— Наш век короток, сами знаете, не успеешь оглянуться, а уж всех добрых женихов расхватают. Мы еще хотели у вас, батюшка, благословения испросить…
— Это какое еще благословение? — нахмурился протопоп. — Неужто венчаться замыслили?
— Ну, коль вы согласия не дадите, то не знаю, что и делать. А так хотели сразу после Пасхи и обвенчаться. Чего время-то зря тянуть…
Аввакума не удивило ее сообщение, ждал, что рано или поздно бойкая девка найдет себе жениха. Но вот казак… он казак и есть: сегодня здесь, завтра там. Вся служба на посылках, а бабе придется ждать его, детей одной нянчить. Он тайно надеялся, что Маринка познакомится с кем-то из духовенства и будет, как Марковна, постоянно при муже доброй советчицей. Но при своем незавидном положении понимал, вряд ли кто из местных батюшек согласится породниться с ним, потому и выбора, как ни крути, особого не было. Но для острастки спросил:
—А добрый ли он человек, Тихон твой? Я в дороге, пока сюда добирались, особенно на него не глядел, других забот хватало. Надо бы теперь поближе знакомство свести, а так сразу благословлять, то негоже…
—Так он тоже хочет с вами дружбу свести, только сказать боится, там за оградой стоит, ждет, когда позовем — выдала своего жениха с головой так вся и светившаяся радостью Маринка.
— Чего ж меня бояться-то? Поди не съем, пущай заходит…
— Да нет, лучше вы домой собирайтесь, а то тетка Настя заждалась… А мы вас на улочке вместе дождемся. — И с этими словами она выпорхнула за двери, на прощание одарив протопопа лучистой улыбкой.
Тихон с Маринкой проводили Аввакума до дома, но разговор на ходу как-то не клеился. То ли потому, что мысли Аввакума были заняты вчерашним происшествием, и он сейчас постоянно поглядывал по сторонам, ожидая, как бы подручные Струны не подкараулили его где. И Тихон полностью соответствовал своему имени, почти не словечка не проронил за всю дорогу. А Маринке было неловко начинать первой разговор, потому так и дошли до слободы, перебросившись несколькими ничего не значащими фразами. Лишь на пороге Аввакум в раздумье остановился, не зная, то ли зазвать казака в дом, то ли перенести разговор на другое время.
Так и не решив, как лучше поступить, он сдержанно попрощался и пригласил Тихона заходить, когда у того будет свободное от службы время. Тот низко поклонился и быстро ушел, отчего Маринка сквасила обиженную физиономию, дав понять, что ожидала решения своей судьбы прямо сейчас.
«Эка девку приперло», — ухмыльнулся Аввакум, но промолчал, решив, что время все расставит на свои места.
…На другой день, возвращаясь домой после службы, Аввакум увидел возле соседских ворот двух коней под седлами, стоящих у коновязи. Рядом с ними суетились два приземистых мужичка в мохнатых казачьих шапках, снимая какую-то поклажу. Им помогал Устьинин сожитель Фома, который, увидев Аввакума, поспешно спрятал глаза, сделав вид, что он чрезвычайно занят своей работой. Аввакум приостановился, хотел было поздороваться, начать разговор, но оба приезжих мужика едва лишь зыркнули в его сторону и отвернулись, давая понять, что вести беседы они не намерены. Слегка обескураженный таким невниманием к собственной персоне, Аввакум отправился дальше, но вдруг вспомнил, что где-то уже видел этих мужичков. Но возвращаться не стал, решив, что рано или поздно узнает, что за гости пожаловали к гостеприимной Устинье, которая была с ним всегда словоохотлива и делилась всеми последними городскими новостями.
Анастасия Марковна вместе с Маринкой были заняты приборкой по дому, а дети залезли на печку, чтоб не мешать им. Увидев отца, хотели было соскочить на пол, броситься к нему, но мать строго кышкнула на них, и они с неохотой остались на своем месте.
— Какие-то приезжие в дом к Устинье пожаловали, — ни к кому не обращаясь, сообщил Аввакум, снимая заледеневшую одежду.
— Да кто ж их знает, кто они такие, — отвечала Марковна, не разгибая спины и не выпуская из рук здоровущую лыковую мочаку, которой она протирала пол. — К ней вечно кто-нибудь да заглядывает. То ли Фомы знакомцы, то ли соседи к ней на постой странников разных отправляют… Да нам-то какое до них дело, сегодня одни, завтра другие…
— Может, никакого дела и нет до них, а может, и есть, — неопределенно отвечал Аввакум, проходя в комнату и присаживаясь на лавку.
Неожиданно их разговор поддержала Маринка, заявившая:
— Зато мой Тихон знает, кто они такие, но только велел пока никому не говорить о том…
Поняв, что сказанула лишнего, она с испугу прикрыла рот ладошкой, но было поздно.
— Тогда бы и молчала, коль нельзя о том сказывать, — ответил Аввакум, — А то ты как та сорока, быстро по всей слободе любую сплетню разнесешь.
— Так я же не всем, только вам, батюшка, — обиженно поджала та губы. — Если не желаете знать, то буду и дальше молчать.
— Нет уж, миленькая, рассказывай, что тебе твой Тихон этакое о них сообщил.
