только что потерял свояченицу и нескольких очень добрых знакомых.
Бросив последний опасливый взгляд на фейри на галерее, мажордом выскользнул за дверь. Балвейн занял свое место во главе стола – на единственном стуле, не залитом кровью, и попытался разобраться в своих чувствах, но разбираться было не в чем: ни удовольствия, ни облегчения, ни стыда, ни отвращения… Одно только разочарование, вызванное его неспособностью получать радость от реализации своих амбиций, которое вскоре сменилось полной подавленностью, настолько затуманившей все его мысли, что на некоторое время он полностью забыл об окружающем. Балвейн надеялся, что когда к нему приведут волчицу, он все-таки обнаружит в себе способность к более глубокому эмоциональному отклику.
Донесшийся откуда-то неподалеку звук – скрежет камня о камень, как будто открылась одна из потайных дверей зала, – вывел его из меланхолии. Лучники-фейри теперь присоединились к нему на полу Большого Зала, хотя он и не просил их составить себе компанию – вообще-то Балвейн предполагал, что они вернутся к себе, чтобы отчитаться перед Бледной Дамой. В этом он ошибался, как и во многом другом. Фейри не требовалось возвращаться к ней, потому что она уже была с ними.
Температура вокруг Балвейна резко упала, но прежде чем он успел определить причину, холодные губы коснулись его затылка, за чем последовал острый укол, словно в основание черепа воткнули иглу. Оттуда холод проник ему в грудь, быстро распространяясь по конечностям. Он попытался позвать на помощь, но его язык превратился в лед, а дыхание беззвучными облачками пара вырывалось из разинутого рта. Даже влага у него в глазах замерзла, так что зрение затуманилось, и Бледная Дама Смерть, череп которой был увенчан костяными отростками, казалась разве что чуть более темной дымкой среди тумана – предвестницей полной тьмы.
– Балвейн, – прошептала она, – а теперь давай завершим нашу сделку.
Мажордом далеко не ушел. Когда он несся по коридору, его перехватил Лесник в сопровождении отряда дворцовой стражи, бойцам которого уже показали мертвую фейри и их павшего товарища возле кухни. Стражников возглавлял маршал Денхэм.
– Где Балвейн? – спросил Лесник.
– Он проводит совет знати, – заносчиво ответил мажордом, – и просил его не беспокоить.
– Обстоятельства изменились. Отведи нас к нему.
Мажордом повел их к главному входу в Большой Зал, всю дорогу протестуя и грозя ужасными последствиями, едва только его светлость узнает о том, как жестоко обошлись с его верным слугой. Лесник сильно постучал в дверь и выкрикнул имя Балвейна, но ответа не последовало.
– Твой господин не отвечает, – сказал Лесник мажордому, – и его гости тоже. Если они там, то они мертвы. А если и нет, то тебе наверняка не терпится узнать, что с ними случилось. – Он повернулся к Денхэму. – У вас есть полномочия выламывать двери?
– Да, но я предпочел бы этого не делать.
– Дверь можно починить. А вот смерть – это навсегда.
– В курсе.
Маршал подозвал самых сильных из своих людей, и те начали выбивать дверь. Вскоре послышался треск, когда древесина начала поддаваться под напором тел.
– Еще разок! – крикнул Лесник. – Навались!
Стражники отступили, собираясь с силами для последней попытки, а потом врезались в дверь всем своим весом. Внутренний засов хрустнул, и дверь распахнулась, открыв совершенно пустой зал: ни Балвейна, ни вельмож. Стражники выхватили мечи и рассыпались по сторонам. Лесник вошел последним. Подойдя к столу, он оперся о него руками и ощутил под пальцами что-то липкое. Мажордом шмыгнул к двери.
– Держите его! – приказал Лесник. Двое стражников перехватили беглеца и потащили его, брыкающегося и протестующего, к Леснику и Денхэму.
– У вас здесь нет власти! – возмущался мажордом. – В отсутствие его светлости я…
– В его отсутствие, – перебил его Лесник, – ты ответишь на все наши вопросы, первый из которых, – он поднял испачканные руки у него перед лицом, – чья это кровь?
LIXBEHEAFDIAN (староангл.)Обезглавить
Церера с Дэвидом пробирались по сети очень старых подземных переходов, только один из которых – главный, освещенный туннель – использовался более или менее регулярно. Остальные обрушились, сделавшись частично или полностью непроходимыми, и от последних кое-где остались лишь неровные углубления в каменной кладке по бокам – но по крайней мере одно из них сохранило им жизнь.
Как и предсказывал Лесник, фейри услышали предсмертный крик своей сестры, и Церера вскоре засекла их приближение. И хотя фейри были способны передвигаться совершенно бесшумно, в этих глубинах у них не было в этом особой нужды. Сохранять осторожность все равно стоило, но желание помочь одному из своих, попавшему в беду, заставило их двигаться быстро. И даже негромкая поступь и позвякивание оружия выдали фейри с головой, позволив Церере и Дэвиду вовремя укрыться в одной из ниш, оставшихся от боковых туннелей. Тем не менее подвернувшаяся им оказалась настолько неглубокой, что Церера могла бы протянуть руку и дотронуться до трех фейри, когда те проходили мимо, и только когда уже больше не могла их слышать, позволила себе выдохнуть. Стоявший рядом с ней Дэвид сделал то же самое, а затем прошептал:
– Похоже, их совсем мало. На что они надеются, когда люди значительно превосходят их численностью?
