– Меня это не удивляет.
Церера принялась изучать полки, уставленные банками с травами и всякими специями, тертой корой, маслами и смолами, и глубоко вдохнула, втягивая в нос смешавшиеся между собой ароматы. Пахло в основном какими-то лекарственными травами. Некоторые ингредиенты ей удалось определить на глаз, поскольку такие же достались ей в наследство от матери: сухой чеснок, эхинацею, пижму, молокан; зверобой, используемый при кожных заболеваниях и пустырник при менструальных спазмах, остролист для лечения колик… Неудивительно, что Лесник привел ее в дом госпожи Блайт. Увы, но самой женщины нигде не было видно, однако та оставила свою записную книжку, страницы которой были заполнены рисунками растений, цветов и кореньев, а также перечнями всяких ингредиентов. Лежала та рядом с миской, полной подгнивших чернильных грибов, баночкой толченой гвоздики и кувшином с водой – выделившийся из грибов сок был готов к смешиванию с водой и гвоздикой, чтобы превратиться в чернила для пера госпожи Блайт, которое лежало вдоль корешка раскрытой записной книжки.
В маленьком женском зеркальце с довольно мутной поверхностью Церера впервые увидела себя после ручья. Ее первой мыслью было: до чего же странно для взрослой женщины смотреть на себя совсем юную таким вот образом и в такой момент – хотя, пожалуй, не более странно, чем для оставшегося внутри нее ребенка наблюдать, как он год за годом становится все старше.
Теперь Лесник стоял у пустой колыбели, прижимая к носу одно из одеял. Когда он опустил его обратно, лицо у него было еще более встревоженным, чем раньше.
– Переночуем здесь, – сказал он. – Я сомневаюсь, чтобы госпожа Блайт отказала бы нам в месте в своей конюшне, но она наверняка не станет ворчать, если мы устроимся в тепле ее хижины, пока она и ее родня отсутствуют.
– А не стоит их поискать?
– Если они ушли пешком, в темноте их будет трудно выследить.
– Вы ведь думаете, что с ними что-то случилось?
Лесник направился к двери.
– Цыплята не кормлены, – ответил он, – а корова мычит, потому что ее не подоили. Госпожа Блайт не оставила бы своих животных страдать или голодать. Надо позаботиться о них. Ты когда-нибудь доила корову?
Церера покачала головой. Она никогда даже не гладила корову, не говоря уже о том, чтобы доить ее, и надеялась прожить всю свою жизнь, так и не научившись этому.
– Тогда можешь насыпать корму домашней птице и проверить, как там свиньи. А я пойду поставлю кобылу в стойло, накормлю и напою пони, а после этого мы вместе займемся коровой. Я не хочу оставлять тебя одну, пока мы не выясним, что тут произошло.
Церера последовала за ним во двор и посмотрела, как Лесник ведет кобылу в конюшню. Не дожидаясь, пока он убедится, что та удобно устроена, а у обеих лошадей есть еда и вода, Церера подошла к загону для кур. На крючке, прибитом к одному из столбов, висело прикрытое крышкой ведро с овощными очистками, яблочными огрызками и прочими остатками с кухни, смешанными с кукурузой и овсом. Она высыпала половину его содержимого в загон, и куры во главе с петухом жадно набросились на корм. После своего опыта общения с крысами Церера почти ожидала, что какая-нибудь из птиц вежливо поблагодарит ее, но разговорные навыки кур оказались не столь развитыми, как у грызунов.
Потом она направилась к загону для свиней, обнесенному крепким деревянным забором. Два животных внутри не обратили на нее ровно никакого внимания, поскольку вовсю набивали животы. И тут Церера увидела, чем они лакомятся, – и невольно завизжала.
XXIIIBANHUS (староангл.)«Дом из костей»: грудная клетка, тело
Лесник держал в своих объятиях Цереру, которая спрятала лицо у него на груди. Она уже перестала визжать, но вся тряслась и едва сдерживала тошноту. Единственное, что уберегло ее от окончательного конфуза, – это отсутствие аппетита: в течение дня она почти ничего не пила и не ела, кроме целебного настоя и пригоршни орехов из запасов Лесника.
Наконец Церера обрела дар речи.
– Это… это они? – прошептала она.
– Не могу сказать, – ответил Лесник. – Я хочу, чтобы ты зашла в хижину и заперла за собой дверь. И больше не открывай ее, пока не услышишь мой голос. Ты поняла?
Но она вцепилась в него еще крепче. Церера не хотела ни отпускать его, ни отрывать лицо от его одежды. Если б она это сделала, ей наверняка опять попались бы на глаза тела в жидкой грязи.
– А вы что будете делать?
– Надо вытащить их оттуда.
Лесник отстранил ее от себя, повернув так, чтобы она смотрела в сторону от загона для свиней, а вход в хижину оказался прямо перед ней.
– Разведи огонь, – велел он. – Сегодня ночью будет холодно, и мы будем только рады оказаться в тепле.
