жимал ее в своей ладони.
— Лиеу, милая, — шептал он, — чем больше люблю я всех наших земляков, тем дороже мне ты, и мать, и Хэ Ру… Чем чаще думаю о вас троих, тем ближе мне все они и родней…
В ночи раздались вдруг переливы кэши, струны его — то одна, то другая — пели ласково и беззаботно; звуки их становились все ясней и прозрачней, точно трепет крыльев мотылька. Он понял: это играет Гип.
Вот уже три года не слышно было весной привычного голоса кэши. Со всех до единого сорвали струны, обрезки их заточили, пробили в головке ушко и сделали иглы. Но с полмесяца назад Нуп спускался к большой дороге — глянуть, не затевает ли чего француз, и увидал протянутые вдоль обочины провода. Он расспросил земляков, живших близ крепости Харо, и узнал: по проводам этим враги кричат «алло!., алло!» — переговариваются и скликают друг друга в поход на деревни бана. Разъярился Нуп и, прихватив еще пятерых парней, снова спустился к дороге. Там нарезали этих проводов видимо-невидимо, смотали в пять тяжеленных связок; четыре закопали в глубокую яму, а одну притащили в деревню. Проволока добрая — на многое сгодится. Гип, как увидел ее, ошалел, все бегал за Пупом, выпрашивал кусок подлиннее.
— Нуп, а Нуп! Расщедрись, я сделаю кэши.
— Ладно, бери сколько хочешь, — рассмеявшись, не выдержал Нуп. — Только уж смастери их побольше — на всех желающих. Чтоб у нас, в Конгхоа, веселье пошло…
И вот, услыхав наконец по весне, как Гип играет на кэши, девушки заулыбались, обрадовались.
— Ах, Гип, здорово ты играешь, — говорили они. — Небось и олени с косулями выйдут из леса тебя послушать…
Слушая кэши, Пун почувствовал вдруг: сердце его захлестнуло горячей неудержимой волной. Любовью к родной деревне… К Гипу… к Лиеу… Он прильнул к Лиеу, и слезы, хлынувшие из его глаз, потекли по ее щекам.
Но она дышала все так же спокойно и ровно. Сон ее был крепок, как у младенца.
В полдень, когда припекало солнце и в деревне не встретить было ни души, вдруг налетал диковинный ветер. Скручиваясь в тугой вихрь, он подхватывал всяческий мусор, палые листья — целые кучи, а иной раз поднимал и вещи потяжелее — корзины, бамбуковые бочонки, и, завертев колесом, подкидывал до небес. Дядюшка Шунг прозвал его «чертовым ветром».
Весть, принесенная старым Оем, как этот чертов ветер, закружила всю деревню Конгхоа. Сколько за три года с лишком претерпели люди лишений и бед! Вместо соли ели пепел; без риса, без кукурузы, перебивались ростками бамбука… Все вынесли. Народ, стиснув зубы, помнил: рано или поздно солдаты дядюшки Хо придут сюда снова, и брат Партиец вернется.
Но на сей раз деревенский люд утратил покой. Старый Ой, он ушел было промышлять рыбу в ручье Датхоа, вернулся перепуганный насмерть.
— Нуп! — кричал он. — Где Нуп?! Куда он подевался?
— Да в чем дело?
— Где Нуп? Я ищу Нупа.
— Он ушел в Конгка, до сих пор не вернулся. Зачем тебе Нуп? В чем дело, говори!
— Француз…
— Что француз? Небось объявился поблизости?
— Нет, не объявился… Француз сказал людям из Баланга, а человек из Баланга рассказал мне…
— О чем? Что сказал-то?
— Француз сказал… Сказал… В стране нашей — от края до края — все, кто бились с французом и шли за дядюшкой Хо, везде — ив Ханое, и в Сайгоне, разбиты наголову… Бойцов и партийцев француз перебил до последнего человека… Дядюшка Хо… и его больше нет…
Весть старого Оя была как черпая туча, затмившая солнце. Молодежь не собралась вечером в общинном доме. Во флягах из тыкв-горлянок кончилась вода, но женщины не стали ходить к ручью за водой. Старики, сбившись по двое, по трое, сидели и шепотом толковали между собой. Молодые люди, подойдя потихоньку, торчали у них за спиной и прислушивались. Старый Ой, шевеля хворостиною дрова в очаге, говорил:
— Да, наверно, теперь всем бойцам нашим конец. Никогда не будет у нас ни соли, ни топоров с тесаками. О небо, неужто придется жить, как люди Харо? И почему страна наша так несчастна!
Плечи старика задрожали, он плакал, как дитя.
Дядюшка Шринг сидел, уставясь в огонь. Сколько историй о горах, лесах и реках земли бана, о землях других горцев, о равнинах киней журчащим потоком проносилось в его памяти. Нет, в стране нашей никогда не переводились герои — богатырь Ту, славный Ма Транг Лон… А недавно прошел слух о героях горы Делеза…[18] Но никого нельзя сравнить с дядюшкой Хо. Он лучше всех. А как любит он родину! По его слову вся страна поднялась против француза…
Старый Шринг, покачав головой, сказал, обращаясь ко всем:
— Нет, неправда это! Небо никогда не допустит, чтобы такие хорошие люди, как дядюшка Хо и его солдаты или брат Партиец, погибли. Не слушайте француза.
Туп уселся рядом с отцом. Раздув огонь посильнее, он заявил:
— Я буду ждать Нупа. Спросим у него и все узнаем.
И деревня решила: Тун прав.
На другой день старый Па встал ни свет ни заря и послал деревенских парней охранять все дороги: француз, опасался он, непременно сунется сюда. Выставим караульных и будем ждать Нупа.
