Пока Табаси стоял, опустошенный и безутешный, появилась Ими, оплакивающая свою потерянную мать. Отец обнял свое дитя, и душевная боль двоих слилась в одну. Церера ушла, оставив их наедине с их горем, но не совсем уж одинокими.
«Будем двигаться дальше, – подумала она. – Это не единственное, что нужно сделать, – просто лучшее, что нам остается».
Когда Церера уже из последних сил тащилась в спальню, отведенную для нее Саадой, стремясь урвать хотя бы часок-другой сна, прежде чем они снова отправятся в путь, снаружи донеслись крики:
– Баако! Это Баако!
Церера присоединилась к толпе, возглавляемой Табаси и Лесником, которая направлялась к реке. Там, на противоположном берегу, у развалин сгоревшего моста, стоял Баако. Лодка с экипажем из четырех деревенских жителей – двое, чтобы грести, и еще двое, чтобы следить за возможными неприятностями, – уже двигалась по воде, чтобы забрать его. Баако быстро помогли забраться внутрь и привезли обратно. Его отец был первым, кто приветствовал его, когда нос лодки коснулся берега, и вошел в воду, чтобы обнять сына, но Баако едва ли отреагировал на это проявление чувств, безвольно свесив руки по бокам. Церере показалось, что он находится в состоянии полного шока, хотя в остальном не пострадал. Ему принесли одеяло, чтобы согреть, и с помощью отца Баако безучастно побрел к себе домой, сопровождаемый свитой из местных жителей. Когда они добрались до главного дома деревни, там их уже ждала Ими. Она позвала своего брата по имени, но тот не откликнулся.
– Он не в себе, – объяснил ей какой-то старик. Церера подумала, что они могут быть родственниками, поскольку слышала, как во время трапезы Ими называла его дядей, хотя Лесник объяснил ей, что в этой деревне такие слова, как «дядя» и «тетя», используются молодыми и просто для выражения симпатии к старикам, даже к тем, с кем они не состоят в родстве. – Он увидел нечто настолько ужасное, что это лишило его рассудка. Ему нужны отдых и безопасность родного дома. Они приведут его в чувство.
Но Ими это вроде не убедило, равно как и Лесника, который наблюдал за Баако с явной настороженностью – даже, как могла бы сказать Церера, с подозрением. Когда Церера, уже едва способная держать глаза открытыми, приготовилась предпринять еще одну попытку добраться до своей кровати, Лесник взял ее за локоть и отвел в угол, чтобы они могли поговорить, не будучи подслушанными.
– У тебя на двери есть засов? – спросил Лесник.
– Вроде да.
– Тогда задвинь его, – велел он.
XLIIUTLENDISC (староангл.)Чуждый, пришлый
Было еще темно, когда Церера проснулась от того, что кто-то скребся в ее дверь. Она не знала, как долго проспала, но ей казалось, что ее голова едва успела коснуться подушки. По указанию Лесника, перед тем как лечь спать, она заперла дверь на засов, оставив открытым только маленькое оконце в комнате, чтобы впустить немного воздуха.
– Впусти меня, – послышался девичий голосок. Вроде как это была Ими. – Пожалуйста, Церера, впусти меня!
Церера отозвалась, что сейчас откроет, но предварительно вынула свой меч из ножен и положила его рядом с собой. Сдвигая засов, она уперлась правым коленом и носком ступни в дверь, таким образом несколько затруднив стоящим за ней попытку немедленно ворваться внутрь. Но когда она выглянула в щель, то увидела там одну только Ими. Втащив девушку внутрь, Церера вновь заперла за ними дверь.
– Ими, что случилось?
– Это все Баако! – выдохнула та. – Он какой-то не такой.
Церера присела перед девочкой на корточки.
– Мы не знаем, что случилось с ним у реки, – терпеливо произнесла она, – или что он там мог увидеть. Баако не в себе, но это пройдет.
– Ты не понимаешь! – воскликнула Ими. – Он не Баако!
Церера в замешательстве уставилась на нее.
– В каком это смысле – не Баако? Он в ступоре, но это не значит, что со временем он не придет в себя.
– Ты не понимаешь… Баако – левша. Он все делает левой рукой. А этот Баако пользуется правой. Я видела, как он разбирал вещи в своей комнате. Поднимал их правой рукой и таращился на них так, словно никогда раньше не видел.
Церера немного разбиралась в травмах, поскольку частенько обсуждала уход за Фебой с врачами и психиатрами. Иногда после травмы головы у людей развиваются новые способности, и она предположила, что в некоторых случаях это может проявляться и в виде смены доминирующей руки. Но Баако, насколько можно было судить, физически не пострадал; а после всего, что произошло, неудивительно, что Ими наверняка тоже не в силах уложить все это в голове. От зрелища похищения своей матери она была избавлена, но это было слабым утешением. Похоже, что произошедшее основательно травмировало и саму эту юную девчушку.
– Мы обязательно поговорим об этом с Лесником, – пообещала Церера. – Но мне нужно еще немного полежать. Иначе я окончательно расклеюсь. Тебе будет спокойней спать здесь, со мной?
