— Не потерять бы истину в излишних спорах! А так, я — как все наши: жду и надеюсь.
— Хорошо, что упомянул Нимрода.
— Как не упомянуть его? Он свел с ума страну Эрцель.
— Довольно иронии.
— А ты переходи к делу.
— Мики, день диспута совпадает с религиозным праздником. Это плохо. Я информирован. Правые и люди Шука будут слишком возбуждены. Есть горячие головы. Дело может принять дурной оборот.
— Вече под охраной тысяч полицейских. Чего же еще?
— Я думаю, следует перенести диспут на другой день.
— Я пешка! Скажи Нимроду!
— Я говорил ему! Предупреждал, что есть опасность лично для него.
— И что же?
— Он рассмеялся в ответ, сказал: «Угрозами меня не запугать!» Молодой, наивный, упрямый шназ!
— Предоставь дело Райлике.
— Говоривши с Нимродом, мне теперь невозможно обращаться к Райлике.
— Боишься, Нимрод догадается, что ты думаешь, что он подкаблучник?
— Я так не думаю…
— Что вам угодно от меня, господин Толедано?
— Остереги Райлику, скажи, что многие ненавидят Нимрода.
— Да ведь нет опасности! Фантазируешь!
— Мики, это важно. День диспута надо менять. Я на тебя надеюсь.
Мики принял задумчивый вид. Шай расценил молчание друга, как знак неохотного согласия.
«Возможно, Шай прав. Но какого черта? Уж хлопотал однажды за этого выскочку–шназа! Пусть намнут ему бока! Ладно, утро вечера мудренее» — размышлял Мики по дороге домой.
Утром Мики вспомнил ночной разговор. И не унял гордыню, и не одолел зависть.
И было утро, и был вечер, день последний.
В станах противостоящих партий составлены речи, приготовлены каверзные вопросы к противнику, выучены импровизированные ответы. Завтра, в праздничный день — вече народное.
Не спокойно на сердце у Райлики. С тех пор, как Нимрод двинулся в гору, стал одними любим и другими ненавидим, свеча тревоги то тускло, то ярко горит в ее душе. Кто больше всего на свете жаждет покоя, от того непокой не отступает.
— Береги себя, Нимрод. У тебя не только противники, есть и враги.
— Я не боюсь, Райлика!
— И правильно, не бойся! Но береги себя, милый!
— Ты что–нибудь слышала? Что–то или кто–то грозит мне?
— Ничего определенного. Но завтра диспут. Воздух тяжел, как перед грозой. А ты слышал?
— Я — да, то есть нет… — осекся Нимрод.
Райлика разыскала Итро. В этот день он находился в Авиве, в штабе Правой партии.
— Здравствуйте, Итро. Удивлены?
— Здравствуйте, Райлика, я рад вас видеть. Что привело вас сюда?
— Итро, вы не из наших, но я доверяю вам больше, чем братьям. Я боюсь за Нимрода. Ему ничего не грозит?
— Райлика, мы противники, которые блюдут закон.
— Вы не ответили. Нимроду ничего не грозит?
— Нимроду ничего не грозит. Ваш вопрос обиден, но извиняется любовью.
— Ах, Итро! Вы лучший среди ваших! Обещайте мне, что сбережете Нимрода!
— Райлика, вы растрогали меня! Клянусь, волос не упадет с головы вашего мужа! Хотя клятва вовсе ни к чему. В конечном счете, у всех эрцев общая цель, не так ли?
— Я благодарна вам, Итро. Я почти спокойна. До свидания.
— До свидания, Райлика. До встречи на диспуте.
И Райлика, почти спокойная, покинула штаб Правой партии.
Диспут открылся речами. Жребий указал на первого оратора — от Правой партии. Тот произнес свою речь. Гул приветствий и громкие возгласы ликования раздались справа от трибуны. Молчание слева. Вторым говорил делегат Левой партии. Это — Нимрод. Райлика старалась держаться возле мужа — так ей спокойнее. В суматохе ее оттеснили, она не заметила, как оказалась вдалеке от трибуны. Слово Нимрода было прекрасно. Аплодисменты слева. Свист, трещетки, хлопушки, проклятия — справа. «В споре, как на войне: слабый шумит, надеясь впечатлить и устрашить» — удовлетворенно думал Нимрод, спускаясь с трибуны.
Вдруг гром тишины разорвал небо. Несколько секунд беззвучия. Потом в воздух взвился нестерпимо пронзительный, истерический крик. За ним другой, третий. Вопли одиночек превратились в рев толпы. Давка, неразбериха, сирены полицейских машин. Тысячи ринулись с площади в рукава улиц. Райлика кинулась навстречу потоку — скорей к трибуне. Мики и Шай — с ней. Прорвались. Пустое пространство. Тело Нимрода распластано на асфальте. Кровь. Сквозь остатки стада продирается черный автомобиль, за зарешеченными окнами — контур человека в наручниках. Истошный, звериный вопль вырвался из горла Райлики. Она рвется к Нимроду, полицейские преграждают дорогу.
Санитарная машина мчит Нимрода и Райлику навстречу страшному приговору. Она лихорадочно целует белый лоб, белые губы, белокурые волосы. Соленый вкус. Это ее слезы на его лице.
— Не умирай, не умирай!
— Любимая Райлика…
— Не умирай!
— Береги Свиток…
— О, Нимрод!
— Он стрелял…
— Кто?
Нимрод замолчал.
