Какое-то время мальчик молчал. Он отпустил головастиков, почесал щеку грязным пальцем и сказал:
– Я скучаю по своей старой комнате.
Нынешняя комната Томми явно раньше принадлежала не ребенку. Шкаф и комод были заполнены взрослой одеждой, кровать была непомерно большая, а на стенах висели не постеры, а картины.
– Я знаю, что ты скучаешь, – произнесла Беверли. – Привыкать к новому месту всегда тяжело.
– Почему я не мог взять с собой побольше игрушек?
– Потому что больше я не унесла бы. Потому что люди на автобусной станции обратили бы на нас внимание. Потому что убегать нужно налегке.
– А когда я смогу снова увидеть Брэди и Дерека?
Так звали лучших друзей Томми, которые остались в их прошлой жизни. Беверли невольно улыбнулась. Вот ведь какая ирония: когда она была маленькой, в ее классе тоже учились ребята с такими именами.
– Посмотрим. Я пока не знаю.
Мальчик кивнул и снова наклонился к воде в поисках головастиков. Босой, с закатанными штанами, Томми выглядел как пришелец из другого мира. Она молила бога о том, чтобы он не стал спрашивать о своем отце, и он, похоже, понимал, что лучше этого не делать. В конце концов, на его руке все еще оставались синяки от грубой хватки Гэри.
– Здесь все по-другому, – наконец промолвил мальчик, – ночью я вижу в окно луну.
– Помнишь, когда ты был маленьким, мы читали с тобой книжку «Спокойной ночи, Луна»?
Он наморщил лоб.
– Это где корова прыгает через луну?
– Точно.
Томми удовлетворенно кивнул и продолжил охоту. Поймал одного головастика – отпустил. Поймал другого – и тоже отпустил. Наблюдая за ним, Беверли чувствовала огромную нежность к сыну и радость от мысли, что смогла его уберечь. Ведь отец Томми был очень злым и грубым человеком. А теперь, когда его жена и сын сбежали, он, скорее всего, стал еще и опасен.
13
Остаток дня прошел спокойно. Пока Томми смотрел мультфильмы, Беверли изучала банки с краской, стоящие возле стиральной и сушильной машин. Среди них она нашла банку грунтовки и полбанки желтой краски под названием «Солнечная маргаритка». Сама она вряд ли выбрала бы этот оттенок, но для замены нынешнего ужасного оранжевого цвета – самое то. Была там и бежевая краска, которой можно было покрасить гостиную, и почти полная банка белой глянцевой – для кухонных шкафчиков. Такое количество самой разной краски поражало воображение – как будто дом все это время стоял и ждал, когда они с Томми примутся все в нем менять.
Беверли внимательно осмотрела кисти и валики: они выглядели старыми, однако вполне пригодными. Совершенно не нужно было ехать в хозяйственный и лишний раз тратить деньги. Она перенесла на кухню все необходимое для покраски и начала готовить ужин. Сегодня будет курица, вареная морковь и фасоль. Дополнительную порцию морковки, которую она положила в тарелку Томми, пришлось доедать самой. Мальчик хотел после ужина снова включить телевизор, но Беверли предложила поиграть в домино – коробка нашлась в шкафу в гостиной. Томми настолько быстро понял правила игры, что вскоре стал ее обыгрывать. Вскоре мальчик стал зевать, и Беверли отправила его наверх принять душ. Он был уже достаточно большим, чтобы мыться самостоятельно – о чем, кстати, в последнее время постоянно ей напоминал. Поскольку у него не было пижамы, он спал в трусах и рубашке, в которой ходил в школу. Она снова подумала о детях, которые обязательно начнут дразнить Томми, если она не купит ему новые вещи. А для этого нужна распродажа, ведь деньги катастрофически иссякали.
Подумав о деньгах, Беверли почувствовала, как ее захлестнула тревога. Она постаралась отогнать от себя это чувство и стала вместе с Томми читать «Вперед, Дружок!». Потом, уложив мальчика, заняла место в кресле-качалке на веранде. Вечер был согрет остатками дневного тепла, воздух вибрировал от стрекота цикад и пения лягушек. Звуки деревни, хорошо знакомые ей с детства. Звуки, которые никогда не услышишь в пригороде.
Покачиваясь в кресле, Беверли стала вспоминать свою жизнь с Гэри. Милый и обаятельный человек, в которого она когда-то влюбилась, изменился в первый же месяц брака. А началось все с безобидного случая. Он подошел к ней сзади, чтобы поцеловать в шею, пока она наливала вино. Белое вино, не красное. И когда она повернулась, вино случайно попало на его рубашку – на одну из новых. Ей запомнилась каждая мелочь этого вечера: как она сразу извинилась, засмеялась, подумала, что нужно прополоскать рубашку и отдать ее на следующий день в химчистку. Как стала с ним заигрывать: «Теперь, красавчик, придется тебя раздеть». И в этот момент он ударил ее по лицу – оглушительно и сильно.
Что было потом? Теперь она понимала: нужно было сразу уходить. Как только стало ясно, что Гэри – хамелеон, человек, который научился скрывать свое истинное лицо. Она ведь не была наивной, ей попадались на глаза телепрограммы и статьи в журналах про мужчин, склонных к насилию. Но ее желание любить и верить всегда брало верх над здравым смыслом. Она верила мужу, когда он извинялся и плакал, когда говорил, что ему стыдно за себя – мол, это была просто импульсивная реакция. Верила его словам любви и обещаниям, что такое больше никогда не повторится.
