вандер-штехн, посохом изгнания, в руках. Длинная дорога лежит впереди. Я иду по ней и дохожу до шестидесяти лет. Тогда я смотрю на себя в зеркало и говорю: Гот цу данкен, грой геворн; слава Богу, поседела!»
Такой была мама в пожилом возрасте — абсолютно зацикленной на себе. Только она сама могла оценить собственный триумф. Тогда это была чистая бравада, потому что дожить до шестидесяти лет казалось ей когда-то недостижимой целью, ведь ее собственная мать умерла раньше — в пятьдесят восемь. Но много лет спустя, в восемьдесят три года, мамина «официальная» седина уже могла считаться поводом для радости.
Кроме того, если бы мама посмотрела на себя в зеркало, она увидела бы, что нескольких зубов не хватает, и не по вине этих отвратительных бундовцев, из-за которых попала в тюрьму ее праведная матушка, а потому что она плохо о них заботилась. А еще она бы заметила, что если Фрадл исхудала от туберкулеза, то ее дочь с годами располнела до такой степени, что трудно представить себе, каким образом она, живя одна, умудрялась затягивать на себе корсет. Даже подняться по ступенькам в спальню стало для нее подвигом.
Поскольку ели теперь всегда в столовой, стол был постоянно накрыт. Картины Александра Берковича, Сильвии Ари[583] и Йосла Бергнера[584] все так же висели на стенах, и я не мог не улыбнуться, глядя на натюрморт Бергнера с разрезанной рыбой, вспоминая рассказ о том, как он ходил покупать эту рыбу на рынок Кармель в Тель-Авиве.
«Молодой человек, — спросила у него на идише торговка рыбой, — а для чего она вам нужна?»
«Их дарф эс аф цу молн, — ответил он, что означает — она мне нужна для рисования».
«Фиш, — засмеялась она, думая, что он имел в виду молн в значении «перемалывать», — фиш дарф мен преглен, нит молн, рыбу надо жарить, а не перемалывать».
На первое был суп из свежих грибов с перловкой, специально сваренный Ксенией в честь моего визита и принесенный Евой вчера.
«Никто нас сегодня не побеспокоит», — пообещала мама.
В последнее время, призналась она, она много думала о своем отце. Как дурно обращались с ним ее сводные браться и сестры, особенно Гриша! Они ужасно ревновали, ревновали и его, и ее — единственного ребенка, рожденного по любви, плод смешанного брака между польским хасидом и чистокровной литвачкой. Как они смеялись над ней, всегда посылая ее с бессмысленными поручениями, лишь бы спровадить ее из дому. Она даже не будет рассказывать мне, как они ее обзывали.
Так вот о чем она думала. После смерти Фрадл она осталась с отцом и его прислугой. Однажды она очень поздно вернулась со свидания с Зайдманом. Было, наверное, около половины первого. Швейцар пустил ее во двор, но прислуга уже пошла спать, поэтому мама не смогла попасть в квартиру. Там было выступ (где? как?) на который можно было сесть и заглянуть в спальню отца, и она решила просидеть на нем до утра. Часы пробежали быстро — так она загляделась на гадрес-понем[585]отца, то есть его величественный, царственный облик. В семь утра проснулась служанка и открыла ей дверь, и мама отправилась спать и спала, спала, спала…
«Подожди минутку! — почти закричал я. — А на каком языке вы разговаривали? Ты говорила с ним по-русски? Все еще звала его «дядя»? Или обращалась к нему еще более формально?»
«Как ты можешь такое говорить? Когда мы оставались вдвоем, вдали от их ядовитой ненависти, мы говорили на идише. Мой отец еле-еле говорил по-русски».
«Так это он научил тебя говорить на идише?»
«Ой, оставь меня в покое!»
На второе были галушкес, а также голубцы — еще одно фирменное блюдо Ксении, с гарниром из картошки и свеклы. Блюдо, богатое углеводами, как раз как я люблю.
«Как ты думаешь, сколько лет мы провели вместе? — вызывающе спросила она. — Первый инфаркт у папы случился вскоре после маминой смерти. Но я была настроена жить. У меня была особая сила, их гоб гегат аза кейах, и я преодолевала любые трудности».
«После этого инфаркта я была ужасно одинока. Поэтому однажды я села и написала письмо Мише Йосиповичу».
«Кому?»
«Мише Йосиповичу, это моя первая любовь».
«Ты имеешь в виду еще до Зайдмана?»
«Да. Я тебе раньше никогда о нем не рассказывала. Моя сестра Мина снимала квартиру у Розенгартенов, а Миша был их племянником. Он незадолго до этого уехал из Москвы, жил в Лодзи и иногда их навещал. Он был моего роста. Мы были примерно из одного круга. И он прекрасно говорил по-русски».
«Как ты с ним познакомилась?»
«Я же тебе только что сказала. Я приходила к Мине поиграть на пианино, а он навещал Розенгартенов.
В общем, я села и написала ему письмо. И на следующий день, еще до того, как письмо дошло, я выглянула в окно, а там под каштаном напротив моего окна стоит Миша. Ангел мой. Он снял шляпу, я выбежала из дома и бросилась в его объятия. Мы сразу пошли к Мине, и там я играла для него весь день».
«Почему вы расстались?»
«Мне было семнадцать, а ему двадцать один, и он был очень нетерпелив. Он хотел, чтобы я спала с ним. Я не могла пойти на это. Мама меня предупреждала».
«Потому что ты была избрана Богом?»
«Точно. Так что я порвала с ним, написав ему письмо».
«А зачем писать ему, если он и без письма мог понять, чего ты хочешь?»