— Не умирай!
— Трак–трак…
— Нимрод! Он бредит…
Первый из подбежавших врачей схватил руку раненого, ища пульс, затем приподнял ему веки. Горестно развел руками, молча ушел. У входа в больницу ждали примчавшиеся раньше Мики и Шай. Подъехала еще машина. Вышли двое: Гилад и Итро. Райлика, казалось, не замечала никого.
Райлику увезли домой. Все свои в сборе. Глаза Райлики закрыты. Она с трудом понимает происходящее вокруг. Высшая степень горя уводит за пределы чувств.
Рыдания матери. То ли вздохи, то ли стоны отца. Негромкие реплики Косби, Сары, Гилада, Итро.
— Как горько плачет мама, она любила Нимрода…
— Она любит Теймана… — сказала Косби.
— Теймана?
— Да. Это он стрелял!
Косби наклонилась к Райлике. Вдова обняла вдову.
— Это правда, Косби? Брат убил мужа. Мой брат убил моего мужа. Так может быть, Косби?
Райлика говорила очень тихо, на одной ноте, не вполне сознавая смысл слов. Косби не отвечала, плакала.
К Райлике подошел Итро. «Мне нет прощения. Вотще я клялся. Кто мог предвидеть, что такое между эрцами возможно?» — сказал Итро, и глаза его полны муки.
Райлика молчит, снова в забытьи.
Нимрода Ламма, уроженца страны Ашназ, хоронили на горе Скорби — место погребения героев страны Эрцель. Женщины — в черном. Черно от горя белое, как мел, лицо молодой вдовы. Испуганный Гилад и верный Итро держат ее под руки. Сара рядом с матерью. Луиза и Бернар сидят — не зазорно склоняться под властью горя. Рядом с ними Рона Двир и Первый министр. Неподалеку стоят Мики и Шай. За ними — несколько сот провожающих.
Первый министр наклонился к несчастным старикам. «Я сострадаю и соболезную…» — сказал. «Кого и что он имеет в виду, убитого зятя или страшную судьбу сыновей?» — пронеслось в голове у Роны. «Бедный сирота!» — добавил поспешно Первый министр. Потом подошел к Райлике, обнял ее за плечи. «Он был так красив! И душой красив!» — сказал ей. Она уронила голову на грудь.
Принесли намогильный камень. Прочитав выбитые на нем даты, Рона вскинула удивленный взгляд на Первого министра. «Он мало, слишком мало жил! Позже объясню,” — ответил тот на немой вопрос, потом добавил: ”Это трагедия, когда благородного губят низменные силы.»
Рона с болью взирает на разбитый корабль семьи Фальков. «Нет в мире такого горя, которого не исцелит молодость» — думает она о Райлике. Затем переводит взгляд на Луизу и Бернара. «Тяжело перенести несчастье, стократ тяжелее переносить его все время.»
На похоронах не было ни нового вождя Правой партии, ни жрецов из кагорты Шука. Последние отмежевались от Теймана Фалька, как убийцы–одиночки. Один из жрецов хотел было написать в газете своей корпорации, дескать всякое убийство справедливо, ибо, что ни делается, — то по божьему замыслу. Но внутренняя цензура самосохранения удержала борзое перо.
Тейман Фальк в тюрьме. Не кается. Горд. Он отвергает защитника в суде. Он требует баккару и все святые книги. «Не давать ему древние тексты! Он искал и нашел в них вдохновение!» — возвысила голос газета Роны Двир. Но жрецы восстали, настояли, убедили и победили.
Глава 11Гилад
Две партии в стране Эрцель, и два мнения о спасении — свое у каждой. Левая партия ищет спасения в мире с соседями, Правая — в изгнании их. «Эти несут всем нам гибель» — говорят обе партии, указуя пальцами друг на друга.
Два брата свершили два деяния. Хеврон убивал чужих, дабы воцарить войну, Тейман убил лучшего своего, дабы поджечь мир. В стане левых раздались голоса: «Убийство отвращает эрцев. Поскорей, пока гнев народный горяч, учредим выборы, и тогда почти все сто двадцать скрытых праведников в парламенте будут из наших, и назначим своих министров, и придем к цели!» Но благородному нраву Первого министра претит плебейская хитрость. «Победим в равном бою!» — сказал он.
Безнаказанность — величайшее поощрение. Правые, не видя грозного меча воздаяния над головой, быстро оправились от первого страха, лукаво отреклись от убийц, сгруппировали силы и перешли в наступление. И вот уж они затевают демонстрации и митинги, шествия и марши, манифестации и парады, походы и сходы. И новый заокеанский вождь Правой партии неизменно в первом ряду. А во втором ряду — жрецы. «Атакующий всегда прав! Каин прав!» — трактуют они.
Левые, лишившись красноречивого вдохновителя, замешкались, стали терять высоту. Разыгрались сверх меры неизлечимые болезни либерального суемудрия и внутренних перекоров. И таял перевес.
Не захотел оставаться в стороне от актуальности доктор и профессор Даркман, создатель баккары на хорфландском языке. Им сочиненная и им же переведенная на эрцит научная статья на злобу дня не была принята в издательствах, и он, неунывающий и кроткий, удовлетворился обсуждением проблемы с учениками.
— Осознание зла приходит либо путем страдания, либо путем исправления, — сказал один ученик.
— Свет Творца не проникает более в души людей, — сказал другой ученик.
— Они хотели построить город–башню, — сказал третий ученик.