Маринке не оставалось ничего другого, как выложить все, что ей сообщил ее дружок, и она робко, словно бы нехотя, проговорила:
— Он сказал, будто казаки те ездят по разным городам и какую-то грамоту народу читают…
— И что в той грамоте сказано? — насторожился Аввакум, и тут вспомнил, где ему довелось встречаться с теми мужиками в косматых казачьих шапках. Это были те самые казаки, что стояли возле ворот Тюменского монастыря, где на другой день и случилось убийство патриарших переписчиков. Ему сразу стало понятно их недружелюбное отношение к нему, как к священнику, и он даже предположил, что грамота, о которой идет речь, наверняка составлена против принятия патриарших новин кем-то из людей, не желающих отходить от старой веры.
«Но одно дело — читать грамоту, а совсем другое — лишать жизни людей, неповинных в этих новшествах, — думал он, не зная, как поступить в данном случае. — Если пойти и сообщить о них кому-то из городских властей, то они, не задумываясь, схватят тех и под пытками выведают все без остатка. Но, с другой стороны, вначале нужно самому убедиться, те ли это казаки, на чьей совести лежит смерть переписчиков. Как же мне поступить? — пытался он решить нелегкую для себя задачу. — Но если они такие лихие и отчаянные, то и меня не пожалеют», — тут же пронеслось у него в мозгу.
Едва ли не впервые перед ним встала неразрешимая задача, как поступить в столь непростом случае…
— А что еще твой Тихон рассказывал? — спросил он Маринку. — Зачем они к нам в Тобольск пожаловали?
— Он и сам толком не знает, от других людей слышал… — Или не хотела выдавать своего друга, или на самом деле не знала его племянница.
— А нельзя ли мне с ними поближе познакомиться? — осторожно спросил он Маринку. — Не может ли Тихон твой меня с ними свести?
— Не знаю, батюшка, не знаю, надо его самого спросить о том.
— Так чего ждешь, одевайся да беги, узнай все ладом, это дело до завтра откладывать никак нельзя, — по-хозяйски приказал ей протопоп. — А ты, Марковна, найди какой-никакой повод, загляни к Устинье, может, она чего интересного тебе рассказывает о постояльцах своих.
Марковна вопросительно глянула на мужа, засунула мочало под лавку и, подойдя ближе, спросила напрямую:
— Выходит, в соглядайки меня отправляешь? Сроду этакими делами не занималась и сейчас не пойду. Надо тебе — иди сам. Чует мое сердце, опять ты очередную катавасию затеваешь, а расхлебывать мне придется. На кой они тебе сдались, мужики эти? Приехали, и что с того? Мало ли их туда-сюда ездит. Переночуют, а на завтра, глядишь, и след их простыл, все и забудется. Вечно тебя не своим делом заниматься тянет, будто бы больше других на тебя Господь забот разных возложил… Своих-то, видать, мало тебе еще…
Аввакума озадачил подобный ответ супруги, хотя он и предполагал, что она начнет его останавливать, будто знает наперед, чем заканчивались подобные его вмешательства в чужие дела. Но он просто не мог оставить все как есть, встретив тех самых казаков, что были каким-то образом замешаны в кровавом происшествии, случившемся в Тюменском монастыре. Именно про них говорил ему владыка Семеон перед отъездом. И вот они оказались здесь, в Тобольске. Да еще не где-нибудь, а прямехонько рядом с его домом.
Не это ли есть Божий промысел, согласно которому именно ему должно незамедлительно вмешаться в происходящее? И что может понимать женщина в делах божественных, если у нее на уме только одно — как сохранить его и семью от неприятностей и не подвергнуть всех очередной опасности. Так думал Аввакум, не слыша, что продолжает втолковывать ему Анастасия Марковна.
—… другие батюшки, как батюшки: на службу сходят и обратно домой спешат, — наконец разобрал он ее слова, — а тебя словно нечистая сила к себе влечет, не одно, так другое…
Меж тем Маринка уже собралась и, ничего не сказав, выскочила из дому, оставив протопопа и его супругу объясняться меж собой без ее участия.
— Ну, коль не желаешь сама идти, мне придется. — Аввакум решительно поднялся с лавки и начал одеваться.
— Ой, горе ты мое луковое, куда ж я тебя одного отпущу, уж лучше сиди дома, так и быть, в первый и последний раз дойду до Устиньи, может, чего и узнаю. А ты пока сам за стол садись, и детишки с тобой пущай садятся, все уже сготовлено. А я мигом вернусь, хотя и не думаю, что вызнаю что этакое…
Аввакум подошел к ней, слегка обнял, чмокнул в щеку и растроганно проговорил:
— Голубка ты моя верная, знал ведь, что не ослушаешься мужа. Поверь моему слову и на этот раз — важное то дело, о чем дознаться хочу. Всего тебе открывать пока не стану, но скажу лишь, непростые это казачки, и неизвестно зачем они сюда пожаловали. Как бы после их отъезда не случилось чего нехорошего…
— Да о чем это ты? — встрепенулась Марковна. — Коль начал говорить, рассказывай, а то мне уже не по себе стало…
— Сейчас тебе об этом знать ни к чему, а вот как все выясню, то непременно и расскажу. И не пристало тебе бояться чего, все мы под Богом ходим, и все помыслы наши в руцах его…