От неожиданности я даже вздрогнул. Овод сидел на стуле, повалившись ничком на стол, его левая рука безвольно свисала почти до пола. За несколько мгновений в моей голове пронеслась целая череда жутких предположений, но, чуть погодя, когда мои глаза немного привыкли к свету, я разглядел рядом уполовиненную бутылку водки и ощутил в воздухе явственный запах спиртного.
Подойдя ближе, я потряс его за плечо. Реакция была мгновенной — висевшая плетью рука вдруг коброй метнулась вверх и стальной хваткой стиснула мое горло. Овод вскинул голову и уставился на меня, щурясь от яркого света.
— А-а, это ты, — мне показалось, что он был несколько разочарован. Он отпустил мою шею, и его глаза снова подернулись мутной пеленой, — оставь меня в покое.
— Что с тобой? — я поспешно отступил на шаг. Мне было удивительно видеть Овода, обычно предельно расчетливого, хладнокровного и циничного, в таком состоянии, — что случилось?
Он почти минуту сидел молча, невидящим взглядом уставившись в пустоту перед собой, а потом заговорил, медленно, словно вылепляя непослушными губами каждую произносимую букву. И то, что он сказал, повергло меня в еще большее недоумение.
— Мне страшно, Олег. Очень страшно.
— Но почему!? — опешил я, — чего ты испугался!?
— Себя.
— Это еще что за новости! — на всякий случай я отступил еще немного, — что с тобой стряслось-то?
Овод обхватил голову руками и помассировал лицо, пытаясь стереть с него пьяный дурман.
— Время уходит, а мы ни на миллиметр не приблизились к решению нашей главной задачи. Рамиль же, пока мы здесь копаемся, не сидит сложа руки, и в любой момент может выйти на Хирурга раньше нас. А тогда все — пиши пропало.
— Но жизнь же на этом не заканчивается, — я был согласен, что в таком случае нас ничего хорошего не ждет, но все еще не понимал, что вызвало у Овода столь болезненную реакцию, — как-нибудь выкрутимся.
— Это для тебя она не заканчивается, а я, получается, не смогу выполнить данное Георгию Саттару обещание.
— И что с того? Ну не смог, бывает, тем более что он уже мертв. Не бери в голову.
— Ты не понимаешь, — Овод покачал головой, — для меня все обстоит гораздо сложнее.
— Почему?
— Потому, что я, как ты выражаешься, «Пустышка». Причем, один из худших ее вариантов.
— Э-э-э, — поняв, что этот разговор может затянуться, я нащупал стул и сел, — как это «Пустышка»?
— А вот так! — его губы скривились в невеселой усмешке, — мои родители решили все за меня.
— И ты согласился!?
— Моим мнением никто особо и не интересовался. Это сейчас пикировку можно производить только после совершеннолетия и с согласия клиента, а тогда царили дикие времена. Меня никто не спрашивал.
— Чего они хотели от тебя добиться?
— В нашей семье все были какими-то болезненно-романтичными, что ли. Родители считали, что человек, принадлежащий к известному семейству должен быть совершенен и прекрасен во всем.
— К какому семейству?
— К Клану Саттар.
— Что!? — я вытаращил на Овода глаза, — ты — член Клана Саттар!?
— Да так, — он махнул рукой, — седьмая вода на киселе. Моя мать была двоюродной сестрой Миранды — жены Георгия Саттара, так что я — не Корректор, если ты это имеешь в виду.
— И тебя отправили к нему на пикировку?
— Если бы! Для того чтобы воспользоваться услугами его салона мои родители были слишком бедными, а для того, чтобы попросить его об одолжении — слишком гордыми. Старик бы с радостью согласился и поработал бы со мной лично, но нет! Они отдали меня на растерзание какому-то Коновалу.
— И что произошло? — подтолкнул я повествование дальше, когда пауза начала затягиваться.
— Ничего хорошего, — Овод вздохнул и помотал головой, отгоняя неприятные воспоминания, — ему выдали список установок, которые следовало загнать в мою башку, и он, недолго думая, тупо вогнал их туда. Как гвозди в крышку гроба.
Не лгать, не сквернословить, держать данное слово и так далее — полное собрание подобной идеалистической чепухи. Вот только нормально жить с подобным багажом в реальном мире оказывается практически невозможно.
— Но разве при обычной пикировке не преследуются аналогичные цели? Или такие благородные качества более не в моде?
— Разница не в поставленных целях, хотя любой грамотный Корректор сразу бы сказал, что ничего кроме неприятностей буквальное следование данному перечню не принесет, и предложил бы сесть и внимательно все обдумать, дабы выработать более разумный набор установок. Главное различие состоит в методах. Можно ведь и аппендицит циркулярной пилой вырезать, только процент успешных операций будет крайне низким.
— Можно умереть?
— От такой операции? — Овод подозрительно посмотрел на меня.
— Да нет же, от такой пикировки!
