– Замечательный был день, – сказала она скорее себе, чем мальчику. – Может, стоит найти место недалеко от пляжа, где мы могли бы играть в песке или смотреть, как солнце садится в воду? Иногда мне кажется, что я могу часами сидеть и слушать волны. Разве не замечательно?
Томми поднял голову.
– Амелия разрешила мне сегодня в автобусе сесть рядом с ней.
Конечно, сын ее не слушал… Беверли незаметно смахнула с глаз слезы и начала собирать школьный обед: завернула сэндвич, помыла яблоко, сложила все в рюкзачок. Вчерашний день канул в далекое прошлое.
Томми закончил завтрак, допив из тарелки молоко, отчего на губах остались молочные усы. Вытерев ему губы, Беверли спросила:
– Ты ведь знаешь, как я тебя люблю?!
Томми молча кивнул, а она снова подумала, что должна сказать ему правду. Но не смогла. Как же она ненавидела себя за то, что собиралась подвергнуть мальчика новому испытанию!
Беверли с трудом опустилась на одно колено и проговорила:
– Давай-ка я завяжу шнурки двойным узлом. Чтобы не развязались, когда ты будешь бегать.
Закончив, она помогла ему надеть рюкзачок, они вышли из дома и направились к дороге. Как раз вовремя: подъехал автобус. Беверли поцеловала сына в щеку и довела до самой двери. Смотрела, как он поднимается по ступенькам, а потом махала ему напоследок рукой. Томми, стоявший к ней спиной, не обращал внимания.
Тогда она повернулась и пошла обратно к дому, который мог бы стать для них настоящим убежищем. Вспомнились планы все изменить, перекрасить кухню в желтый цвет… Она позволила себе поверить, что все будет хорошо. Теперь, глядя на дом, Беверли видела в нем только ловушку, иллюзию мечты, которая на глазах рухнула. Ощущение несправедливости и чувство вины буквально валили с ног. Она бросилась внутрь, и, когда добежала до дивана, из глаз хлынули слезы.
40
Беверли выплакалась и вытерла лицо полой рубашки. На ткани остались коричневые пятна. Конечно, она ведь не сходила в душ после того, как спрятала оружие. Почему же Томми ей ничего не сказал, ведь он должен был заметить! Впрочем, мальчик ведет себя так же, как она в детстве, когда не понимала, что происходит с матерью. В такие моменты, несмотря на свой ужас, она делала вид, что все в порядке. Неудивительно, что Томми почти не разговаривал за ужином и едва взглянул на нее за завтраком. Он был напуган.
Рыдания судорогой сдавили горло. Ну почему, почему она все делает неправильно?
Плач лишил ее сил, и встать с дивана получилось с трудом. Кое-как добравшись до кухни, Беверли пустила воду и стала умываться. Грязь была везде: в волосах, в ушах и даже на ресницах. Надо бы посмотреться в зеркало, но о том, чтобы подняться в ванную на втором этаже, Беверли не могла и думать.
Она перебрала продукты, которые достала из морозилки накануне вечером, сняла упаковочную пленку и выложила все на тарелку – так будет меньше хлопот при готовке. В одном из ящиков она нашла большую кастрюлю, набрала в нее воды и замочила фасоль. Придется подождать еще несколько часов. Может быть, пока приготовить бутерброды? Однако когда она потянулась за буханкой хлеба, в памяти всплыло воспоминание: Томми сидит между нею и пожилой женщиной за рулем и смотрит на маму так доверчиво и с такой любовью, что у Беверли защемило сердце.
Опять накатили боль и отчаяние, мысли смешались, вытаскивая из памяти то одно воспоминание, то другое. Единственный способ прекратить хаос в голове – это лечь и уснуть. Вместо этого Беверли достала из холодильника морковь, выложила ее на стол и начала искать нож для чистки овощей. Не найдя его, взяла дрожащими руками большой мясницкий нож. Как же она хотела спать, погрузиться в сон – спасительное убежище от тревог!
Движения становились все более неуверенными, и вдруг рука соскользнула, и лезвие ножа глубоко вонзилось в указательный палец. Боль вернула Беверли к реальности. Она вскрикнула – вернее закричала – и увидела, как на пальце появилась сначала бисеринка крови, а затем длинный глубокий порез стал полностью красным. Кровь попала на стол, на рубашку… Беверли зажала рану свободной рукой и застыла, пока обжигающая боль не накатила в полную силу и не заставила двигаться. А только она отпустила палец, как кровь снова потоком потекла на стол.
Беверли открыла кран, подставила руку и какое-то время наблюдала, как вода, окрасившись в бледно-розовый цвет, стекает в раковину. Затем обмотала палец полой рубашки, думая при этом, что, сложись ее жизнь по-другому, она сейчас села бы в машину и поехала в больницу, чтобы наложить швы. От горьких мыслей глаза опять наполнились слезами.
