Часть 2. ЮЖНАЯ АФРИКА ГРЁЗ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
«Маленькие дети,
Ни за что на свете,
Не ходите, дети,
В Африку гулять…»
Оказывается о стране, в которой мы живем уже 16 лет, писать гораздо труднее, чем об Израиле где мы пробыли чуть больше пяти месяцев.
Во-первых и конечно — больше есть о чём рассказать. Туристам, приезжающим на два — три дня или недели, проще. Все впечатления укладываются в систему: «нравится», «не нравится» и «типа, ничего». Чем дольше живешь в стране, чем больше узнаёшь её, тем разнообразнее и сложнее она становиться для тебя. Тут уж не отделаешься простым «ничего».
Во-вторых и это тоже немаловажно — законсервированность воспоминаний. Израиль остался в памяти, как цельный, застывший кусок, а Южная Африка — это не только определенное место, это ещё и время, развитие от самого начала к сегодняшнему дню.
Начало — безголосие. Мы едва владели английским, и даже не слышали о таком важном языке — африканас, который потряс нас в первое же утро в Йоганнесберге. Я включил радио в нашей новой квартире и услышал голос диктора. «Хуя море!» — произнес он без малейшего смущения и не удивительно — скоро мы узнали, что это всего навсего означает «Доброе утро!».
Начало — бесправие. Мы приехали в Южную Африку, как туристы и через два месяца, когда кончилась виза, перешли в разряд нелегалов. Наше спасение заключалось в том, что таких как мы было много и власти смотрели на нас сквозь пальцы.
Начало — безденежье. Относительное, мы привезли с собой кое-что, но запасы таяли, а работы на первых порах не предвиделась — из-за языкового барьера, из-за отсутствия документов.
Начало — но я еще напишу о нём. Я напишу и о том, как изменялась наша жизнь, как изменялась страна, как изменялись наши взгляды…
Это был процесс, и теперь так трудно взглянуть на наши первые, да и следующие шаги теми, а не сегодняшними глазами, почувствовать то, что мы чувствовали тогда, пройти снова 14-и летний путь.
Но я попытаюсь. Итак!
Глава 9Первые шаги — Аэропорт
Позади остался Израиль, 9-и часовой полет, позади остался почти весь Африканский континент, экватор, пустыня Сахара.
Я первый раз увидел её в таком ракурсе — сверху. В детстве, когда мы с отцом, проезжали по пустыне, на пути к Красному морю, она была ближе и как-то понятнее. Ну да, было жарко, только жиденькие кустики и до самого горизонта каменистый выжженный пустырь. Но была дорога, километровые столбы, иногда какие-то признаки жилья.
Сверху зрелище было просто устрашающим. Желто-бурая плоскость, края которой тонули в пыльной мгле на горизонте, иногда смятая в легкие складки, иногда прорезанная какими-то трещинами, уступами и ни признака жизни. От этой картины веяло таким зноем, мертвенностью и неподвижностью, что казалось там внизу — царство самой смерти.
Самолет приземлился на неведомой планете, в тридевятом царстве, практически неведомом государстве.
Что я знал о Южной Африке — немного больше, чем о Гондурасе, немного меньше, чем о Мексике. Были детские книги: «Капитан Сорви-голова», «Похитители бриллиантов», «Копи царя Соломона», позже Ленинка, где в те годы еще существовал ДЧЗ (Детский читальный зал — для тех, кто не в курсе) и тома путешественников по Африке, от Стенли и Ливингстона до Ганзелки и Зигмунда. Нужно признаться, что в этих книгах мне особенно нравились изображения полуголых аборигенок, что можно оправдать только юным возрастом и пуританством Страны Советов.
Завораживали названия — почти каждое географическое имя превращалось в туманную картинку и уже не хотело с этим образом расставаться.
Озеро Чад — гладь воды, окруженная влажной, еле видимой из-за странных испарений зеленью.
Водопад Виктория — королевское безмолвное величие, застывшее в белой, кружевной пене.
Калахари — ночная, звенящая тишиной пустота, не пустыня, а что-то еще более пустынное.
Оранжевая республика — карликовое мутное солнце пробивающееся через желтую пыль.
Мыс Доброй Надежды в моем воображении возникал в виде Бёклинского острова Мертвых, должно быть играли роль юношеский страх смерти и надежда на спасение.
А что говорить о таких самоговорящих местах, как Берег Скелетов или Кейптаун…
«В Кейптаунском порту, с пробойной на борту…»
«Шеф нам отдал приказ — лететь в Кейптаун…»
«В нашу гавань заходили корабли…»
«Трансваль, Трансваль — страна моя…»
(А эта — последняя, как сюда затесалась — вроде бы не моего времени песня? Вспомнил, из детского фильма «Кортик»).
Должен сказать, что в детстве в Африку я не сбегал — прошли чеховские времена, да и знал я, что граница на замке, за каждым камнем Джульбарс, а на каждой тропе — Карацупа, что пешком до Африки не дойдешь — не зря воспитывала меня моя бабушка — учительница географии.
