Монтроуз поднялся, одной ногой стоя в зиме, другой – в лете. Шагнул на траву, и снег на сапоге и штанине мгновенно растаял.
– Мэм? – обратился он к женщине; та взяла мальчика за руку и повела в дом. Оба молчали.
Монтроуз оглянулся. За спиной, буквально в полушаге, по-прежнему царила зима. Он пошел к дому. На полпути через двор оглянулся снова и увидел, что снега как не бывало: склон, ведущий к кладбищу, утопал в зелени и цветах.
Дверь была приоткрыта. Потоптавшись на пороге, Монтроуз заметил, что на правой части косяка вырезано что-то на языке Адама. Точно такая же надпись виднелась и на подоконнике.
– Мэм?
Никто не откликнулся, однако дверь сама собой отворилась, и он прошел на кухню.
Женщина стояла у раковины и чистила кастрюлю – похоже, специально, лишь бы не обращать на него внимания. Мальчик сидел за столом, в одной руке бутерброд, в другой – стакан молока, и, улыбаясь, смотрел на гостя, как бы говоря: «Сейчас доем и продолжим игру».
– Мэм? – снова спросил Монтроуз. Она снова не ответила. – Миссис Нэрроу?
Наконец-то женщина посмотрела на него, но обратилась при этом к кому-то еще.
– Генри, – позвала она. – Кто-то пришел.
В проеме за мальчиком возник белый мужчина. Он смотрел на Монтроуза с любопытством, как будто гости у них в доме редкость.
– Что вам угодно?
В памяти всплыл портрет из столовой дома Уинтропов. Без сомнения, перед Монтроузом стоял сын Хайрама. Вот только ему было не тридцать пять, как говорил Брейтуайт. Впрочем, а с чего вдруг? Он же почти десять лет как умер.
Как к нему обращаться? Монтроуз решил не юлить.
– Здравствуйте, мистер Уинтроп.
Женщина испуганно отвлеклась от раковины. Мальчик перестал улыбаться. Мужчина нахмурился.
– Что вам нужно, мистер?
Монтроуза начал пробирать холод, под воротник будто заползли ледяные щупальца, грозя заморозить на месте.
– Я хочу помочь сыну, мистер Уинтроп. – Невзирая на холод, он старался, чтобы голос не дрожал. – Меня зовут Монтроуз Тернер, и я приехал по поручению человека по фамилии Брейтуайт. Ему нужно кое-что из вещей вашего отца. Хотя на самом деле я здесь не поэтому. Дело в моем сыне, Аттикусе. Брейтуайт строит на парня планы, а я не знаю, как его остановить. Вот подумал, что вы сумеете помочь. Взамен готов предложить все, что в моих силах. Если вы согласны.
Холод отступил. Снова вернулось лето. Женщина и мальчик все еще смотрели настороженно. Наконец Генри-старший кивнул.
– Хорошо, мистер Тернер. Проходите в гостиную. Поговорим.
* * *
Они сели за стол у окна. Уинтроп разливал чай, а Монтроуз смотрел на улицу. У дороги рос большой раскидистый дуб, с качелями из покрышки. Видимо, в него-то и врезался зять шефа полиции, хотя следов столкновения на дереве не было.
А может, никакой аварии еще и не случилось. Календарь на каминной полке показывал август 1945 года, снаружи не стояло ни одной машины послевоенной сборки. И все-таки какая-то рациональная часть мозга отказывалась принимать происходящее за действительность. «Это же бред, – гудело в голове. – Нельзя сидеть и общаться с мертвецом в законсервированном прошлом. Нужно встать и немедленно идти назад. И уж тем более не прикасаться ни к чему, что предложат в этом доме».
Тем не менее уходить с пустыми руками Монтроуз не собирался, да и грубо отвечать отказом на гостеприимство. Поэтому он принял чашку и поставил перед собой, потом взял песочное печенье, которое ему протянул Уинтроп. И чай, и печенье были пресными – а точнее, даже безвкусными, – но отчего-то пьянили, прогоняя из головы здравый смысл и заставляя принимать беседу с умершим человеком как нечто вполне естественное.
– Генри Уинтроп… – произнес мертвец. – Так ко мне давно не обращались. Говорите, вы здесь по поручению некоего Брейтуайта? Не Сэмюэла Брейтуайта случаем?
– Нет, Сэмюэл Брейтуайт мертв. Меня послал его сын, Калеб.
– Правда? Не знал… – Уинтроп рассеянно выглянул в окно. – Впрочем, мы здесь новостей почти не получаем.
– Надо полагать, – ответил Монтроуз, невольно вновь оглядываясь на календарь. – Но я по поводу сына…
– Вы сказали, что Брейтуайт строит на него планы. Какие именно?
– Не знаю наверняка. Брейтуайт-старший хотел принести Аттикуса в жертву в каком-то ритуале. Калеб не так прямолинеен. Пока что он защищает нас – Аттикус для него вроде трофея, чтобы впечатлить других колдунов. Хотя в итоге, я думаю, он устроит какой-нибудь свой ритуал. Пока не поздно, я хочу избавиться от него.
– Вы хотите его убить?
– Да, если бы мог. Но ему нельзя нанести вред, он заговоренный. Якобы неприкосновенность.
Уинтроп понимающе кивнул.
– Как и у моего отца. Ужасно неприятная вещь.
– Есть способы ее обойти?
– И немало, – ответил Уинтроп. – Просто я ни одного не знаю.
– Может, подскажете, кто знает?
– Из живых – никто.
– А как насчет дневников вашего отца? – спросил Монтроуз. – Брейтуайт послал меня за ними, потому что не хочет, чтобы они попали не в те руки. Как думаете, в них могут содержаться сведения о том, как преодолеть эту неприкосновенность?