Ими кивнула. Кровать была достаточно большой, чтобы, немного потеснившись, они обе поместились на ней, тем более что Ими была довольно худенькой. Она свернулась калачиком под боком у Цереры, положив ей голову на грудь, и вскоре заснула. Церера не спала, хотя и не из-за того, что Ими сказала про Баако, каким бы тревожным это ни было. Она хотела насладиться ощущением прижавшейся к ней девочки, потому что это напоминало ей о Фебе и о том, что той тоже нравилось делить с ней постель – засыпать, прижавшись головой к Церере и убаюканной стуком ее сердца, который был знаком ей еще по материнской утробе.
Так что Церера вообразила себе, что это Феба, которая опять с ней, и стала тихонько напевать спящей девочке мотив собственного сочинения – бессловесную песню о любви и потере, и для Цереры ее собственный голос звучал нежней и выше, чем она помнила. Петь она никогда особо не умела и музыкальным слухом тоже не отличалась, но сейчас словно вдруг обрела и голос, и слух. Как будто фейри со своими волшебными чарами и тут успели приложить руку.
Ее коротенький меч по-прежнему лежал рядом с кроватью. Она подумала, не стоит ли вернуть его в ножны, как велел ей Лесник («Вытаскивай меч из ножен, – как-то посоветовал он ей, – только если ты собираешься им воспользоваться; в противном случае убирай клинок с глаз долой»), но перед ней вдруг возник образ Баако, с пустыми глазами стоящего в своей комнате, берущего не той рукой предметы, которые должны быть ему хорошо знакомы, и рассматривающего их заново.
«Он какой-то не такой… Он не Баако».
Церера оставила клинок обнаженным и попыталась заснуть.
XLIIICRFT (староангл.)Умение, мастерство
Церера вдруг увидела саму себя в постели и лежащую рядом Ими. Она располагалась отдельно от своей собственной дремлющей внешней оболочки, так что была одновременно и наблюдателем, и объектом наблюдения, и шла сквозь свои сны как отстраненный зритель.
Или не сны, потому что ее видения были слишком уж реальны для этого. Церера вновь оказалась в том же состоянии, что и во время операции по удалению яда Калио, – витала по воле каких-то неведомых волн, подмечала, делала открытия. Она мельком увидела Баако где-то глубоко под землей, а рядом с ним Калио и еще нескольких фейри, но их внимание, даже внимание Баако, было сосредоточено на фигуре, которую Церера все никак не могла разглядеть, поскольку та была скрыта туманом, от которого даже во сне по коже побежали мурашки, пресеклось дыхание и посинели губы. Все фейри преклонили перед этой фигурой колени. Баако, замешкавшись последовать их примеру, получил оплеуху, от которой у него подкосились ноги.
Но Баако не мог находиться под землей, потому что он был здесь, в деревне!
Калио в этом видении нахмурилась. Ее проницательные глаза обшаривали тени, и Церере показалось, будто она увидела, как губы дриады прошептали ее имя.
XLIVHAMFARU (староангл.)Напасть на врага в его собственном доме
Церера уже и забыла, каково это – делить постель с ребенком! Ими металась, вертелась и билась, выбрасывая наугад кулаки и ноги, которые били Цереру по лицу и телу. Это было больше похоже на боксерский ринг, чем на постель. Недавнее стремление к подобной близости почти рассмешило бы Цереру, не будь она такой вымотанной. В конце концов она отказалась от надежды хоть как-то отдохнуть, оставаясь рядом с Ими, и схватила подушку, чтобы попытаться с максимальными удобствами устроиться на полу – другими словами, без особых удобств, но так, чтобы в сочетании с усталостью это позволило ей наконец задремать.
То, что разбудило ее, не было шумом, потому что никакого шума не было, и это не было стимулом для каких-либо иных органов чувств или же чем-то, что она смогла бы назвать. Но стоило только открыть глаза, как стало ясно, что опасность совсем близко. Церера устроилась между кроватью и ближайшей стеной, ногами к двери. Проснувшись, она лежала лицом к кровати, с головы до ног укрытая одеялом, защищающим от холода, так что даже вблизи ее можно было принять просто за кучу тряпья.
Прямо за кроватью, высоко в стене, маячило окошко, едва достигавшее восемнадцати дюймов в длину и фута в ширину. Но, несмотря на узость проема, сквозь него протискивался какой-то человек. Две руки ухватились за раму, а за ними последовали голова и плечи. Церере казалось невероятным, что он сможет пролезть в такую щель, ничего себе не сломав и не вывихнув, но она не услышала ни хруста, ни каких-либо стонов от усилий или неудобства. Скорей это было похоже на то, будто тело у него было либо бескостным, как у червя, либо же те кости, которыми он обладал, были мягкими и гибкими, как у некоторых рыб. Оконная рама в какой-то момент сдавила его, но как только он освободился от нее, его тело вновь расширилось. Теперь был виден его обнаженный торс, свисающий к полу, тогда как мышцы у него продолжали надуваться и сокращаться, медленно втягивая остальную часть его тела в комнату. От пупка и ниже он был абсолютно гладким, так что только лицо и верхняя часть туловища давали хоть какой-то намек на его пол.