Теперь нужно найти бинт и пластырь. Может быть, в одной из ванных комнат? И Беверли направилась вверх по лестнице, в ванную рядом с комнатой сына. Ей повезло – во втором ящике нашлось все необходимое. Она достала пластырь, однако открыть его можно было только двумя руками. И кровь залила весь столик, попав и на упаковку. Липкий и мокрый пластырь никак не хотел приклеиваться. Беверли достала и попробовала закрепить другой пластырь – с тем же результатом. Так она пробовала снова и снова, бросая пластыри и обертки от них прямо на пол. Наконец ей удалось раскрыть сразу два пластыря. Беверли обмыла и обсушила палец, крепко обмотав его рубашкой, а потом быстро закрепила оба пластыря, а сверху наклеила еще несколько. Вроде бы сработало. Палец пульсировал в такт сердцебиению, но кровотечение остановилось.
Беверли спустилась на первый этаж и оглядела хаос, царивший в гостиной и кухне. Мысль о том, что придется все это убирать, а потом готовить еду, собирать вещи и куда-то бежать в надежде начать новую жизнь, приводила в ужас. Сознание отключилось, как перегруженная электрическая цепь. В душе ничего не осталось, кроме печали. Обессиленная, она легла на диван и устроилась поудобнее. Закрыла глаза, и в ту же секунду все тревоги и страхи исчезли.
41
Несмотря на многочасовой сон, Беверли проснулась с ощущением, что ее накачали наркотиками. Она заставила себя сесть: сознание работало как в замедленном режиме. Постепенно комната обретала четкость.
– Какой бардак, – сказала она себе, в очередной раз ужаснувшись царившему беспорядку: шкаф стоял посреди комнаты, стена была заляпана пятнами грунтовки.
Беверли кое-как встала и, шаркая, пошла на кухню за стаканом воды. Когда пила, почувствовала сильную пульсирующую боль в пальце: кровь пропитала пластырь, окрасив его в коричневый цвет. Смотрелось ужасно. Лучше не делать уборку в гостиной, кухне и вообще в доме. Да и бутерброды с морковью подождут. Никакого желания наводить порядок не было.
Вместо этого она вышла на крыльцо. Посмотрела по сторонам и обратила внимание, что работники фермы, которые постоянно делали что-то в поле, сегодня работают дальше от дома, чем накануне. Небо было серым и хмурым, дул сильный ветер. Пахло дождем.
Дождь серьезно усложнит их побег, но переживать из-за этого не было сил; она предалась воспоминаниям о своей матери. У той тоже были периоды полного упадка сил, и тогда мама проводила в постели по два-три дня. Беверли помнила, как подходила к ее кровати и трясла ее, прося проснуться и дать поесть. Иногда мать вставала, с трудом добиралась до кухни и разогревала куриный суп с лапшой, а потом возвращалась в постель. А в иные дни ее вообще не удавалось разбудить.
Но хуже всего было, когда мать принималась без конца плакать – что девочка только ни делала, чтобы ее успокоить. Беверли всякий раз пугалась – нельзя так захлебываться рыданиями! Мама и выглядела соответственно: растрепанные волосы, грязная одежда, затравленное выражение лица. Она даже двигалась по-другому – словно каждый шаг причинял боль. Причем мать никогда не могла объяснить причину своих слез. Неважно, убиралась Беверли в своей комнате или нет, играла она тихо или шумела, «пасмурные дни» все равно наступали. Именно так мама их называла – «пасмурные дни». Став старше, Беверли поняла образное значение этих слов и тот смысл, который вкладывала ее мать. Теперь у самой Беверли настало время «пасмурных дней». Грусть переходила в тоску и обволакивала густым синим туманом – отнюдь не красивого лазурного цвета, как небо или цвет стен в комнате малыша Томми; нет, мир вокруг окрашивался в полночную синеву – такую темную и глубокую, что она казалась черной. Неизбывная тоска стирала все мысли и чувства.
– Я не похожа на мать, – одернула себя Беверли. И тут же усомнилась в правдивости своих слов.
42
Она вернулась в дом. Никак не давала покоя мысль: как бы они ни старалась, всегда происходит непоправимое. Вытащив из шкафчика на кухне банку с печеньем, Беверли достала оставшуюся пачку наличных. Пересчитала, потом еще раз и почувствовала, как потемнело в глазах – денег было катастрофически мало. Настолько мало, что пора выходить на обочину с плакатом и просить подать хоть что-нибудь на пропитание сыну.
Наверное, стоит признать поражение и остановиться? Может быть, хозяйка этого дома – обычная пожилая женщина, которой нужны лишние деньги, а не злоумышленница, которая хочет использовать Беверли в каких-то своих противозаконных целях? И все же в сознании почему-то возникала картинка, как мужчина из пикапа и хозяйка дома сидят за старым кухонным столом с разложенными перед ними деньгами, оружием и наркотиками.
От этой мысли скрутило живот, и фиолетовый туман стал еще гуще. На некоторое время Беверли впала в забытье. Потом, увидев лежащие на столе нож и залитую кровью морковь, она вспомнила о порезанном пальце, и сразу вернулась пульсирующая боль. Как будто у пальца была своя маленькая экосистема, не связанная с остальным телом. Беверли взяла нож, смыла кровь с моркови, затем подумала, что не сможет дать эту морковь Томми – даже сточив ее до размера карандаша. Бросила морковь в раковину, взяла другую и начала чистить, изо всех сил стараясь работать ножом аккуратно. Закончила, перешла к следующей. Потом решила, что стоит параллельно начать готовить курицу.