17. Чтобы вместе со всеми сражаться против короны, он записался в массачусетское ополчение. В местную масонскую ложу его не приняли из-за цвета кожи, поэтому он с другими свободными неграми основал собственную.
– Я был очень расстроен, узнав, что в ваш клуб, согласно уставу, Принса Холла тоже не приняли бы. Заметьте, не удивлен, – добавил Аттикус, обращаясь к Престону, – а всего лишь расстроен. Однако, почитав дальше, я нашел в разделе о членстве одну лазейку – правило, которое имеет наивысший приоритет, а именно: мужчины, состоящие в кровном родстве с Титом Брейтуайтом, автоматически считаются членами Ордена. Не «имеют право вступить», а сразу члены – и точка. Даже прошение подавать не надо.
Конечно, понятие «кровного родства» всегда вызывает массу споров – в вашем уставе тоже несколько страниц посвящены тому, кого считать кровным родственником, а кого – нет. Но в итоге все сводится к тому, что прямой потомок Тита Брейтуайта под это определение подходит. При условии, что таковой сыщется.
Ах да, и самое главное! Представители семейства Брейтуайтов в Ордене на особом счету. Как там было?.. Они не просто «сыны адамовы», а «сыны, превосходящие над всеми». – Аттикус поднял глаза на полотнище. – Превосходящие над всеми. Занятная игра слов… Попросту говоря, Брейтуайты возглавляют ваш клуб. И здесь мы подходим к моей гипотезе. Напрашивается единственный вывод: меня пригласили, потому что я – прямой потомок Тита Брейтуайта, причем последний. Повторюсь, это всего лишь догадка. Однако вы, господа, наверняка знаете, как все обстоит на самом деле, иначе зачем еще вы здесь собрались.
Если все сказанное правда, я мог бы задать прямой вопрос, и вы бы ответили, как обязывают вас ваши же собственные правила. Да, можно было бы сделать так, но за последние пару дней я устал, претерпел немало лишений и хочу поговорить с мистером Брейтуайтом лично. Поэтому поступим следующим образом: как «сын, превосходящий над всеми», я приказываю вам немедленно встать и покинуть столовую. Оставляйте тарелки, бокалы и просто выходите вон в ту дверь и далее – на улицу. Если захотите присесть, пожалуйста, там есть скамейки. Сидеть вы там будете, пока я либо мистер Брейтуайт не позволим вам вернуться. – Господа, это приказ, – подытожил Аттикус.
Повисла тишина. Престон сжал трость так, что костяшки пальцев побелели, и хватал ртом воздух, будто его душат. Остальные, впрочем, выглядели не лучше. Молчание затягивалось, и в голове Аттикуса промелькнула ужасная мысль об ошибке; Джордж с Летишей, сидевшие рядом, тоже напряглись, готовые к тому, что сейчас на них набросятся и разорвут.
Громыхнул отодвигаемый стул. Аттикус обернулся: один из сынов адамовых, побагровев лицом, медленно встал. Затем он коротко кивнул, развернулся и двинулся к двери. Следующими поднялись двое за тем же столиком, затем еще двое – за соседним. Один за другим встали и остальные – даже Престон, только тот не поклонился.
Антенавты выходили в холл, следом потянулись слуги. Уильям пропустил членов ложи, закрыл за ними двери и проследовал в кухню. В столовой остались только Аттикус, Джордж, Летиша и молодой человек за столиком в углу. Из всех белых гостей он единственный явно наслаждался представлением, даже поаплодировал. На руке у него был серебряный перстень.
– Не сомневаюсь, что ты в курсе, – сказал молодой сын адамов, когда Аттикус подошел к нему, – но в уставе также сказано, что «сыном, превосходящим над всеми» является старший из присутствующих в данный момент представителей семейства Брейтуайтов, то есть, в нашем случае, я. У нас с тобой разница год и десять дней. – Он сверкнул зубами. – Впрочем, те недоумки этого не знают, а нарушать правила никто из них не осмелится, даже старый пердун Пендергаст… Тебе, кстати, повезло. Заговори с ним таким тоном обыкновенный негр, он без лишних слов огрел бы его тростью.
– Пусть бы только попробовал, – сказал Аттикус.
Брейтуайт улыбнулся еще шире.
– Меня, кстати, зовут Калеб, – представился он. – Может, присядешь?
Он кивнул, и стул рядом с Аттикусом сам собой выдвинулся. Аттикус моргнул, однако удивления не показал. Садиться тоже не стал, просто оперся на спинку.
– Значит, Калеб. Стало быть, Сэмюэл Брейтуайт – твой отец?
– Верно.
– Но за рулем «даймлера» сидел ты? И это ты похитил моего отца из Чикаго?
– Да, я, – кивнул Калеб. – Мой отец не любит длинных поездок.
– Так при чем здесь мой отец? – спросил Аттикус. – Вам ведь нужен я. Точнее, не вам, а твоему отцу… Почему бы просто не увезти меня?
– Правила есть правила, – ответил Калеб Брейтуайт. – Ты должен был приехать по собственной воле, без принуждения. А если бы я пришел и попросил, ты мог бы не согласиться. Точнее, скорее всего не согласился бы… Но вот отцам отказывать труднее, не так ли?
– Где он?
– В безопасности. И если будешь делать, что велено, с ним ничего не случится.
– Я хочу его увидеть.
– Не сомневаюсь.
Джордж с Летишей встали по бокам от Аттикуса, и Калеб Брейтуайт замолк на полуслове.
