Три из пяти колыбелек были заняты младенцами, ни одному из которых не было больше годика. Четвертая была пуста, а в последней лежала лишь оболочка ребенка, похожая на одно из тех мумифицированных природой тел, извлеченных из болот, которые так завораживали ее отца и так тревожили Цереру. Личики живых детей были худыми и изможденными, с ввалившимися щеками. После этого они еще долго будут хилыми и болезненными, подумала она, и на них навсегда останутся следы того, что они пережили в этих туннелях, – как видимые, так и скрытые.
Дальнейшие ее размышления резко оборвал стон, раздавшийся среди костей. На миг Церера испугалась, что фейри каким-то образом пережил обезглавливание и вот-вот начнет звать на помощь. Она не думала, что у нее хватит духу начать рубить голову, отделенную от тела. Ее рассудок не смог бы этого вынести. Но, подойдя ближе, Церера увидела пару рук, прикованных наручниками к кольцу в стене позади груды костей, и почти обнаженную мужскую фигуру, скорчившуюся рядом. Она положила руку мужчине на плечо, и тот отдернулся, словно ее прикосновение обожгло его.
– Баако, – произнесла Церера, потому что это был он, – не бойся.
Баако отреагировал на звук ее голоса, и при виде него Церера не могла не вздрогнуть. Глаза у него глубоко запали в глазницы, под кожей резко выступили скулы, а во рту проглядывали щели на месте выпавших зубов. Остатки плоти едва обтягивали кости, и даже волосы у него посеребрились – вот что сотворило с ним лиходейство фейри.
– Насколько плохо я выгляжу? – спросил он в ответ на выражение ужаса на лице у Цереры. – Потому что я чувствую себя очень плохо.
Она ударила мечом по цепям, чтобы избежать ответа на этот вопрос. Они были очень старыми, выкованными самим Скрюченным Человеком, и сопротивлялись ее усилиям, так что к тому времени, когда ей наконец удалось их разрубить, Церера уже основательно выдохлась.
– Ничего, мы тебя еще подлечим, – пообещала она.
– Что, совсем плохо?
– Если это тебя утешит, я все равно не собиралась выходить за тебя замуж.
Они с Дэвидом помогли Баако подняться на ноги. Сначала он пошатывался, но вскоре уже мог стоять без посторонней помощи. Каким бы ни был ущерб, нанесенный его телу, у него еще оставались его дух и внутренняя сила, на которые он мог опереться. Церера знала, что Баако вырастет человеком, достойным уважения.
– Как там мои мать с отцом? – спросил он. – И моя сестра?
Церера постаралась, чтобы ответ не отразился у нее на лице.
– Когда я уходила, с отцом и сестрой все было в порядке, – сказала она. – Твоя сестра осталась в деревне, а отец отправился на поиски твоей матери. Ее, как и тебя, тоже похитили. Больше я ничего не знаю.
Что было правдой, хотя бы до некоторой степени, но сейчас явно не время – и определенно не место – сообщать Баако, что его мать наверняка мертва. Он и так уже достаточно настрадался, и у нее не было времени утешать его.
– Нам пора уходить отсюда, – сказал Дэвид. – Мы можем каждый взять по ребенку и оставить руки с мечами свободными.
Над головами у них послышалось хлопанье крыльев, и на пустой железный держатель для факела у самой маленькой и темной из шахт, ведущих из зеркальной комнаты, опустился одноглазый грач. Он склонил голову набок, глядя на Цереру, и каркнул.
– Я не могу, – сказала Церера двум мужчинам. – Я должна идти дальше.
Дэвид вгляделся в устье туннеля, как будто, проникнув в его полумрак, мог обнаружить в нем чье-то выжидающее присутствие. Баако рядом с ним уже смастерил пару перевязей из тонких простыней, вынутых из колыбелек, и с их помощью прикрепил одного ребенка к груди, а другого к спине. Оставшегося младенца он держал на руках.
– Я слишком слаб, чтобы от меня был толк в бою, – сказал он Дэвиду, – но могу освободить вас, чтобы вы действовали в полную силу.
Дэвид обнял Цереру.
– Помни, – прошептал он, – если это Скрюченный Человек, то он обязательно пообещает тебе кое-что – то, чего ты действительно хочешь. Он великий искуситель и обманщик, но то, что он предложит, будет реальным. Это самая трудная часть. Ты будешь желать этого, и в его власти исполнить твое желание.
– За определенную цену, – уточнила Церера.
– Да, всегда есть какая-то цена, – сказал Дэвид. – Но, может, это будет цена, которую ты готова заплатить.
Отпустив Цереру, он двинулся к Баако, который поджидал его у входа в главный туннель. Церера сняла со стены факел и зажгла его от жаровни, чтобы осветить себе путь. Больше ничего не было сказано, и все трое расстались, оставив зеркальную комнату в тишине и спокойствии, заполненную лишь мертвецами, как недавними, так и совсем древними – по крайней мере, как казалось.