Назавтра вернулся Нуп. Услыхав новость, он молча зашел в дом, присел у погасшего очага и почувствовал, как по лбу у него ручьем течет пот. Пришел встревоженный Тун и сел рядом.
— Ну, что скажешь, Нуп? — спросил он.
Тот положил руку ему на плечо:
— Ничего страшного. Сбегай-ка да объяви всем, нынче вечером соберемся в общинном доме — поговорим.
Вечером все были в сборе, не хватало лишь тех, кто пошел в дозор.
— Кто принес эту новость? — спросил Нуп.
— Нам сказал человек из Баланга.
— А оп-то откуда узнал?
— Народ из Баланга ходил на работы в Харо и слышал. Там говорил об этом француз.
Глаза у Нупа налились кровью.
— Как можно верить французу?! — вскричал он.
Отчего это Нуп сегодня так похож на леопарда? Спина его, вместо одежды прикрытая корой дерева кэдон, испещрена пятнами, точно шкура хищного зверя. Никто не промолвил ни слова. Тун тяжело вздохнул и чуть отодвинулся в сторону. Он сидел и смотрел прямо в глаза Нупу: кто зажег огонь в этих глазах?
— Если все хорошо, француз твердит: плохи дела, — медленно произнес Нуп. — А когда все идет насмарку, послушаешь его — лучше быть не может. Дядюшка Хо по-прежнему в Ханое и бьет француза. Ни в какие дальние дали он не ушел. А пока он с нами, будет стоять наша земля, будут сражаться наши солдаты, и с ними брат Кэм. Вон, и нас-то с вами, одну-единственную деревню, француз никак не одолеет. Где ему справиться с дядюшкой Хо…
Речь Нупа была как полыхающий костер — не очень высокий, но жаркий, такие костры ничем не погасишь. Каждое слово свое он обращал не только ко всей деревне, но и к себе самому.
После долгого молчания он взглянул на старого Оя и спросил:
— Почтеннейший Ой, ты сам-то кому больше веришь — французу или дядюшке Хо?
Старик растерялся, испуганно глянул на Нупа, потом оглядел собравшихся. Видя, что все смотрят на него, он смешался вконец:
— Нет-нет… Что ты, Нуп… Зачем так говорить?.. Разве это я?.. Да кому из племени бана придет в голову усомниться в дядюшке Хо…
— Кто научил нас хорошо возделывать поля? — спросил Нуп. — Чьи наставленья помогали нам все эти годы биться с французом? Кто сказал партийцам из киней: поднимайтесь в горы и любите тамошних ваших братьев? Все это сделал дядюшка Хо. И если он, самолично, не шлет нам весть о том, что солдаты его и партийцы погибли, зачем брать на веру лживое слово француза да еще поддаваться страху?..
Все сидели молча. Чертов ветер, закруживший их мысли, постепенно улегся. Правда, еще не совсем. Нуп погрузился в раздумье. Потом заговорил совсем тихо. Люди придвинулись поближе, чтобы лучше его слышать.
— Я ходил в Конгка и на обратном пути повстречал брата Кхыу из Баланга. Я его знаю, ему можно верить… Он сказал, человек из племени кинь поднялся в горы. Пришелец уже в Баланге и расспрашивал о нашей деревне, о Конгхоа…
Огонь угасал, в очаге колыхались лишь крохотные багровые язычки. Карие глаза, глядевшие на них, горели ярче огня.
— А где сейчас пришелец из киней?
— Уж не Кэм ли это?
— Надо встретиться с пим, Нуп…
— Как звать его?
— Он пришел от дядюшки Хо?
— А других новостей нет? Как там дядюшка Хо?..
— Я все обдумал, — сказал Нуп. — Не будем торопиться со встречей. А ну как француз хочет подсунуть нам своего прихвостня из киней, заманит да и схватит… Неизвестно ведь, впрямь ли это посланец дядюшки Хо…
— Я так думаю, Нуп, — сказал старый Па, — француз, он как тигр в лесу: если учует человека, выслеживает его ох как ловко. Не надо тебе пока никуда ходить. Схватит тебя француз, кто тогда возглавит деревню?..
Пун вернулся домой поздно ночью. Улегся спать, но долго еще слышал, как старый Шунг рассказывал в общинном доме свои истории. Не зная, что и думать о последних событиях, старик снова завел перед парнями речь о мече славного богатыря Ту. В который уж раз рассказывал он все это. Но когда, подняв палец и иаклонив голову набок, старый Шунг произнес нараспев свой обычный зачин: «Молчите!.. Умолкните все!.. Слышите, люди, это поет ручей Тхиом… И та река бежит мимо деревни славного Ту, а потом впадает в огромную реку без берегов, люди из племени кинь называют ее морем…» — все замолчали, уставясь в лицо рассказчику. И с изумленьем услышали, как журчит в ночи ручей, словно было это впервые.
А Нуп все лежал и думал. Пришелец из племени кинь… Ну, поднялся он в горы, что дальше? Кто он? Брат Кэм?.. А может, Зунг, командир отряда?.. Вправду ли это человек дядюшки Хо? Прошло три года с лишком, и Нуп с каждым днем все яснее понимал сокровенный смысл истории о мече славного Ту. Он ждал, не объявится ли волшебный клинок? Не придут ли люди из племени кинь, посланцы дядюшки Хо?
Наконец человек из киней поднялся сюда, в горы. Но кто он такой? Да, старый Па прав, лучше ему не встречаться с незнакомцем… Но если не он, кто тогда пойдет на это свиданье? А вдруг дядюшка Хо прислал человека и нему, к Нупу? Дядюшка Хо зовет его, а он не откликнется… Нет, надо идти! Земляки ждут не дождутся посланца с равнины… Кому же, как не ему, человеку Партии, встретить его первым…