И вообще я в Африку не очень-то верил. Мои родители жили одно время в Судане, на всех картах был изображен черепообразный континент и в книгах я об Африке много читал — ну и что, мало-ли что в книгах напишут. В книгах и про капитана Немо и про Летучего Голландца и про Вия писали — где они все? В воображении. Может быть и дальние страны — например Африка — это только воображение…
И вот мы идем по Африке — и это уже не воображение, не книжная страна, это почти конец земли — 10 000 километров от дома, от бывшего дома.
Сейчас, по прошествии стольких лет, мне трудно вспомнить, что я испытывал, о чем думал на посадочной полосе ночного аэропорта, в эти первые минуты. Скорее всего о вполне прозаических вещах: о предстоящих формальностях, о багаже… Моя жена говорит, что её основным чувством в те минуты был страх, страх неизвестности.
Хорошо помню пустой и тёмный зал аэропорта. Сейчас странно даже представить кипящий жизнью J I A (Johannesburg International Airport), в те времена ещё имени Яна Сматса, пустым, а тогда в полуосвещенном и потому казавшимся бесконечным помещении стояли всего несколько группок встречающих и среди них две, которые встречали нас.
Израильская компания, которая оформляла наш отъезд, пообещала, что в Африке нас встретят и устроят на первое время. Нас действительно встречали, мы сразу, по описанию узнали господина Троицкого — южно-африканского компаньона фирмы. Он стоял несколько в стороне и мы были удивлены и даже насторожены, учитывая не полную легальность нашего путешествия, его пассивностью. Он не подошел к нам и вместо него первым к нам обратился высокий плотный юноша несколько кавказского типа, отделившийся от другой группы, состоявшей в основном из пожилых и на вид весьма респектабельных женщин, похожих на посетительниц кружка художественной вышивки или аранжировки цветов. Далее произошёл примерно следующий диалог.
— Вы из Израиля?
— Да.
— Приехали, чтобы остаться?
— Ну-у-у, в общем-то…
— Да не стесняйтесь, не вы первые… По линии Троицкого?
— Ну-у-у…
— Вон он стоит — видите. Можете поехать с ним, а можете с нами.
— А кто вы такие?
— Мы от еврейской организации, от Хабат хауса.
Выяснилось, что за последние несколько месяцев из Израиля приехало столько «туристов», что это заинтересовало еврейскую общину, и именно сегодня они решили встретить самолёт прибывающий из Израиля и выяснить все-же, что происходит на такой далекой от них исторической родине. Что члены цветочного кружка на самом деле активистки еврейской женской ассоциации или что-то в этом роде, что его зовут Нияз и он у них переводчик. Они намерены заменить Троицкого для семей прибывших этим рейсом, то-есть встретить, разместить и вообще позаботиться…
— Так что, выбирайте с кем вы пойдете. А я вам только скажу ребята, вам обязательно нужно к кому нибудь прибиться.
Мы думали недолго — мы ушли с хабатниками.
В самолете мы были не единственные вырвавшиеся из Израиля, с нами летели семьи Райзманов, Гриндбергов, два одиноких мужчины имена которых я забыл. Они выбрали Троицкого. Кто поступил правильнее? Что бы было с нами если бы мы выбрали другой путь? К чему гадать — мы не жалели о своём выборе, они не жалели о своем, тем более, что в конце концов мы оказались практически в одной ситуации — нелегальных эмигрантов в Hillbrow.
Глава 10Hillbrow и все, что его окружает
Как объяснить тем, кто не жил в ЮАР в те далекие переходные годы, что означало для тогдашних эмигрантов название Hillbrow? Как можно рассказать об этом, если это был не только и наверное не столько один из районов Йоганнесбурга, а общественно-историческое явление. Не случайно и сегодня мягкий и домашний русский доктор Миша В*** любит вспоминать то время и с гордостью говорит — «Мы прошли через Hillbrow», как о знаке особого отличия, а другой русский доктор, тоже домашний и мягкий Лёня Г***, при этих словах начинает сердиться и даже негодовать — он приехал сюда совсем не так, как мы, не должен был проходить через это и не знает, как ему повезло.
Давным-давно, в 1994 году, я написал бесконечно длинное и путаное письмо своему другу в Москву. Перечитываю сохранившийся черновик и мне стыдно за апломб с которым я рассуждал о тогдашней ситуации, делал выводы, строил умозаключения… Но все же было и что-то настоящее в письме — свежесть взгляда, яркость впечатлений, даже некоторая ошарашенность от их обилия — и мне захотелось познакомить вас с ним, снабдить сегодняшними комментариями, заново рассказать о том времени, дописать то, что не написал тогда, взяв старое письмо как путеводную нить в лабиринте памяти. Пусть это всего навсего не слишком свежий литературный прием, другого, нового письма мне уже никогда не написать.
Адресат того, давнего письма был убит в своей московской квартире в 1995 году…
Итак — 1994 год, начало марта, Йоганнесбург, письмо другу.