Еще один взмах невидимых век, еще одно исчезновение этих темных глаз, и Калио вдруг оказалась у самого левого уха Цереры.
– Мы не можем позволить тебе остаться здесь, – сказала она. – Это было бы неправильно.
Церера отступила на шаг.
– Неправильно для кого? – спросила она.
Но Калио уже устала что-то доказывать – схватила Цереру за левую руку, вцепившись в нее пониже локтя, и хватка у нее оказалась жесткой и болезненной, как будто пальцы существа были затянуты в колючую шипастую перчатку. Острая шпора на запястье у Калио пронзила предплечье Цереры, вызвав онемение, и отсутствие чувствительности быстро распространилось к плечу. Церера узнала это чувство – десять лет назад ей удалили два зуба мудрости под общим наркозом, и она до сих пор могла вызвать в памяти, как игла анестезиолога вошла ей в руку, вид вдавливаемого в шприц поршня и то ощущение, с которым наркотик проник через кровоток в мозг, после чего мир погрузился во тьму. Калио, подобно пауку, напавшему на муху, делала Цереру беспомощной, чтобы без помех утащить ее в свое логово – куда-то все ниже и ниже, в это прохладное, темное место, которое и придавало ее дыханию этот земляной аромат.
Только вот Калио допустила одну серьезную ошибку – она вывела из строя не ту руку.
Собрав последние силы, Церера размахнулась и сильно шмякнула ее камнем по голове сбоку. Калио отшатнулась, выпустив руку Цереры, и она ударила ее еще раз – на сей раз скользящим ударом, поскольку зрение у нее уже затуманивалось и она из последних сил пыталась устоять на ногах. Но прежде чем забвение поглотило ее, Церера увидела Калио в ее истинном обличье. Сила удара, должно быть, повредила камуфляжный механизм дриады – ту часть ее хитроумного мозга, которая позволяла таким существам сливаться с окружающей средой. Церера увидела обнаженную фигуру с зеленовато-коричневой кожей; изогнутые ногти на удлиненных пальцах рук и ног, чтобы удобней было хвататься и карабкаться; длинное худое личико с маленькими заостренными ушами и двумя узкими прорезями вместо носа, печальные черные глаза наверху и полный рот мелких тупых зубов. Из вмятины в виске у Калио стал вытекать какой-то густой, как мед, сок, и Церера подумала, что наверняка проломила ей череп.
«Отлично, – смутно подумала она, когда перед глазами окончательно сгустилась тьма. – По крайней мере, я ранила тебя. Надеюсь, настолько сильно ранила, что ты…»
XVIIIFRITH (староангл.)Безопасность, защищенность
Церера открыла глаза. Все тело у нее ломило, а во рту стоял неприятный привкус, словно от подгнивших фруктов или прокисшего вина. Вокруг было сумрачно, а не совсем уж темно, и тепло, а не холодно – либо Калио соврала насчет своего логова, либо это было не ее рук дело.
Церера лежала на длинной узкой кровати, укрытая звериными шкурами и одеялами, дарящими блаженное тепло. Слева от нее горел очаг, и пламя его добавляло свой свет к трем лампам, освещая полки с кувшинами, разномастную кухонную утварь, составленную возле каменной чаши, отдаленно напоминающей кухонную раковину, корзины с фруктами и овощами, некоторые из которых были все еще перепачканы землей, – а также всякое оружие, включая лук, колчан со стрелами, меч и самый большой топор, который Церера когда-либо видела. Она не подала виду, что проснулась, но постаралась как можно лучше изучить обстановку, не поворачивая головы. Вроде она была одна, хотя…
– Как ты себя чувствуешь?
Этот вопрос донесся из густой тени в дальнем конце комнаты. Голос был не Калио, что принесло облегчение, хотя его обладателем, по-видимому, был тот человек, которому принадлежал топор, предназначенный для того, чтобы рубить очень большие деревья – а может, и головы, независимо от размера.
Церера различила пару сапог, выступающих из сумрака. Скрипнул стул, и в свете лампы возник какой-то мужчина. Волосы у него были темные, хотя и с проседью, а лицо заросло щетиной. Возраст его было трудно определить. На вид ему было явно хорошо за пятьдесят, но его глаза даже в полутьме казались еще старше, как будто их пересадили от какого-то давно умершего древнего старика в глазницы человека средних лет. В чертах лица его было что-то знакомое, хотя причина этого ускользала от нее, исчезая, словно темная вода в ручье, вдруг подернувшаяся крапинками солнечного света.
– Все болит, – отозвалась Церера.
– Ничего удивительного. В конце концов, тебя ведь отравили.
– Неужели? – Она с трудом выговаривала слова: то ли потому, что у нее пересохло во рту, то ли просто боялась услышать ответ. – И теперь я умру?
– Не сомневаюсь, что да, но только не сегодня. То, что напало на тебя, хотело просто тебя обездвижить, не более того. Действие этой отравы проходит довольно быстро, но к тому времени для тебя было бы явно слишком поздно. Никто и ничто не станет парализовать молодую женщину, желая ей только добра.
Но Церера прожила уже достаточно долго, чтобы знать, что незнакомые мужчины, которые приносят бесчувственных женщин в свои дома и укладывают их в постель, тоже не всегда делают это с самыми благородными намерениями. Заглянув под одеяла и шкуры, она с облегчением увидела, что по-прежнему полностью одета.
