— С нами такого никогда не случится.
— И все-таки мы выпускаем джинна из бутылки. Я не могу внятно объяснить, чего боюсь, но что-то изменилось. От нас уже ничего не зависит, мы не в состоянии управлять ситуацией.
— Здравствуйте! — сказал Райли. — А кто же еще управляет ею? Всевозможные варианты будущих гванеронских событий мы с тобой разработали. Кстати, что там новенького?
— Восставшие заняли какой-то город, важный в стратегическом отношении. Название уточню потом. Я тебя сегодня больше не нужен? Знаешь, я поеду к Джейн, устал что-то. В случае чего там и ищи.
Ключ от ее квартиры у меня был. Каюсь, два раза я пользовался им, чтобы застать соперника — мнимого, как потом выяснилось. Это было еще в те времена, когда я ревновал в классическом стиле пещерного человека. Не следует понимать это так, что я рычал и скакал по заборам, размахивая бейсбольной битой, или, загнав перепуганную Джейн на шкаф, стоял внизу, потрясая стулом, и громогласно требовал назвать имя и адрес соперника. Просто однажды я подумал, что глупо, пользуясь на рабочем месте всеми мыслимыми достижениями науки и техники, не применить их и в личной жизни.
На операцию я бросил тогда отборных специалистов, не ведавших, что творят. Операция под кодовым названием «Тадж-Махал» (название выдумал плохо соображавший с похмелья Кастер) длилась месяц и протекала в классическом стиле — миниатюрные магнитофоны повисали на телефонных проводах и шторах, хитроумные телекамеры проникали сквозь задернутые занавески, сменяющие друг друга субъекты без особых примет неотступно следовали за мисс Джейн Митчел.
Не будем уточнять, в какую сумму это вылилось, не будем рыдать над получившим небольшое кровопускание секретным фондом — случалось, что в трубу вылетали и вдесятеро большие суммы, не принеся никаких результатов. Главное — выяснилось, что, кроме некоего Патрика Грэма, у вышеупомянутой Д. М. других близких мужчин не имеется. По-моему, установление этой истины оправдывало все затраты.
Осуществлявший общее руководство Моран без труда догадался вскоре, в чем дело, но, разумеется, держал язык за зубами — не я первый использовал наши возможности в личных целях, мои ребята тоже были не без греха…
Я плюхнулся на тахту и включил телевизор. Загрохотало, загремело, на экране сквозь клубы дыма и пыли бежали, падали, вставали и неслись дальше вооруженные люди, трещали пулеметные очереди, вздымались разрывы. Диктор молчал, но вся эта суета показалась знакомой…
Камера надвигалась на горящий танк и, проступая сквозь батальную сцену, из глубины экрана на зрителя наплывала карта, похожая очертаниями на жирного морского конька, и я чертыхнулся, потому что неделей раньше сам кропотливо вычерчивал эту карту. Это была Гванерония, страна, о которой знали все, страна, где наши африканские друзья героически пытались остановить коммунистическую экспансию, страна, где усердно и самоотверженно трудился на благо свободы и демократии наш героический Бэйб…
— К последним событиям в Гванеронии, — частил диктор. — Недавно группа представителей крупнейших газет и телекомпаний совершила поездку в район боевых действий. Судя по беседам с повстанцами и пленными правительственными солдатами, боевой дух подразделений Мукиели, как никогда, высок. Они продвигаются вперед на всех направлениях, встречая поддержку населения…
Насколько я понял, телевизионщиков не вполне удовлетворила заснятая ими сцена боя, и они дополнили репортаж ловко подобранными кусками на сходную тему, заснятыми в Африке, в местах, реально существующих. Распознать подлог мог только тот, кто «бывал» в Гванеронии.
— Ну конечно, опять валяется, — сказала Джейн. — Ты хоть слышал, как я вошла?
— Нет, — сознался я.
— Господи, как ты далек от эталона, — вздохнула она, присаживаясь рядом. — Ты заставил меня начисто разлюбить шпионские фильмы. Где же супермены?
— Там, где им и полагается быть, — ответил я, — в кино. В жизни они частенько страдают насморком и не очень ловко дерутся. Но знаешь, может быть, потому, что мы — люди из толпы, мы и страшнее экранных. Как говорит Райли, наша сила — в нашей обыденности.
— Бесподобно, — сказала Джейн, — поцелуют меня сегодня или нет?
Я сидел рядом с ней, бессильно уронив руки, я не знал, что мне делать с собой, не понимал, что предпринять. Иллюзорное и реальное сплеталось в непонятный узел, я чувствовал себя посетителем музея восковых фигур, уснувшего там в страшную урочную ночь, когда манекены оживают и начинают разыгрывать сцены из дневной человеческой жизни.
— Что с тобой? — спросила Джейн. — Снова твоя Гванерония?
Она знала все, я ей рассказал, уверенный, что она не проболтается.
— Мне страшно, — сказал я.