Церера на ватных ногах зашла в хижину. После всего увиденного разговоры об огне и тепле казались чем-то несущественным, даже бессердечным. До сегодняшнего дня она только раз видела мертвое тело, и это было тело ее отца, мирно лежащее на больничной койке. Медсестры даже расчесали ему волосы – маленький акт заботы о человеке, который при жизни всегда следил за своей внешностью и не хотел бы неприглядно выглядеть после смерти. По отношению к госпоже Блайт или ее дочери такой заботы не проявили, бросив их на съедение свиньям. Что же касается младенца…
Но Церера не хотела даже думать об этом. Чтобы отвлечься, она начисто вымела каминную решетку и уложила на нее наколотые дрова и сухую солому для растопки. В укромном уголке каменной кладки нашлись обломок кремня и кусок железа. После нескольких неудачных попыток и одного поцарапанного пальца – все благодаря ее слабой руке – ей удалось высечь достаточно искр, чтобы огонь разгорелся, и вскоре в хижине стало не так холодно и пусто. Она присела в ожидании у окна, но в сгущающихся сумерках Лесника нигде не было видно. Корова, однако, перестала мычать, и Церера больше не слышала сопения и хрюканья кормящихся свиней. Сама она редко ела мясо, но даже если б и была более плотоядной, то никогда больше даже не притронулась бы к свинине или бекону.
Уже совсем стемнело, когда она услышала стук в дверь и Лесник позвал ее по имени. Церера сдвинула засов, чтобы впустить его. Он нес ведро с молоком, и хотя руки у него были чистыми, одежда была вся перемазана кровью и грязью, так что она знала, что именно он смыл со своей кожи. На спине у него была одна из седельных сумок с едой и сменой одежды для него самого. Лесник поставил сумку на пол, а затем задернул занавеску у кровати, чтобы переодеться, не смущая Цереру. Когда он вернулся, перепачканная одежда была уже свернута и перевязана ремешком. Отложив сверток в сторону, он присоединился к Церере у очага.
– Что вы сделали с телами? – спросила она.
– Похоронил их, – ответил Лесник. – Там были только госпожа Блайт и ее дочь. Ребенка с ними не было.
– А не могло ли быть так, что?.. В смысле, не могли ли свиньи?..
Она так и не сумела заставить себя произнести это вслух.
– Нет, – сказал Лесник. – Я думаю, что младенца забрали отсюда после того, как убили его мать и бабушку.
– Кто же такое мог сделать?
– В этом мире нет недостатка в жестокости – как, впрочем, и в любом другом.
Он поднял руку, чтобы потрогать ей лоб. Церера инстинктивно отстранилась от него, вспомнив о том, чем он совсем недавно занимался, и тут же ощутила стыд.
– Простите, – пролепетала она. – Пожалуйста, не стесняйтесь.
Лесник приложил ладонь к ее щеке.
– У тебя опять поднялась температура, – произнес он. – Покажи-ка мне рану.
Церера закатала рукав, обнажив поврежденную руку. В свете огня было видно, насколько та воспалилась. Плоть от запястья до самой шеи была опухшей и красной, с желтыми потеками гноя, и она едва могла пошевелить пальцами.
– Завтра мы двинемся дальше и поищем помощи в другом месте, – сказал Лесник. – А пока что я обойдусь тем, что могла оставить госпожа Блайт.
Он взял с полки ступку и пестик и приготовил примочку из лука, имбиря, чеснока и куркумы, а также эвкалипта и одуванчика, после чего добавил в смесь хлеб и молоко. Приложил ее к месту укуса, и Церера почувствовала, как от раны распространяется приятная прохлада. Через несколько минут она снова смогла размять пальцы, а яркая краснота сменилась тускло-розовым.
– Теперь лучше, – сказала она. – Спасибо.
Вместе с Лесником они порылись в кладовой и обнаружили картошку, репу, морковь и еще немного лука, из которых сварили похлебку. Тушеное мясо из котелка Лесник выбросил, а старое молоко вылил – просто на случай, если тот, кто убил обеих женщин, что-то в них подмешал. Он не стал отдавать их даже свиньям.
Ели они в молчании. Похлебка оказалась на удивление вкусной, чему способствовали травы и специи, которые Церера добавила из запасов хижины, но вот парное коровье молоко ей решительно не понравилось. На ее вкус оно оказалось чересчур уж похожим на сливки и таким теплым, что ее затошнило. Дома в холодильнике она держала только молоко с пониженным содержанием жира, да и то для Фебы – сама предпочитала и вовсе обезжиренное. Церера решила не пытаться объяснить ни одно из этих понятий Леснику, который налил себе уже третью кружку парного молока и явно не собирался останавливаться на достигнутом. Она не стала бы сбрасывать со счетов возможность того, что он вернется к корове с кружкой в руке и нацедит себе молока прямо из вымени, словно какой-нибудь выпивоха в пабе, который втихаря наливает себе пива из крана, пока бармен стоит к нему спиной.
Дверь за ними была заперта на засов. Церера заметила на подоконнике большой железный ключ, и при виде его – этого символа домашнего уюта и безопасности – у нее защемило сердце. Находясь в доме госпожи Блайт и ее родни, в окружении самодельной мебели и их скромных, но дорогих им вещей, Церера подумала, что начинает понемногу узнавать их, пусть даже теперь они лежали погребенными в земле, которую некогда возделывали.
– А вдруг те, кто это сделал, вернутся? – спросила она у Лесника, когда тот отставил свою пустую миску и стал рыться в карманах в поисках неизбежных трубки и табака. Это и вправду была очень плохая привычка, но на сей раз Церера просто не могла сердиться на него – только не после того, что ему пришлось сделать.