– Может, это просто лучше, чем совсем ничего не делать, что бы они там ни затевали…
Они возобновили свою экспедицию, все дальше углубляясь в подземный лабиринт – руководствуясь знанием, что движутся туда, откуда пришли фейри, и еще больше подхлестываемые все усиливающейся ноющей болью в руке у Цереры. Какие бы страдания ни причинила ей Калио, это оказалось бесценным в их поисках. Хотя как только дети будут найдены, Церере станет уже до лампочки, что там дальше случится с этим полудревесным существом – зачахнет оно и засохнет, или же дриаду расколят на мелкие щепки и наделают из нее спичек.
– Ты это слышала? – вдруг спросил Дэвид.
Церера прислушалась.
– Я вообще ничего не слышу, – сказала она.
– Тише!
Церера сердито посмотрела на Дэвида. Ей не нравилось, когда мужчины командуют ею, независимо от причины, но, поскольку освещение был слишком тусклым, ее убийственный взгляд был направлен на него впустую.
– Нет нужды…
И вот оно: плач младенца, едва слышимый. Явно настолько слабого или измученного, что тот едва мог собраться с силами, чтобы издавать эти звуки. Прерывающиеся всхлипывания привели Цереру и Дэвида в комнату, увешанную по стенам зеркалами, каждое из которых отражало последние мгновения чьей-то мучительной смерти – искаженные в агонии лица людей, конец которых проигрывался снова и снова. Все зеркала были одинаковой формы – овальной, дюймов восемнадцати в ширину, но каждая рама оказалась уникальной: путь к смерти у каждого свой, но пункт назначения всегда один и тот же.
– Одна из комнат Скрюченного Человека, – сказал Дэвид. – Так и вижу, как он тут развлекается.
Но Церера сосредоточилась на углу комнаты, где вокруг жаровни с тлеющими углями стояло несколько плетеных колыбелек. Над одной из них склонился фейри – низко опустив голову, он вдыхал струйки белого пара, питаясь жизненной силой одного из малюток. Именно от этого ребенка исходили крики, которые уже начинали затихать, угрожая смениться полной тишиной. Церера подумала, что в жизни не испытывала еще такой ярости – наверное, даже в отношении человека, который отнял у нее дочь. Тот водитель не собирался причинять вред Фебе. В его действиях не было злого умысла, и если б он хоть отдаленно представлял себе то, что вот-вот произойдет, то немедленно отложил бы телефон в сторону и вновь сосредоточился на дороге. Но такое – лакомиться ребенком, сознательно лишать его жизни, чтобы продлить свою собственную… Которая и без того неизмеримо долгая, тянется век за веком, тогда как этому крошечному существу едва дали время ощутить солнце у себя на коже…
Прежде чем Дэвид успел остановить ее, Церера бросилась к фейри с мечом в руке. Тот был настолько поглощен своей трапезой, что не заметил угрозы, пока Церера не оказалась почти над ним, а к тому моменту было уже слишком поздно. Меч взлетел в воздух, когда фейри поднял голову, и резко опустился, едва он только повернулся, так что Церера смогла углядеть выражение лица фейри, когда его голова отделилась от тела и с треском ударилась в груду мелких костей, которые при этом разлетелись по сторонам.
– Посмотри, что ты заставил меня сделать! – воскликнула Церера, обращаясь к изуродованному трупу, его отрубленной голове и, наверное, также ко всему этому миру и к миру, оставшемуся позади, каждый из которых являлся искаженным отражением другого. – Посмотри, во что я превратилась!
Потому что это убийство было другим. Там, в Салааме, фейри-подменыш набросился на нее, и меч оказался в нем прежде, чем она успела опомниться, так что Церера не могла с уверенностью сказать, намеревалась ли прикончить его или нет. Однако на сей раз она просто-таки горела желанием предать смерти другое живое существо, и ярость, стоявшая за смертельным ударом, была холодной. Церера не была с головой охвачена ею, а направила ее в строго намеченное русло.
И тут рядом с ней оказался Дэвид, который крепко ухватил ее за руку с мечом – просто на случай, если бурлящий в ней адреналин вынудит ее заодно снести голову и ему. В ее словах он услышал отголосок своих собственных, произнесенных много лет назад, когда ему тоже довелось впервые отобрать жизнь, и в очередной раз задался вопросом: уж не та ли это цена, которую пришлось заплатить за уроки, извлеченные в этом месте, и не была ли та смерть на самом деле его собственной: уходом из жизни его старой внутренней сущности, на смену которой пришла другая – более мудрая, но и более безрадостная. Он даже не попытался успокоить Цереру словами вроде «все хорошо», потому что это было не так, и никогда так не будет.
– Дело сделано, – вот и все, что сказал Дэвид, – и это должно было быть сделано.