Так что не надо называть их феями, равно как и нет нужды проводить какие-либо различия между эльфами, домовыми, хобгоблинами и так далее, поскольку все это одно и то же, просто грани одного и того же племени – по крайней мере, таково мое мнение по этому поводу. Те, кто не хочет лишний раз злить их, именуют их «добрым народом» или «благородным народом» – как будто, называя их тем, чем они не являются, можно сделать их такими или склонить к доброте. Я же всегда предпочитал определение «Потайной Народ» или, еще лучше, «фейри». Хотя разумней никак не называть их вообще, или же иметь для этого какую-то причину, поскольку они могут воспринять это, как будто ты пытаешься вызвать их, и тебе придется иметь дело с последствиями.
Табак в трубке рубиново накаляется, поднимается дым. Отец сейчас и с ней, и где-то очень далеко, бродит по закоулкам Потайного Царства.
– Некоторые ученые относят их к элементалям, – продолжает он, – созданным из воды и воздуха, огня и земли, но если это так, то в их жилах тоже течет кровь, пусть даже голубая и холодная. Другие утверждают, что это старые боги, боги природы, но ни один бог в мире природы не будет столь жесток по отношению к живым существам. А еще есть те, кто считает их духами прародителей человечества – первых мужчин и женщин, когда-либо расставшихся с жизнью, призраками, настолько поглощенными завистью к живым и яростью из-за того, что выпало на их долю – ведь эта тень никогда прежде не касалась других, – что они отказались смириться со своей участью и сподобились взбунтоваться против нее. Я бы с некоторыми оговорками предположил, что фейри существовали еще до появления людей, но в остальном же согласен с тем, что в них обитает сам дух смерти. Мертвые – это обитатели подземного царства, а фейри, в своем собственном Аиде, почти что влюблены в смерть – наверное, именно потому они так благоволят тьме и потому от них так трудно избавиться, разве что с помощью огня и стали.
– Почему именно огня и стали? – спрашивает Церера.
– Огня, поскольку все живые существа боятся его; а стали, потому что она создана человеком, а не является чем-то из мира природы. Фейри, те охотятся с оружием из бронзы и серебра, кремня и драгоценных камней. Человек не может умереть от острия более прекрасного оружия, чем то, что изготовлено фейри и которым они владеют, если это хоть как-то способно утешить того, чья жизнь вытекает из него вместе с кровью.
Собака у него под ногами шевелится, бежит во сне – то ли преследует кого-то, то ли ее преследуют.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе сказку о рыцаре и Бледной Даме Смерти? – спрашивает отец.
Церера качает головой. Она уже наизусть помнит все его истории, или же думает, что помнит, – даже те, которые слышала всего один раз. Эта, однако, для нее в новинку.
Отец оглядывается через плечо, но мать поглощена разговором по телефону. Ее тревожат некоторые истории, которые рассказывает дочери отец. Она думает, что из-за них ей могут сниться кошмары, но кошмары Цереры в основном связаны со школой или с тем временем, когда ее родителей уже не будет рядом с ней. Ужасы реального мира, с которыми уже довелось или только доведется столкнуться, гораздо страшней любых народных сказок, которыми ее отец любит делиться с ней.
– Ну что ж, – говорит он, – теперь ты достаточно взрослая, чтобы ее услышать. Если фейри были первыми сознающими себя живыми существами, которые когда-либо расстались с жизнью, то Смерть вполне могла сформировать себя по их образу и подобию. Видишь ли, это то, чего большинство людей не сознает: фейри для нас – это смерть, но Смерть – это тоже фейри.
И вот он начинает рассказывать.
В некие стародавние времена жил-был один рыцарь, который возвратился в родные края после долгих лет сражений на чужбине. Он проделал долгий путь, чтобы завоевать честь и славу на поле боя – но только лишь для того, чтобы узнать, как и многие до него, что первого почти не сыщешь, а второго нет и в помине, поскольку честь и слава – это не более чем мифы, которыми старики потчуют молодых, чтобы заставить их сражаться в своих войнах вместо них. Рыцарь оставил на поле боя кровь – как свою собственную, так и кровь других людей – и тело своего оруженосца, но еще и частичку своей души, так что стал чем-то меньшим, чем тот человек, которым он некогда был, а этот мир стал для него чем-то призрачным.
После многих месяцев скитаний он добрался до озера, покрытого по краям льдом, на берегу которого на камне в полном одиночестве сидела какая-то женщина, расчесывая желтым костяным гребнем свои длинные рыжие волосы. Сначала рыцарь подумал, что она молода, определенно моложе его, но глаза у нее были совсем старыми, как у человека, который видел слишком много и слишком рано, и он заподозрил, что его собственные глаза могут выглядеть точно так же. На ней было голубое платье, прикрытое зеленым плащом, и он мог различить ее отражение на неподвижной поверхности озера – ее платье и плащ перекликались с оттенками воды и водорослей, так что она вполне могла быть частью этого мрачного заиндевелого места, созданной из всего, что сумела добыть в его глубинах.
