бы хотелось… странно все время находиться в доме, всем нам. Я думала, что мне это понравится, но… Думаю, да, если бы погода была лучше, мы могли бы выезжать. Как думаешь, можно мне брать уроки скрипки где-нибудь поблизости?
Орла чуть откинулась назад, стараясь не показывать свое удивление. Откуда это желание? В городе ей предлагали всевозможные кружки: танцы, уроки музыки, занятия в художественной школе. Элеанор Куин никогда такое не интересовало. Ей нравилось то, что преподавали в школе, но дочь отказалась от предложения развивать способности углубленными занятиями. И сейчас… как это ужасно не вовремя.
– Бин…
– Я знаю, я знаю, о чем ты думаешь. – Элеанор Куин сунула руки под одеяло и расстроенно натянула его до подбородка. – В городе мне хватало занятий. Но здесь нужно больше дел. Я не скучаю по школе, но мне не хватает… Я всегда мечтала попробовать играть на музыкальном инструменте, но дома не было места. Я не хотела, чтобы все слышали, как я тренируюсь, если у меня будет плохо получаться. Но тут можно закрыть дверь. Мне бы очень хотелось играть на тихом инструменте, на таком, который бы никто больше не слышал… Но я не знаю, на каком.
– Ох, моя дорогая.
Элеанор Куин думала в верном направлении, она хотела извлечь максимум пользы из их нового положения – заняться здесь тем, чем не могла или не хотела там, в их квартире на Челси. Орла почувствовала, как волна стыда накрывает ее с головой: она должна была догадаться, насколько застенчива дочь, понять, что для свободы творчества ей может понадобиться личное пространство.
– Уверена, у нас получится найти кого-нибудь здесь. Папа знает школу, где преподают различные виды искусства, можно начать с этого. Мы найдем что-нибудь. И вообще, не переживай, мы никогда не станем тебя критиковать – чтобы научиться новому навыку, требуется время. Хорошо?
– Ты не злишься?
– С чего бы мне злиться?
Элеанор Куин пожала плечами:
– Мне кажется, что… наверное, я стала не такая, какой была в городе.
– У меня нет повода любить тебя меньше, чем раньше.
– Я не знала, потому что… неважно.
Орла наклонилась и поцеловала ее в лоб и в щечку.
– В том и был смысл сюда переезжать: чтобы мы все чувствовали себя иначе и стали еще ближе друг к другу. Когда мы попадаем в новое место, всегда узнаем о себе что-то новое. Все мы немножко изменились. И каждый день понемногу меняемся, правда? Учимся чему-то новому… Мы с папой тоже этого хотим: чтобы все росли и делали открытия. Так что, если ты хочешь попробовать ходить на уроки музыки сейчас, мы с папой все устроим.
– Мне здесь нравится… в каком-то смысле. Но мне бы хотелось… – Она не договорила свое желание и прикусила губу.
– Скажи, чего ты хочешь.
– Я бы хотела… чтобы у нас был дом с соседями. В городе. И улица, как по телевизору. С детьми на велосипедах, которые ходят друг к другу в гости поиграть.
К глазам Орлы подступили слезы. Ее дочка описала Сквиррел-Хилл, район, в котором она росла в Питтсбурге. Было как никогда ясно, что они совершили ошибку, прожив на Манхэттене так долго. У других семей получилось, но Элеанор Куин хотела – нуждалась – в чем-то другом. О чем ей никогда не хватало смелости сказать вслух. Может быть, в тот первый день, когда они переехали, то, на что смотрела Элеанор Куин во дворе, не напугало ее, а разбило ей сердце. Никаких соседей. Никаких людей. От одной крайности к другой.
Из глаза Орлы скатилась слеза: она не могла обещать дочке такой район, какой та хотела. Может, они с Шоу только притворялись, что вовлекают своих детей в процесс принятия решений? Если бы они спросили: «Вы хотите переехать в собственный дом с большим двором, где будет много деревьев?», что бы они услышали на самом деле?