Слушая этот рассказ, Аттикус испытывал разные ощущения, но самым сильным был стыд. Он так переживал после встречи с патрульным на выезде из Индианы, а тот ведь даже пистолет не достал.
– И что потом? Шериф его отпустил?
– Шериф остановился у границы штата. До ближайшего поворота, однако, оставалось еще с полмили, и когда Виктор посмотрел в зеркало, то увидел, как полицейский выходит из патрульного автомобиля, берет двустволку и прицеливается. Виктор пригнулся, и вовремя: первый выстрел раскрошил заднее стекло, второй прошел насквозь и пробил лобовое стекло точно на уровне глаз водителя. Виктору, впрочем, хватило самообладания не бросить руль и не убрать ногу с педали газа. Он, не останавливаясь, промчался через целый округ, пока не убедился, что шериф его не преследует. И вот тогда наступил шок: его так затрясло, что «линкольн» чуть не угодил в кювет.
– Как же он добрался до дома?
– Через Канаду. Квебекские пограничники, конечно, поспрашивали насчет битых стекол и пулевых отверстий, но пропустили, а стекла Виктор заменил потом в Монреале. Вернувшись, наконец, в Чикаго, он напечатал этот отчет. – Джордж снова помахал листком. – В заключение он пишет, что добавлять округ Девон в «Безопасный путеводитель для негров» не рекомендует.
– Что ж, спасибо за предостережение, дядя Джордж. Ты ведь понимаешь: отцу такого рассказывать нельзя. Это его только сильнее раззадорит.
– Да уж. Упоминать про шогготов при нем я бы тем более не стал.
* * *
Аттикус позвонил в дом, где квартировал отец. Никто не открыл. Он позвонил снова, и на пороге появилась миссис Фрейзер, хозяйка, которая в свои восемьдесят два слышала, как в сдаваемых ею комнатах падает булавка. При виде Аттикуса она повела себя как дядя Джордж: радостно обняла и пригласила внутрь. Похлопотав вокруг немного, она, впрочем, сказала, что отца нет дома уже с неделю.
– В прошлое воскресенье, незадолго до темноты, за ним зашел белый человек, и они уехали.
– Белый человек? – переспросил Аттикус. – Полицейский?
– Ой, что ты, навряд ли. Он был в штатском, а для следователя чересчур молод. И машина у него – дорогущая. Серебристая, с черными стеклами. Никогда таких не видала.
– Он не представился?
– Нет, и отец твой тоже его имени не назвал. Сказал только, что ты должен приехать, а еще, что ты знаешь, где его искать.
– Понятно. Миссис Фрейзер, а отец – он… ну, в себе был?
– Ох, как тебе сказать… Сам знаешь, его редко можно застать в добром настроении, но, видать, тот белый человек вызывал в нем меньше злости, чем обычно.
Аттикус попросил у хозяйки запасной ключ, поднялся на третий этаж и вошел в отцовскую квартиру. И снова то же ощущение, что все вокруг сжалось: тут и раньше было не развернуться, а теперь будто стало еще теснее. В зале почти все место занимал раскладной диван-кровать, на котором Аттикус когда-то спал, и фонограф-франкенштейн, собранный Монтроузом из подручного материала: старинный корпус, вывезенный из охваченной пламенем Талсы, в который он установил современный вращающийся диск, радиоприемник и динамики. Аттикус свежим взглядом оценил отцовское собрание пластинок на полках: среди них были не только музыкальные записи, но также выступления, аудиоспектакли и лекции.
Чего Аттикус не ожидал увидеть, так это телевизора. Отец долго не хотел им обзаводиться, мол, незачем тратить деньги, пока у негров не будет своего канала. Значит, в «Популярной механике» стали выпускать приложение с инструкцией по сборке телевизионного приемника своими руками.
Узкий коридорчик вел из зала в родительскую спальню, мимо крошечных кухни с ванной. Еще там была пара неглубоких встроенных шкафов без дверей, в которые Монтроуз вставил дополнительные полки. Хотя на некоторых еще можно было разглядеть имя «Аттикус», нанесенное через трафарет, его вещей на них не стояло. Отец, верный своей угрозе, вышвырнул их, когда сын заявил, что намерен служить в вооруженных силах. К счастью, самое ценное Аттикус загодя перенес к дяде Джорджу на хранение, так что угрозы его не пугали, – поняв это, Монтроуз перешел от слов к кулакам. Аттикус стерпел, но пообещал себе, что больше никогда не позволит отцу распускать руки.
Впрочем, самая крупная их драка случилась позже, летом 51-го, когда Аттикус вернулся домой на побывку после первой боевой операции. С размолвки прошло достаточно времени; оба успели раскаяться в том, что сделали и наговорили друг другу тогда, хотя бы отчасти. Ни мириться, ни даже извиняться, естественно, никто и не думал, однако когда Аттикус неожиданно постучал в дверь квартиры, Монтроуз его впустил, что само по себе говорило о многом.
Негласное перемирие не продержалось и суток. Вечером того же дня Аттикусу позвонил репортер из «Чикаго дефендер»: хотел расспросить его о некоторых подробностях жизни чернокожих военнослужащих. Аттикусу такое внимание польстило, Монтроуз же как с цепи сорвался:
– Совсем ополоумел?! Мало того, что сам жертвуешь своей жизнью ради страны, которая тебя ненавидит, так еще хочешь подбить других парней на эту же глупость?
