Спустя три года Дюнан издал книгу "Воспоминание о Сольферино". В ней он призвал все воюющие страны мира принять на себя обязательства по защите раненых на поле боя, а также тех, кто старается прийти им на помощь. Дюнан также выдвинул идею создать нейтральное общество для помощи раненым. Первое заседание комитета (который стал предтечей Международного Красного Креста) состоялось 17 февраля 1863 года. Тогда в его состав входили всего пять человек: Дюнан, Муанье, генерал Дюфур и врачи Аппиа и Монуар. В том же году пятеро основателей комитета предложили государствам всего мира прислать своих представителей в Женеву для обсуждения вопроса об улучшении участи раненых. Первыми на это предложение откликнулись 12 стран. Через две недели после начала конференции – 22 августа 1864 года – проект согласительного документа был принят участниками форума. Это и была первая Женевская конвенция. В ней содержалось всего 10 статей, но именно они заложили фундамент современного международного гуманитарного права.
Итак, 140 лет назад – 12 европейских государств приняли первую Женевскую конвенцию – документ, посредством которого его создатели стремились придать максимальную гуманность такой в принципе негуманной вещи, как война. Сегодня женевские соглашения ратифицированы практически всеми странами мира, жаль только, что их соблюдение оставляет желать лучшего.
Принятие конвенции не остановило войны, и не предотвратило появление новых орудий убийства, благодаря которым эти войны стали более кровопролитными. С течением времени первая конвенция устарела и была дополнена положениями второй, принятой в 1868 году и распространявшейся на участников не только сухопутных, но и морских войн. В третий раз её положения подверглись пересмотру в 1929 году – на этот раз с учетом опыта Первой мировой войны 1914–1918 годов, военные действия которой велись в невиданных до того масштабах. Впервые в истории противники в массовом порядке применяли друг против друга пулеметы, танки, авиацию и ядовитые газы.
22 апреля 1915 года – немецкие войска провели у Ипра первую крупную газовую атаку с использованием хлора. Использование газового оружия было в 1929 году запрещено Женевской конвенцией, и во времена Второй мировой войны оно не использовалось.
Последние дополнения в Женевскую конвенцию внесены в 1977 году. В настоящее время все четыре редакции Женевской конвенции широко используются во время судебных разбирательств.
Совместные усилия по всеобщему запрещению химического оружия привели к созданию ещё одного юридического инструмента – Конвенции о запрещении химического оружия (КХО). КХО стала международным законом 29 апреля 1997 г. Среди всех, когда-либо принятых международных соглашений она является одним из самых комплексных и всеобъемлющих договоров по разоружению и контролю над вооружениями. Исключительные возможности, предоставляемые КХО, привели к беспрецедентно быстрому росту числа её. В сфере юрисдикции договора КХО находится 98 % мировой химической промышленности и более 95 % населения планеты.
Несмотря на принятие КХО, угроза химического терроризма растёт.
Альтернативное искусство
Гы!
Начальником кафедры полковник стал полгода назад.
Доктор военных наук во главе ведущей в академии технической кафедры – это уже само по себе нонсенс. А месяц назад, проснувшись ранним утром, полковник и вовсе обнаружил себя академиком Международной академии информатизации и связи. По совокупности трудов и заслуг.
С падением железного занавеса для носящих погоны учёных открылись и не такие перспективы. Это академиком РАН стать сложнее, чем верхом на утюге совершить кругосветное плавание.
Быть академиком было приятно, но пару раз, попав в гости к обычным, традиционным, академикам и прочим освещённым светом отечественной науки "членам с корреспондентами", новоиспечённый академик заподозрил неладное. Российские, ещё СССР-овской закваски, академики вели себя с ним как-то снисходительно. Не как равные с равным.
Без ожидаемого уважения.
Они неизменно брали его под локоток и вели к обрамленным в вычурные золочёные рамки картинам.
– Этого Глазунова я приобрёл ещё тогда, когда Илья Сергеевич был никому не известным молодым шалопаем, – говорил ему отчего-то важничающий старый пень и ревниво следил за реакцией полковника.
Не найдя в его глазах желаемого отклика, академик сочувственно кивал каким-то своим мыслям и напрочь терял интерес к своему военному коллеге.
В самих картинах и в их наличии, несомненно, был какой-то подвох.
Дома у полковника никогда никаких картин не было.
Смутное ощущение разрешимости «картинной» проблемы возникло у свежеиспечённого академика ранним утром. Память у него всегда была хорошей – не подвела она и в этот раз. Он вспомнил, что на его кафедре имеются адъюнкты. И один из них закончил в своё время художественное училище. Так было написано в личном деле.
Вызвать адъюнкта в кабинет было делом пары минут.
– Товарищ полковник!.. – начал было доклад прибывший адъюнкт.
– Присаживайся, Сан Саныч! – прервал его начальник. – Вопрос у меня к тебе. Говорят, ты в живописи разбираешься? И даже что-то там по этому профилю заканчивал?