Эта женщина была красива, но очень бледна. Если б он собственными глазами не видел, как гребень скользит по ее волосам, то мог бы принять ее за мертвое тело, вытащенное из озера и оставленное гнить, чтобы таким образом вернуть его природе. На ней не было никаких украшений, за исключением ее одежды: ни колец на пальцах, ни подвесок на шее, ни драгоценных камней в волосах. Чем больше рыцарь смотрел на нее, тем больше приходил к мысли, что они ей и не нужны. Они не подчеркнули бы ее красоту, потому что та не нуждалась в подчеркивании, и она явно не желала добавлять к своим богатствам сокровища этого мира, поскольку не принадлежала к нему. Рыцарю почудилось, что перед ним кто-то из Потайного Народа – фейри.
Гребень замер в воздухе, и ее глаза встретились с его глазами. Он увидел, что они не имели какого-то определенного цвета, а находились в состоянии постоянной трансформации – их цвет попеременно то тускнел, то становился гуще, подобно морю, реагирующему на игру солнечного света. Рыцарь не раз слышал из уст поэтов выражение «утонуть в женских глазах» и всегда полагал, что это не более чем фигура речи, но здесь, в этом месте, он впервые понял его истинное значение – до него донесся звук, похожий на плеск волн, и в этом плеске таился шепот самой смерти.
Губы женщины шевельнулись, и она заговорила с рыцарем; но движения ее губ не соответствовали словам, которые он слышал, сбивая с толку его восприятие, а ее голос напоминал звон далеких колокольчиков, так что рыцарь даже не понял, слова ли он слышит, произносимые ею, или же просто какую-то мелодию. Это была та чарующая сила, о которой предостерегали старые сказки, – заклятье, сотканное фейри, чтобы подчинять людей своей воле, прочное и липкое, как паутинный шелк.
– Не бойся, – молвила она, и предостерегающий голос в голове у рыцаря произнес: «Бойся!»
– Я не боюсь, – ответил рыцарь, и она услышала: «Мне страшно».
Женщина поманила его ближе, потянув за невидимые нити, которые медленно обвивались вокруг него, и он подошел к ней.
– Я хотела бы получить от тебя кое-какие дары, – сказала она, – и готова одарить тебя кое-чем в ответ.
– Мне нечего тебе предложить, – ответил рыцарь, – поскольку я недавно вернулся с войны. У меня есть только моя лошадь и маленький кошелек с золотыми монетами. А еще есть меч и сильная рука. Разве это те дары, которые ты желала бы получить?
– Да, я не желаю ничего из этого. Я прошу лишь венок из терновника для моей головы, ожерелье из вьюнков для моей шеи и браслет из нераспустившихся бутонов для моего запястья.
– А что ты дашь мне взамен? – спросил рыцарь.
– Два подарка, – ответила женщина. – Первым будет моя любовь, всего на одну ночь; вторым – бегство из этого мира, ибо я могу сказать, что он причинил тебе сильную боль и ты хочешь покинуть его точно так же, как он покинул тебя.
Этого рыцарь не мог отрицать. Все, что было в нем лучшего, лежало теперь погребенным в грязи чужих полей, и вернуть это уже никогда не было суждено. Что за жизнь ему теперь оставалась?
– Я принесу тебе дары, которые ты желаешь, – пообещал он, – в обмен на твои.
Так что рыцарь нарвал терновника, вьюнков и нераспустившихся бутонов и трудился над ними почти до самого заката, пока не сплел венок для ее головы, ожерелье для шеи и браслет для запястья. Все это он надел на нее, и, хотя поначалу ее кожа была холодной на ощупь, она стала теплее, когда рыцарь возложил на нее венок, завязал ожерелье и надел браслет, так что щеки ее залил румянец, а под большим пальцем у него забился пульс, до той поры незаметный.
Женщина притянула рыцаря к себе и поцеловала его.
– Вот тебе мой первый подарок, – сказала она, когда ночь окутала их обоих, а облака скрыли звезды из виду.
Когда рыцарь проснулся, он стоял на пустынном склоне холма, но был там не один. Перед ним сомкнули ряды бледные короли и принцы с голодными губами и затравленными взглядами, а рядом с ним стояла его возлюбленная, совершенно преобразившаяся – не стало всех ее красок, тепла, жизни, – эта безжалостная правительница всего сущего, Бледная Дама Смерть.
– А вот, – сказала она рыцарю, – и мой второй подарок.
И рыцарь двинулся вперед, чтобы занять свое место среди проклятых.
XXXVCUMFEORM (староангл.)Гостеприимство, оказанное путнику
Стол был уставлен едой: тушеными овощами, длиннозерным рисом с вкраплениями жареного лука, салатами из зеленых и фиолетовых листьев, а в центре всего этого кулинарного великолепия стоял горшок с густым рагу, приготовленным, судя по запаху, из баранины или козлятины. Церере с Лесником предоставили почетное место в самом конце стола, а остальные стулья и скамейки занимали родственники х