— Ты просто переутомился. Конечно, это несколько необычная ситуация, но в конце концов это же шутка, только разыгранная для непривычно большого количества людей. Наш век — сложное переплетение ирреального с реальным. Да и неизвестно, где же тогда истинно белое и истинно черное, если налицо — два взаимоисключающих суждения? Ты убежден, что Луна — заурядное небесное тело, а индеец из амазонской сайвы свято верит, что Луна — жена их главного бога, и оба вы придерживаетесь своей версии, не желая принять точку зрения противника…
Я предоставил ей возможность говорить, пока не устанет. Она не желала мне зла, пыталась успокоить, внушить, что все происходящее — очередная невинная ложь, какими богат наш век, настолько заполоненный фантомами, что невозможно определить, где правда, где ложь. Что я, собственно говоря, ни при чем, виноваты другие, ухватившиеся за мой невинный розыгрыш.
Это была блестящая речь, но меня она не успокаивала. Я еще мог согласиться, что виной всему злые люди, коварно умыкнувшие мою шутку и превратившие ее в кошмарный гротеск, но я не мог поверить, что мы еще способны управлять своим творением. Это оно уже дергало нас за ниточки, все складывалось так, что мы обязаны были плясать под дудку придуманного нами призрака. Мы должны были посылать в Гванеронию новые партии оружия, сочинять новые подробности боевой деятельности полковника Мукиели. Мы уже не могли поступать иначе. От бедняги Франкенштейна потребовалось одно — создать подругу своему страшилищу. Нам же приходилось каждый день кропотливо, ювелирно работать над своим чудовищем, придумывать города, бои, людей, митинги…
Джейн хотела мне только добра, она умница, но все-таки не знает, что «шутка» перешла в другое измерение, стала реальностью, которая убивает. О том, что завтра будет убит профессор Мтагари, у которого она, кстати, недавно брала интервью для своей газеты, я не мог ей сказать.
— Однажды я ехал в метро, — заговорил я. — Там на стене был наклеен комикс, и два персонажа вели диалог: «Куда мы мчимся?» — «В никуда». — «Так какого черта мы мчимся так быстро?»
Комнату наполняло треньканье банджо, дисгармоничное и неприятное, как наша жизнь; и те, кто завтра будет стрелять в профессора, уже знали о своем задании; а хрипатый певец орал с экрана в самое ухо:
Я трудиться не сумел,
Грабить не посмел.
Я всю жизнь свою с трибуны
Лгал доверчивые и юным,
Лгал — птенцам.
Встретив всех, кого убил,
Всех, кто мной обманут был,
Я спрошу у них, у мертвых, —
Бьют ли на том свете морду
Нам, лжецам?
Позже, лежа с ней рядом, я спросил:
— Как ты относишься к тому, что я работаю в разведке?
— Господи, ну как я должна относиться к этому? По-моему, у нас с тобой нормальная жизнь нормальных людей.
«Увы, — подумал я, — нормальной наша жизнь была до того времени, когда ко всем реальным мятежам не прибавился еще и этот, разыгранный призраками. Или мы только полагаем, что она была нормальной? Можем ли мы быть уверены в этом?»
— Нет, не то, — сказал я. — Меня интересует, не вызывает ли у тебя моя работа неприятных ощущений? Считаешь ты меня убийцей или нет?
— Патрик! — Она расхохоталась без малейшего притворства. — Когда и где ты кого-нибудь убивал? Ты же кабинетный работник, сам говорил, что почти всегда ходишь без оружия.
— Но я подписываю документы — и где-то на другом конце света отряд диверсантов переходит границу отнюдь не для сбора гербария.
— Но ты же не диверсант и не тот псих, что забрался на крышу небоскреба и стал палить в прохожих. И не лейтенант Колли. Колли убивал, потому что ему этого хотелось, потому что ему это нравилось, сам, из своей винтовки. Ты просто служащий, ты подписываешь бумаги вовсе не из маниакального пристрастия к убийствам — это твоя работа. Возможно, не самая лучшая на свете, но разведка и войны существуют испокон веков, и лично я смотрю на это философски. И потом, нельзя же подозревать в садизме каждого рабочего оружейного завода.
— Ты уверена?
— Патрик, что с тобой? Я начинаю беспокоиться — как же это тебя должно было допечь, чтобы ты стал так волноваться.
«Когда ждать развязки? — тем временем думал я. — Храни нас, господи, от взрыва! Вот она, молитва нашего века. Молись и помни, что взрыв всегда возможен — сегодня, завтра, послезавтра. Может быть, взрыв произошел десять, двадцать лет назад, но мы об этом не знаем, может быть, мы немного перестарались, сведя понятие взрыва, конца, хаоса к одному-единственному образу — огненного гриба…»
— Совсем забыла, — сказала Джейн. — Если устроить тебе сцену, это тебя отвлечет?
— Попробуй, а в чем дело?
— Снова печешься о моей нравственности? Третий день за мной таскаются какие-то типы.
— Ничего подобного. Тебе просто показалось.
— Ничего не показалось. После твоих уроков могу с уверенностью сказать, что мне это не нравится — самая настоящая слежка. Ходят за мной как пришитые.
— Ладно, — сказал я, вылез из постели и взял телефон. — Моран? Старина, у меня к тебе небольшое поручение. Помнишь объект «Тадж-Махал»? Молодчина. Так вот, завтра с утра поручи парочке ребят, лучше всего Дику и Логану, — пусть походят за этим объектом денек, посмотрят, есть за ним слежка или нет. Потом объясню. Пока.