— А, нет, — он облегченно вздохнул, — умереть не умрешь, хотя еще не раз пожелаешь смерти и себе и тому умельцу. Просто я превратился в типичного простофилю из дешевых комедий, который абсолютно все принимает на веру, и всегда поступает так, будто все окружающие его люди такие же добрые и честные, как и он сам.
— Должно быть, в жизни это не так смешно, как в кино, — осторожно предположил я.
— Абсолютно не смешно, — согласился Овод, — хоть я и наловчился немного жульничать, обходя некоторые запреты, но по большому счету изменить ничего не мог. Чего я только не натерпелся и в школе и в институте, да и просто по жизни. Рехнуться можно. Но, что удивительно, мои таланты не помешали мне, в конце концов, поступить в полицию.
— Ты был полицейским!? — удивленно воскликнул я.
— Да, и, надо сказать, неплохим полицейским, — Овод умолк, устремив взгляд в глубины воспоминаний. Поморщившись, он опять вздохнул и резюмировал, — вот только закончилась моя карьера весьма печально.
— А что случилось-то? — я был столь заинтригован, что не мог позволить ему оборвать рассказ на этом месте.
Подперев подбородок рукой, он долго смотрел на меня, словно оценивая целесообразность продолжения разговора, но, решив, по-видимому, что хуже уже не будет, заговорил снова.
— Руководство бросало меня на расследование самых запутанных и безнадежных дел, поскольку моя целеустремленность и сосредоточенность на поставленной задаче позволяли мне подмечать мельчайшие детали, ускользающие от внимания других следователей. До непосредственного общения со свидетелями и подозреваемыми меня, разумеется, не допускали, но я вполне обходился той информацией, которую мне поставляли работавшие со мной коллеги. Я же исполнял роль мозгового центра.
Последним моим расследованием было «дело Кукольника».
— Это кто такой?
— Маньяк… точнее, все считали его маньяком, даже я сам поначалу так думал.
— Чем он занимался?
— Ну, чем обычно занимаются маньяки — убийствами, естественно, но не простыми. Он декорировал их под самоубийства известных людей. Оттого-то его и прозвали кукольником. У нас была своя Мэрилин Монро, Элвис Пресли, Есенин, Маяковский и много кто еще. Да и жертв он выбирал не из первых встречных. Иногда довольно известные личности попадались. Когда я подключился к расследованию, его послужной список насчитывал уже семь трупов, а закончил он на одиннадцати. Это официально, хотя многие, в том числе и я, уверены, что реальное число его жертв может быть и больше.
То, как тщательно он подходил к оформлению своих «творений» порой вызывало оторопь. Детализация иногда была просто потрясающей. Дабы мы могли в полной мере оценить его старания, он оставлял на месте преступления фотографии «оригинала», по которым воспроизводил сцену. Мне довелось побывать на некоторых из них и, скажу честно, было немного жутковато.
— А зачем он так делал?
— Маньяк, что с него взять, — Овод развел руками, — однако, позже выяснилось, что и маньякам не чуждо ничто человеческое.
— В смысле?
— У меня была масса времени для того, чтобы самым тщательным образом изучить мельчайшие подробности его преступлений. И постепенно, где-то на уровне интуиции у меня начали вырисовываться определенные подозрения. Дело в том, что при оформлении некоторых «сцен» он допускал небольшие упрощения, отступления от идеала. И это при том, что во всех остальных убийствах он с предельной аккуратностью выписывал даже гораздо менее существенные детали. То есть иногда он вел себя как истинный маньяк-перфекционист, а иногда — как вполне трезвомыслящий человек, не тратящий сил на доведение до ума второстепенных и, по большому счету, практически незаметных подробностей, сосредотачиваясь на главном.
Сначала я предположил, что мы имеем дело с двумя разными людьми, один из которых маскируется под другого, но никаких подтверждений этой версии не нашел. В конечном итоге, я пришел к мнению, что Кукольник все же действовал один, только в одних случаях он выбирал жертву, исходя из требований задуманного сюжета, а в других — наоборот. То есть, некоторые убийства были на самом деле заказными, только чертовски хорошо замаскированными под деяния безумца.
В этот момент в нас с Женей, моим напарником, взыграли амбиции, и, вместо того, чтобы поделиться своими подозрениями с коллегами и руководством, мы решили раскапывать новое направление самостоятельно. Я жаждал доказать всему миру и самому себе, что кое-чего стою.
Копали мы долго, распутывая оказавшийся в наших руках клубок даже не по ниточке, а по одному волоску. Кукольник, тем временем, подкинул нам еще два трупа, которые прекрасно вписались в разрабатываемую нами версию, и дальше дело пошло уже быстрее.
— Неужели подобный вариант не рассматривался в ходе официального расследования? — удивился я.
— Почему же, рассматривался, — хмыкнул Овод, — в дело шли все мыслимые и немыслимые предположения и догадки, просто им уделялось гораздо меньше внимания, нежели основной версии. Рано или поздно, но или Кукольник оступился бы, или на какого-нибудь следователя снизошло бы озарение. Это был вопрос времени, мы лишь успели раньше других…
— Так чего же вам удалось добиться?