В этот раз от ругани к драке перешли быстрее, и Аттикус твердо решил, что теперь-то уж не уступит. На стене спальни все еще виднелись трещины в местах, куда они, сцепившись с отцом, кидали друг друга. Как ни странно, остановил драку Монтроуз – еще чуть-чуть, и дошло бы до серьезных увечий. Аттикус тогда ушел и поклялся, что навсегда. Номер репортера, он, впрочем, выбросил и с тех пор никому не давал интервью о своей службе в войсках.
– Папа, папа… – вздохнул Аттикус.
Он провел рукой по стриженым волосам и посмотрел на кровать. Та манила, но ложиться он не стал, а пошел на кухню глотнуть воды. На холодильнике была записка: клочок бумаги с одним словом. Точно, «пэ», теперь никаких сомнений, однако в голове по-прежнему звучало другое название, пускай оно существовало исключительно в вымышленной стране Лавкрафта.
Аттикус позвонил Джорджу.
– Ну что, поедешь за ним? – спросил дядя.
– А у меня есть выбор?
– Это да, нету. Я с тобой.
– Уверен?
– Конечно. Возьмем «Вуди». – Это дядин «паккард» 22-й модели, кузов «универсал», отделка и боковые панели из березы. – Несколько часов только погоди, пока я найду, на кого оставить Хораса, и еще с кое-какими делами разберусь.
– Договорились. А я пока узнаю, что это за белый человек, который увез отца. Не подскажешь, у кого можно поспрашивать?
– Зайди, что ли, к Гарви. Если Монтроуз на самом деле уехал в прошлое воскресенье, то наверняка взял отгул. Иначе мне уже стали бы названивать, спрашивать, куда он запропастился.
В «Типографии братьев Гарви» (на самом деле, владельцами была еврейская чета по фамилии Гарфилд) печатались все необходимые материалы для турагентства, в том числе тиражи «Безопасного путеводителя для негров». Монтроуз работал на станках, а также ремонтировал их и периодически обслуживал два грузовика, на которых развозили печатную продукцию.
Аттикус подъехал к типографии и поговорил с дежурным. Тот подтвердил: Монтроуз и правда вперед срока взял двухнедельный отпуск – «по срочным семейным обстоятельствам», так он выразился. Ни про какого белого человека дежурный, впрочем, не слышал.
Гораздо больше удалось разузнать в «Денмарк Весси»10, баре, куда отец захаживал посидеть после работы. У Чарли Бойда, бармена, полторы недели назад как раз выпала вечерняя смена. В тот вечер в бар заявился белый человек – дело небывалое, поскольку светлокожие заходили в «Весси», только если искали неприятностей или хотели обстряпать какое-нибудь темное дельце.
– Ему было слегка за двадцать, – рассказывал Чарли. – Шатен, голубоглазый, одет по последней моде. Навряд ли из копов, но держался весьма самоуверенно и довольно нахально. Даже Древа не испугался.
Древом звали вышибалу. Это был шкаф под два метра ростом, настолько черный, что даже другие негры порой пугались.
– И тот парень беседовал с моим отцом?
– Ага, прямиком к нему и пошел. Ну, ты своего отца знаешь, тот сразу, мол, ты еще кто такой, а парень ему в ответ: «Мистер Тернер? Добрый вечер. Мы с вами говорили по телефону», – и протягивает визитку. Не знаю, может, адвокат какой. – Чарли пожал плечами. – Иначе откуда у него такая тачка?
– Ты видел, на чем он приехал?
– Древ видел. Серебристый четырехдверный седан с затемненными стеклами. Марку он не разобрал, так что, скорее всего, зарубежный. И чертовски дорогой.
– А о чем говорили?
– Вот этого уж не знаю. Монтроуз взял карточку, и они ушли за перегородку. Проговорили с четверть часа, потом белый парень встал и ушел. Отец твой посидел еще чуть-чуть, допил бутылку и тоже ушел. Все, больше я его не видел.
– Еще раз, когда это было?
– На прошлой неделе в среду.
А на следующий день, судя по почтовому штемпелю, Монтроуз отправил Аттикусу письмо. Но где-то между четвергом и вечером воскресенья он, видимо, решил ответа не дожидаться.
Продолжая гадать, что все-таки случилось, Аттикус вернулся в отцовскую квартиру. Снова накатила усталость, и на этот раз он сдался: рухнул на кровать в отцовской спальне и проспал до вечера.
Его разбудил телефонный звонок. Дядя Джордж сказал, что возникли еще какие-то обстоятельства, но к шести он управится. Аттикус повесил трубку и заглянул в холодильник. Ничего съедобного среди остатков недельной давности не нашлось, поэтому он, зевая, перешел в зал, лениво раздвинул шторы и выглянул в окно.
Народ в этом микрорайоне был в основном зажиточный – средний класс, стремящийся осуществить американскую мечту потребительства. Зачастую это стремление не приводило ни к чему, кроме разочарования, но они все равно тратили заработанные тяжким трудом доллары на мебель и бытовую технику, хоть в крохотных квартирах девать это было некуда, на дорогие наряды для походов в церковь, кинотеатры и ночные клубы, куда пускали темнокожих, ну и на роскошные авто. Ездить на таких за пределами города было небезопасно, зато их можно поставить под окнами – главное, чтобы все видели.