Толком испугаться адъюнкт не успел, но неладное заподозрил сразу:
– Было когда-то… – уклончиво ответил он. – На заре туманной юности.
Полковнику неопределенность ответа не понравилась. Он нахмурился и, начиная раздражаться, принялся выстукивать автоматическим карандашом по покрывавшему стол стеклу:
– Мне картина нужна. Домой. Примерно метр на метр сорок. А то у всех академиков есть, а у меня – нет. Не порядок. Понимаешь?
– Маслом? Картина? – уточнил разом вспотевший адъюнкт и, в ритме постукивающего карандаша, живо представил, как ему, за свой счёт, придётся приобретать масляные краски, холст и подрамник.
Вспомнив, что к висящей на стене картине желательна красивая и, естественно, дорогая рама, майор впал в окончательную прострацию: офицерам в академии не платили уже четвертый месяц, и то, что они до сих пор не перемёрли от голода, а продолжали преподавать, учиться, писать учебники, диссертации и конспекты – было своего рода чудом.
– Конечно маслом! Что-нибудь с природой, – отрезал начальник, и, очевидно поняв суть колебаний своего подчинённого, добавил: – Не напрягайся! Твоя мазня меня не интересует! Сиди ровно и не ёрзай! Мне консультация нужна.
Быстро пришедший в себя майор снова проявил осторожность:
– Товарищ полковник, то, как я разбираюсь в этих вопросах – это, примерно, техникумовский уровень. Я, конечно, постараюсь. Но…
– Не юродствуй! – оборвал его полковник. – У тебя знакомые художники, которые со временем в люди выбьются, на примете есть? Да, или нет? Желательно, чтобы при каких-нибудь там регалиях для начинающих. Как там у них в этом мире положено.
При последних словах начальника майор встрепенулся и посветлел лицом. Явно обдумывая каждое слово, доложил:
– Есть! Есть один такой! Недавно на посиделках познакомился! У него три выставки в Америке было. Ни одной картины назад не привёз – все там расхватали.
– Настолько хорошо рисует? – изумился полковник. – У него, вообще, что-нибудь на продажу есть? Для простых смертных? Что-нибудь не слишком дорогое? В пределах ста – ста двадцати долларов?
– Ну, как он рисует – не знаю. Но студия где-то в центре имеется. А студий без картин не бывает. Непременно что-нибудь найдётся. У меня, по-моему, в столе его визитка есть. Так что можно позвонить и спросить.
Ближе к обеду майор созвонился с художником.
– Саня! – обрадовался ему художник. – Ты по делу, или пьянка какая где намечается?
– По делу, Дарин! – ответствовал ему Саня. – Мне твой совет нужен. Судя по всему, я тебе, или кому из твоих коллег, клиента нашел.
– Зачем коллегам клиент? Клиент – это личное, я бы даже сказал – интимное, – заметил художник и тут же уточнил: – Богатого? Клиента?
– Это вряд ли. Мой начальник картину хочет.
– И сколько он готов заплатить? – поскучнел Дарин.
– Не очень много, – вздохнул Саня. – Долларов сто, не больше.
– Сто?!! – восхитился художник. – Да за сто – пусть любую картину забирает! Или даже две! На выбор! У меня этого добра… Ну, Саня!!! Выпивка – с меня! Когда сможете приехать? Лучше бы завтра. А то у меня бардак. Не солидно. Чуток приберусь, и – милости прошу!
В бурной реакции художника была какая-то неправильность, но анализировать зародившиеся подозрения Саня не стал. Он и в самом деле был рад тому, что проблема с картиной так быстро и оперативно разрешилась, причём без особых с его стороны затрат и усилий.
На следующий день, сразу же после обеда, наскоро перекусивший Саня трясся в тёмно-зелёной «четверке» начальника кафедры по разбитому асфальту Большого Сампсониевского. Начальник, старательно объезжая многочисленные дорожные выбоины, судорожно дёргал рулевое колесо и непрерывно ругался сквозь крепко сцепленные зубы. Отвратительная дорога настроила его на скептический лад, поэтому, выехав на относительно ровный участок, но так при этом никого не задавив колёсами, он принялся давить морально. За неимением других альтернатив, на роль жертвы наезда был выбран сидящий рядом адъюнкт:
– Этот твой знакомый – он точно будет на месте?
– Обещал быть… А так – кто его знает? Богема.
– Богема! – передразнил начальник. – Да хоть сам апостол Павел! Назначил время потопа – будь добр, не кивай потом на засуху и на раззвездяев-сантехников! Богема…
Адъюнкт, в силу явной риторичности последней реплики начальника, промолчал. Начальник же вдруг вспомнил о показанной ему накануне визитке художника:
– Кстати, а что это у него такое странное сочетание имени и фамилии? Фамилия – как у апостола имя, а имя – вообще Дарин? Он сам не из этих? Не из "апостолов"? Нарвёмся на какого-нибудь "Малевича" – что делать будем? Ты хотя бы одну его картину вживую видел? Или там набросок какой? Вдруг, он какую махровую диссидентщину малюет? Что он вообще за фрукт?