«Аф ништ цу бадарфн. На всякий случай».
«Может, ты мне тоже поиграешь?»
«Ой, Довидл, ты знаешь, ты меня вдохновил. А ведь я так давно не играла. Есть кое-что, что я хотела бы тебе сыграть, русская песня, которая так нравилась Биньомину, что он пригласил меня в Израиль только ради того, чтобы послушать, как я ее играю. Луиза просила меня ноты, но я не дала».
Она медленно встала из-за стола и побрела в гостиную, но сначала остановилась передо мной и сказала: «Гост нох ди компот ништ гегесн, ты еще не съел компот».
По тому, с каким трудом она передвигалась, я понял, что ее путешествия закончены, — больше не будет походов и катания на лыжах с движением «Знай свой край»; больше не будет поездок по магазинам в Закопане; больше не будет прогулок в сосновых лесах Кейп-Кода. Конечно, никакое место не могло заменить Вильно, но Монреаль стал для нее настоящим убежищем. Пусть ее дети ищут святыни где угодно; она больше не пойдет за ними. Здесь, в доме ее мечты, она царила безраздельно, и ее власть над прошлым была неоспорима. Мы, трое выживших из ее детей, могли путешествовать по миру ее воспоминаний. Или обратиться к записям ее песен на шести языках, двенадцать кассет с записями которых хранились сейчас в шкафу рядом с комнатой Евы. Или слушать, как она играет.
Следующие двадцать минут я сидел в столовой, но не ел компот, а царапал что-то на бледно-голубой салфетке, а она играла: для Миши, своей первой любви; для Биньомина, своего первенца; для Фрадл, передавшей детям свой музыкальный дар, хотя муж не выносил никакой музыки; для Гриши, брата, которому она все простила; для сестры Аннушки, научившей ее играть; для папочки, студента в пиджаке с заплатками на локтях, очарованного ее песнями. Она играла по памяти на пианино, которое уже много лет не настраивали, пальцы ее были сведены артритом, и она напевала по-русски сама себе, потому что ее младший сын, единственный, дарованный ей Богом, не мог понять ни слова.
Личности, упомянутые в книге
АНСКИЙ, С. (псевдоним, наст, имя Шлойме-Зайнвл Раппопорт; 1863, Витебск — 1920, Варшава). Революционер, этнограф, русский и идишский поэт, драматург и прозаик. Его пьеса «Меж двух миров», или Дибук, впервые поставленная в Вильно в 1920 г., стала самой знаменитой пьесой, написанной на идише. Мамин класс встречал Анского, который приходил к ним в школу после своего бегства из Петрограда в 1918 г.
АСТУР, МИХЛ (настоящая фамилия Чернихов; 1916, Харьков — 2004, Сент-Луис). После недолгого периода преподавания идишской и русской литературы в университете Брандайс Астур много лет был профессором античной и древней ближневосточной культуры в университете Южного Иллинойса (Эдвардсвилль). Всю жизнь был территориалистом, с детства близко дружил в Вильно с Авромом Суцкевером. В 1933 г. взял псевдоним Астур, что означает «ястреб».
БЕРГНЕР, ЙОСЛ (р. 1920, Вена). Крупный израильский художник, сын идишского поэта Мелеха Равича. Детство провел в Варшаве, в 1937 г. эмигрировал в Австралию и, отслужив в австралийской армии, в 1950 г. поселился в Израиле.
БЕРКОВИЧ, АЛЕКСАНДР (1891, Херсон — 1951, Монреаль). Художник и сценограф, учился в Иерусалиме, Петербурге, Мюнхене и Средней Азии, в 1926 г. поселился в Монреале. Отец известного литературоведа Саквана Берковича и художницы Сильвии Ари.
БЕРНШТЕЙН, МОРДЕХАЙ (Матвей) (1905, Бытень, Белоруссия — 1966, Нью-Йорк). Всю жизнь сохранял идеалы Бунда; после войны жил в основном в Аргентине.
БРОДЕРЗОН, МОЙШЕ (1890, Москва — 1956, Варшава). Плодовитый поэт-экспрессионист, автор популярных песен и центральная фигура идишской Лодзи в межвоенный период. В 1970 г. был перезахоронен в Хайфе.
ВАЙНРАЙХ, МАКС (1894, Голдинген, Курляндия, ныне Кулдига, Латвия — 1969, Нью-Йорк). Крупнейший исследователь языка идиш, основатель и директор Института ИВО.
ВАЙСМАН, ШЛОЙМЕ (1899, Диновиц / Дунаевцы, Украина — 1985, Монреаль). Ивритский и идишский писатель, переводчик и выдающийся педагог. В 1913 г. приехал в Канаду, где с 1920 по 1969 г. руководил Еврейской народной школой.
ВАЙТЕР, А. [псевдоним Исаака-Меера Девенишки; 1878, Бенякони, Белоруссия — 1919, Вильно). Идишский драматург. Активный участник Бунда, действовал под именем Товарищ Арон. Его убийство польскими легионерами, вытащившими его из собственной квартиры, потрясло еврейскую интеллектуальную элиту Вильно.
ВАРШАВСКАЯ, АННА (урожденная Мац; ок. 1890, Вильно — 1943, Эстония). После окончания Берлинской консерватории поселилась в Ковно вместе со своим вторым мужем Левой. В Ковно она держала детский сад и выступала, исполняя песни на идише, как соло, так и в хоре Энгеля. Вместе с мужем и двумя дочерьми, Беллой и Фифой, была депортирована из Ковненского гетто 26 октября 1943 г.