– Так-так, спокойно, – сказал он, и Джордж со сдавленным стоном выронил нож для стейка. Тот звонко ударился об пол, а Калеб перевел взгляд на Летишу. Она с вызовом смотрела на него, демонстрируя пустые ладони.
– Я хочу встретиться со своим отцом, – потребовал Аттикус. – Сейчас же.
– Хорошо, но сначала встретимся с моим, – сказал Брейтуайт-младший, не сводя глаз с Летиши.
* * *
В кухне был служебный лифт.
– Извините, только для родни, – сказал Калеб, пропуская Аттикуса внутрь.
– Не волнуйтесь, – успокоил Аттикус Джорджа с Летишей. – Ждите тут, я скоро.
– Советую закончить трапезу. – Калеб нашел глазами дворецкого, который стоял поодаль. – Уильям, поухаживайте за ними. И отправьте кого-нибудь в поселок, пусть приведут Делайлу.
– Будет сделано, сэр.
Лифт поднимался ужасно медленно. Калеб Брейтуайт воспользовался этим, чтобы сообщить еще кое-какие правила.
– Мой отец тактом не отличается и наверняка скажет что-нибудь, за что ему захочется врезать. Так вот, не надо. Бесполезно. У него неприкосновенность.
– Неприкосновенность к кулакам? – спросил Аттикус.
– И к кулакам тоже. Список длинный.
– Тогда, может, я врежу тебе?
Калеб усмехнулся.
– Попробуй.
На третьем этаже двери лифта открылись. Калеб с Аттикусом оказались в небольшой отдельной столовой: стол с одним стулом во главе, на столе – остатки ужина.
Напротив лифта – картина, менее реалистичная, чем портрет в холле. На ней изображен человек в короне и мантии под розовеющим небом. Он царственно простирает руку к бесформенным силуэтам, выходящим из-за деревьев. Самые дальние напоминают аморфные сгустки, но по мере приближения к «царю» у них начинают появляться головы, хвосты, конечности, однако даже тень, что сидит у ног «царя», узнаваема с трудом. Аттикусу показалось, что это собака.
Калеб Брейтуайт подошел к одной из двух дверей, ведущих из комнаты
– Отец? – позвал он.
Вдалеке что-то грохнуло и будто бы упало. Ненадолго все стихло, потом послышались приближающиеся шаги.
Сэмюэл Брейтуайт не походил ни на чародея, ни на царя – скорее на заработавшегося бухгалтера и – немного – на изобретателя в духе Эдисона. Воротник рубашки расстегнут, рукава закатаны, в руках – тряпка. Появление Аттикуса в хозяйской столовой его не удивило, но и не особенно обрадовало. Впрочем, он никак этого не показал, зато внимательно изучил пришельца.
– Думал, он будет светлее, – молвил Брейтуайт наконец. – Ты уверен, что это тот самый?
– Уверен, – подтвердил Калеб.
– Все гости на улице. С чего бы это?
– Видите ли, сэр. Дело в том…
– Не надо. Уильям позвонил и все рассказал. Как к нему попал наш устав?
– Понятия не имею, сэр, – ответил Калеб. – Их ведь никто не запирал. Может, валялся где-нибудь в доме.
– Валялся… – Брейтуайт-старший, нахмурясь, посмотрел на сына. – А ты что же? Видел же, что он творит, почему не вмешался?
– Я…
– Неважно. И так знаю. – Брейтуайт вздохнул. – Ну что ж… Значит, ты у нас Тернер?
– Для вас – мистер Тернер, – сказал Аттикус.
– Хоть представляешь, какую головную боль ты мне устроил? Эти сыны адамовы невыносимы даже в добром расположении духа, а уж на голодный желудок… И все по твоей милости.
– Весьма сожалею.
– Ты не знаешь, что значит сожалеть. Пока. – Брейтуайт закончил вытирать руки и кинул тряпку на стол. – Итак, мистер Тернер, вам любопытно, зачем вы мне понадобились?
– Да. Наверное, все-таки не за тем, чтобы получить свою долю наследства.
– Верно, – сказал Сэмюэл Брейтуайт. – Ты и есть наследство.
– Чего-чего?
Повторять Брейтуайт-старший не стал, а вместо этого указал на картину.
– Что думаете об этом произведении искусства, мистер Тернер?
– Не знаю, я в этом не особо разбираюсь, – пожал плечами Аттикус.
– Йозеф Таннгаузер, современник и в каком-то смысле единомышленник Тита Брейтуайта, хоть и не член ложи. Умер в тысяча восемьсот первом, в бостонской лечебнице для душевнобольных. Это одна из последних его картин, называется «Бытие, глава вторая, стих девятнадцатый». Текст знаешь?
Аттикус мотнул головой.
– «Господь Бог, – процитировал Брейтуайт, – образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей». В представлении Таннгаузера, акт наречения – это нечто большее, чем навешивание ярлыков. Человек – то есть Адам – непосредственно принимает участие в творении, придавая каждой твари конечный вид и определяя ее место в иерархии природы.
– То есть расставляет всех по своим местам.
– Точно. На заре времен – ненадолго – все стояли на подобающих им местах: сверху Бог, дальше мужчина, женщина и так далее до самой мерзкой ползучей твари. – Он посмотрел на Аттикуса. – А потом, как обычно, вмешалась энтропия. Человека изгнали из Рая, Потоп и Вавилонское столпотворение внесли сумятицу, и когда-то изящная и стройная иерархия распалась, превратившись в клубок племен и народов. Ясное дело, происходило все совсем не так. Только недалекие трактуют Библию буквально. Но как аллегория она и в самом деле весьма удачна.