Поднявшись со стула, мужчина подошел к ней. Он был очень высок и при этом хорошо сложен. Когда он шел, под рубашкой у него, словно тектонические плиты, перекатывались бугры мускулов, но это были не те мускулы, которые Церера видела у некоторых молодых людей в тренажерных залах – накачанные чисто для виду. Это были мускулы, приобретенные за счет тяжелого физического труда, – словно камни, не ведавшие скульпторского резца. Срубив своим огромным топором дерево, он наверняка мог запросто дотащить его до дома без посторонней помощи. Но когда мужчина встал перед ней, Церера поняла, что у нее нет никаких причин бояться. Его глаза – эти старые-престарые глаза – были мягкими и очень добрыми, как у ее отца; как раз из-за этого, подумала она, он и показался ей смутно знакомым.
– Пожалуй, мне стоит встать, – сказала Церера. – Тут слишком жарко.
– Тогда поосторожней.
Мужчина протянул руку, чтобы она могла на нее опереться, но Церера заметила, что он оставил за ней право решать, принимать ли его помощь. Он явно не стал бы прикасаться к ней без ее разрешения, даже чтобы помочь. Она приподняла голову от подушки, и ее сразу же замутило. Закружилась голова, но ложиться обратно не хотелось. Она привалилась к мужчине, и только тогда он обхватил ее левой рукой, чтобы помочь ей. Присев на краешек кровати, Церера отпила из предложенной чашки что-то похожее по вкусу на теплый травяной чай и выждала, пока в голове не прояснится. Это заняло некоторое время, но когда это произошло, она почувствовала себя намного лучше, поскольку заодно исчезли и некоторая тяжесть в конечностях, а также некоторая доля охватившей ее неловкости.
– Теперь лучше? – спросил мужчина.
– Да, спасибо. Не слишком-то хорошо, но лучше. Кстати, меня зовут Церера. Простите, но я не знаю вашего имени.
– Зовусь я Лесником, – ответил ее благодетель, – и, по-моему, это имя ничуть не хуже прочих. У меня есть кое-какие вопросы, если ты готова на них ответить, но сначала тебе нужно немного подкрепиться, в том числе и этим настоем. Он поможет твоему организму перебороть яд.
На огне нагревался котелок. Из него Лесник налил им обоим по миске густого овощного варева, благоухающего травами и специями. Они ели его деревянными ложками ручной работы, вырезанными так же гладко, как и миски, и точно так же, как чашки, из которых Лесник пил воду, а Церера – настой. Кому-то вся эта утварь показалась бы чересчур уж незатейливой, но в ней была та элегантная простота, которая обычно сопутствует плодам трудов истинного мастера своего дела.
– Это вы сами сделали? – спросила Церера.
Лесник обвел взглядом чашки, миски, ложки, а затем остальную часть хижины, словно видел их впервые.
– Да, когда-то давным-давно. И, по-моему, этот дом я тоже сам построил.
– По-вашему?
– Я помню его несколько другим, и в какие-то незапамятные времена так оно и было. Видишь ли, я спал и только недавно проснулся. И вот теперь пытаюсь по новой привыкнуть к этому миру.
– Вы хотите сказать, – спросила Церера, – что кто-то потихоньку перестроил ваш дом, пока вы спали? Звучит не очень-то правдоподобно.
– Когда ты это так подаешь, – сказал Лесник, – мне это тоже не кажется особо правдоподобным.
– И долго же вы спали?
Лесник пожал плечами.
– О, мне остается предположить, что всего одну ночь, но это была очень долгая ночь, и время в ней текло по-другому… Ладно, Церера, а откуда ты-то тут взялась? Поскольку ты, как мне кажется, проделала очень долгий путь для столь юной девушки.
– Послушайте, я не юная девушка! – оскорбилась Церера. – Нам нужно прояснить это с самого начала. Мне тридцать два года, но я застряла в своем собственном шестнадцатилетнем теле, и меня это совсем не радует. Тогда мне не очень-то нравилось быть шестнадцатилетней, и уж точно никогда не хотелось бы опять оказаться шестнадцатилетней, тогда как на самом деле я вдвое старше. Одного раза мне вполне хватило. Ничего в это подростковом возрасте хорошего: и панические настроения, и необходимость выглядеть красивой и стройной, приспосабливаться, нравиться мальчикам – или девочкам, раз уж на то пошло, – и стресс, этот вечный стресс из-за попыток просто устоять на ногах в этом мире.
Лесник не выказал ни малейших признаков недоверия.
– Объясни, как это произошло, – попросил он.
Церера так и сделала. Рассказала ему про дупло в дереве и про старую усадьбу на территории «Фонарного дома», про говорящую библиотеку и разумный плющ. Рассказала ему про лицо, которое видела на чердаке, и про голос, который там слышала. Рассказала о «Книге потерянных вещей» и историях, которые, к своему собственному изумлению, сочиняла и записывала, – историях, которые могли быть связаны с этой самой книгой. Рассказала ему про Фебу и про то, как та затерялась неизвестно где. И наконец рассказала о Духе Данного Ручья, ведьмах и Калио – коварной и хищной Калио. Объяснения явно затянулись, да еще и не самые простые для восприятия, и ей было неловко взваливать все это на Лесника, но он ведь и сам об этом попросил.