Все как по нотам в грустной пьесе ее жизни! Конечно же, скоро Гэри снова дал ей пощечину, со временем эти пощечины превратились в удары. Всегда в живот или в поясницу, где синяки незаметны, а бил он настолько сильно, что она, скрючившись, валилась на пол, порой теряя сознание. В такие моменты его лицо становилось красным, на лбу вздувались вены. Он орал, швырял в стену тарелки и чашки. Таким был завершающий этап: неконтролируемый гнев, крики, причинение боли. Круг замыкался. И все же, вместо того чтобы закончиться навсегда, круг начинался заново: с извинений, обещаний, подарков в виде цветов, украшений или нижнего белья. И хотя в голове у нее звучали предупреждающие звоночки, их заглушало желание верить, что на этот раз он изменится. Причем на несколько дней и даже недель Гэри вновь становился тем человеком, за которого она вышла замуж. Они ходили в гости к друзьям, те восхищались их идеальным браком, незамужние подруги завидовали ей.
Порой Беверли и сама начинала верить своему везению, при этом помня, что нельзя делать ничего такого, что могло бы вывести его из себя. Проходило время, они жили в идеальном доме – таком, как он хотел. Она застилала постель: одеяло – аккуратно ровное, подушки – свежие и пушистые. Гладила и раскладывала по цветам его одежду, чистила его ботинки, по линейке развешивала вещи в шкафах. Следила за тем, чтобы пульт от телевизора лежал на журнальном столике и был направлен точно в угол комнаты. Гэри заставил ее запомнить, что ему нравится. И Беверли старалась. А потом, когда она уже думала, что худшее позади, что-нибудь случалось. Курица внезапно оказывалась пересушенной, полотенца – забытыми в сушилке, цветок на окне – засохшим. Лицо Гэри наливалось кровью, зрачки сужались, вместо одного бокала по вечерам он выпивал три или четыре. В последующие дни и недели жизнь превращалась в прогулку по минному полю, где один неверный шаг приводил к неизбежному взрыву, за которым следовала боль.
История старая, как мир. Такой жизнью живут тысячи, если не миллионы женщин. Теперь-то она знала, что Гэри болен, по-настоящему болен. Он обладал каким-то звериным чутьем, которое не позволяло ему зайти слишком далеко. Во время беременности он пальцем ее не тронул – понимая, что Беверли уйдет, если он сделает что-нибудь, что может навредить ребенку. Он не прикасался к ней в первые месяцы после рождения Томми, когда она страдала бессонницей. Кстати, это было время, когда Беверли не слишком убивалась при работе по дому. Она готовила еду, стирала, чистила ботинки и целовала мужа, но могла позволить себе оставить гостиную неприбранной, а одежду Томми не идеально чистой. Только когда мальчику исполнилось пять или шесть месяцев, Гэри снова ее ударил. В тот вечер он принес ей в подарок пеньюар в коробке, украшенной красивым красным бантом. Желание видеть ее в пеньюаре было одной из многих его прихотей в сексе. Были и другие: ему нравилось, когда она шептала ему определенные слова, когда была причесана и накрашена, когда умоляла его взять ее и говорила непристойности. Однако в тот день, когда он пришел домой с пеньюаром, она была совершенно измучена – Томми почти сутки, не прекращая, плакал. Вот почему она ослабила бдительность; она поверила, что гнев, крики и боль остались позади. Сославшись на усталость, Беверли пообещала надеть пеньюар на следующий вечер, который они сделают особенным. Но Гэри хотел ее именно в тот вечер, а не на следующий. И через секунду ее лицо горело от удара, а по щекам текли слезы.
А потом снова извинения и подарки. И осознание того, что надо было уходить раньше. Только куда? Поджав хвост, вернуться домой, чтобы вечно слушать, какую она совершила ошибку, слишком рано выскочив замуж не за того мужчину? Даже если бы Беверли могла выдержать всеобщее осуждение, то от Гэри она бы не скрылась. Именно там он начнет свои поиски. Что касается обращения в полицию, то Гэри сам был полицейским, причем самым могущественным полицейским во всем мире. Так кто же ей поверит? Да и о Томми приходилось думать. Долгое время Гэри был очень привязан к Томми: разговаривал с ним, играл, держал за ручки, когда мальчик учился ходить. Беверли знала, каково это – расти в неполной семье, и дала себе слово, что с Томми такого не случится. И нежелание Гэри менять подгузники казалось не таким уж важным по сравнению с тем огромным вниманием, которое тот уделял сыну. Порой она даже ревновала.
Сейчас Беверли понимала, что Гэри поступал с Томми так же, как и с ней. Он притворялся идеальным, любящим отцом. Томми становился старше, иногда ронял игрушку, на которую Гэри наступал, или оставлял на полу в ванной лужицу воды… Гнев внутри Гэри мог впасть в спячку, но не мог успокоиться навсегда. По мере взросления Томми Гэри стал видеть все больше недостатков в сыне, а потом стал замечать его сходство с Беверли. Сам же он постепенно возвращался к своему истинному Я. Вновь зазвучали брань и грубые крики. Однако настоящим потрясением для Беверли стали синяки, которые она заметила на бедрах и руках Томми, как от ударов или щипков.