– Не исключено.
– Вы их продадите?
Уинтроп неопределенно качнул головой.
– В принципе, я готов. Бог свидетель, мне от них ровным счетом никакой пользы. Естественно, – добавил он, – за определенную цену.
– У меня есть деньги. Не с собой, но в машине…
– Деньги – нет. Мне они не нужны.
– А что тогда?
– Ощущения, – сказал Уинтроп.
– Не понял.
Уинтроп снова посмотрел в окно.
– Отсутствие новостей не самое страшное… Да, здесь светит солнце, но оно не греет. Впрочем, мы и не мерзнем. Хуже, что все это, – он обвел рукой чай и печенье, – не насыщает. Сахар несладкий. Соль невкусная. То же и с другими ощущениями. Это лишь бледная тень настоящих чувств. А так хочется, хотя бы на мгновение, ощутить какое-то сильное переживание… Вот это было бы уместной платой.
Лицо Уинтропа исказило неизбывное вожделение. Вновь проснулся внутренний голос, умоляя: беги! это не человек, а вампир, голодный вампир.
– И все равно не понимаю, – сказал Монтроуз. – Каким образом я могу дать вам переживания?
– Расскажите что-нибудь. – Генри Уинтроп вскинул голову, как зверь, учуявший добычу. – Расскажите… про своего отца.
– Нет. Не стану.
Мертвец отказа не принимал.
– Роуланд, верно? Так его звали? Дик Роуланд?
Монтроуз мотнул головой, а внутри все кричало: беги!
– Моего отца звали Улисс.
– Тогда кто такой Дик Роуланд? – не унимался Уинтроп.
Монтроуз попытался встать, однако по телу разлилась слабость. Ноги и руки перестали слушаться.
– Кто это? Ну?
Выхода не было, оставалось отвечать.
– Он был чистильщиком обуви.
– Работал с вашим отцом?
– Нет. У отца был свой магазин. Они с Роуландом не то что не общались, а даже не знали друг друга.
– И все же они связаны, – настаивал Уинтроп. – Чем? Что случилось?
– Роуланда арестовали.
– За что?
– Да как обычно, ни за что, – огрызнулся Монтроуз, и в груди вспыхнул гнев, убивая нежелание говорить. – Это было в День поминовения, в тысяча девятьсот двадцать первом. Дик Роуланд зашел в здание Дрексел в центре Талсы, чтобы воспользоваться туалетом для цветных на верхнем этаже. Споткнувшись, он неудачно упал на лифтершу, белую девушку по имени Сара Пейдж. Та заявила, что Роуланд к ней приставал.
– А на самом деле? – спросил Уинтроп.
Монтроуз с отвращением посмотрел на него.
– Приставать к белой девушке посреди людного здания в центре города? Он что, самоубийца?.. Но это никого не волновало. Она закричала, Дик побежал, а других доказательств вины не требовалось.
Его арестовали на следующее утро. Вечером в «Талса трибюн» появилась статья о «нападении»; авторы писали, что на девушке было порвано платье. Впоследствии они признались, что немного преувеличили, но поздно: как только газета попала в киоски, народ стал готовить расправу.
Шериф держал Дика Роуланда в камере окружного суда. К сумеркам туда подтянулась огромная толпа белых. Однако до негров, живших в районе Гринвуд, тоже дошли слухи о линчевании, и некоторые решили с оружием в руках остановить толпу. Среди них был мой отец. Я так и не успел узнать у него, что случилось, только потом услышал: кто-то из белых попытался отобрать у негра револьвер. Прозвучал выстрел, и началась война.
Негры были в меньшинстве, соотношение почти двадцать к одному. Поэтому те, кто пережил начало перестрелки, отступили к Гринвуду. Белые кинулись в погоню, по дороге решили набрать патронов и оружия. Стали вламываться в близлежащие магазины и ломбарды, хватали все, что гвоздями не приколочено.
Отец пришел домой в двенадцатом часу: рука рассечена, рукав рубашки залит кровью. Велел маме собираться и грузить все самое ценное в машину. Сам он снова уходил – помогать гринвудцам строить баррикады у железнодорожной насыпи, чтобы сдержать белых. Если что, мы должны быть готовы в любую минуту сорваться с места.
Мама не хотела его отпускать, но иного выхода не было.
– Они сейчас грабят своих же. Как думаешь, что они будут делать, когда прорвутся к нам?
Я попросился пойти с отцом на баррикады. В семь лет я считал себя большим и сильным. Отец, конечно же, ответил нет, а он из тех, кто дважды не повторяет. Однако я попробовал спорить, и тогда он ответил иначе. – Монтроуз наклонил голову и указал на шрам на левом виске. – Это от его кольца. Мой отец слыл грубым, бескомпромиссным и порой бывал жестоким, но он всегда рассчитывал свою силу. Он порол меня, не без этого, но ни разу еще не ранил. Да и в ту ночь не собирался. И только почувствовав, как у меня по щеке заструилась кровь, я понял, насколько он сам напуган. Насколько все действительно серьезно.
А потом высунулся мой братец Джордж, сказал, что должен забрать книгу нашей прабабки…
– Книгу? – насторожился Уинтроп.
– Обыкновенный гроссбух, – пояснил Монтроуз, – хранился в сейфе в магазине отца. Отец сказал, что, если все пойдет наперекосяк, он сам ее достанет, но Джордж настаивал, мол, это его обязанность. Я ждал, что и он получит, а отец вдруг взял да разрешил. Я глазам своим не верил. И даже когда мама попыталась удержать Джорджа, отец велел ей заткнуться.