Но высоко на потолке вдруг что-то задвигалось, как будто часть скалы была готова отделиться от целого – вот только у нее были руки, ноги и голова, и она не упала на пол, а поползла, вопреки всем законам гравитации, прямо по зеркалам, и по мере продвижения вниз в очертаниях ее проглядывали то позолота, то зеркальное стекло, пока наконец они вновь не отразили камень, достигнув пола пещеры. Призрачный силуэт замерцал, и Калио предстала в своем истинном обличье. Дождавшись, пока свет от факела Цереры не исчезнет вдали, дриада последовала за ней в глубины подземного мира.
LXGWAG (корнуолльск.)Пустое пространство или полость в шахте
Балвейн резко проснулся, неудержимо дрожа всем телом. Холод пробирал до самых костей. На нем был металлический ошейник, который натер шею, хотя та сильно онемела; и, даже открыв глаза, он ничего не сумел разглядеть, настолько абсолютной была темнота. Сидел он вроде на камне, привалившись спиной тоже к камню, а когда попытался пошевелиться, звякнула цепь – явно короткая, поскольку дернула его обратно, когда он сдвинулся всего на пару дюймов.
Балвейн знал, что он тут не один. За отсутствием двух важнейших чувств – зрения и осязания – остальные стремились восполнить этот пробел, и поэтому его слух, и без того острый, стал еще острее. Звуки дыхания доносились с двух сторон от него одновременно.
– Кто тут? – спросил он. – Почему вы так поступили со мной?
Что, учитывая обстоятельства, было очень хорошим вопросом, хотя немедленно поступивший ответ был не из тех, которые он наверняка хотел бы получить, поскольку Балвейн услышал рычание и безошибочно уловил звериный запах.
В темноте расцвел свет – смутное голубоватое свечение, хотя Балвейн пока не мог определить, насколько далеко или близко. Только когда оно усилилось и проявились очертания женщины, держащей в руке его источник, он увидел, что та находится футах в двадцати от него – почти на том же расстоянии, что и здоровенная волчица, прикованная за шею цепью к стене пещеры, так что все трое присутствующих здесь образовывали точки примерно равнобедренного треугольника: мужчина, женщина и волчица.
Хотя нет, не волчица, не совсем – и не совсем человек тоже. Предводительница стаи с ее серой звериной мордой и узловатым телом была потомком чистокровного волка и получеловека-ликантропа, так что содержала в себе черты обоих. Гоминоида выдавали в ней строение черепа, размер и форма ушей и, что самое поразительное, глаза, которые были ярко-зелеными и пугающе человеческими. Женщина в другом конце пещеры приподняла свой светильник, который, как оказалось, представлял собой прозрачную колбу с помещенным в ней каким-то крупным насекомым. Брюшко насекомого светилось тем ярче, чем более возбужденным оно становилось, но узкое горлышко не позволяло ему выбраться из сосуда, в котором оно родилось и выросло. Теперь в испускаемом им сиянии проявились длинное пепельно-серое лицо с необычайно красными губами и безволосая макушка с торчащими из нее костяными отростками, которые полностью опоясывали череп, образуя корону. Глаза у женщины были посажены ближе к носу, чем у фейри, так что, как и у волчицы, здесь наличествовали признаки сразу двух различных видов, а зубы были острыми и белыми, с прикусом, похожим на захлопнувшийся капкан.
Балвейн сразу понял, кого видит перед собой. Это была Бессменная Королева, Бледная Дама Смерть. Он уже жалел, что посмотрел на нее, но смотреть Смерти в лицо – совсем не то же самое, что обнять ее.
– Мы заключили договор, – сказал Балвейн. – Ты скрепила его клятвой.
– И мы придерживались его условий, – ответила Бледная Дама. – Мы избавили тебя от твоих конкурентов. Рудник, в самых нижних пределах которого мы сейчас находимся, теперь принадлежит только тебе. И мы доставили тебе волчицу – как и, естественно, тебя ей. Одно соглашение вовсе не обязательно исключает другое.
– Нет, это не то, о чем мы договаривались…
– Это в точности то, о чем мы договаривались, хотя дух соглашения и буква его не всегда могут совпадать. Что касается тебя, то ты сразу же отступился бы от них, как только это было бы тебе на руку. Мы же не можем лгать или не соблюдать условия договора, письменного или устного, поскольку сама наша сущность запрещает это. Только мораль или честь помешали бы тебе нарушить условия договора, а ты не обладаешь ни тем, ни другим – хотя неясно, по натуре ли своей или склонностям, чему так и суждено остаться неизвестным. Что же касается волчицы, то она лишь хотела напоследок встретиться с тобой лицом к лицу, чтобы тоже отомстить. Она близка к смерти и не раз видела, как многие из ее стаи погибли от твоих рук или по твоему приказу.
– Потому что она убила моих жену и детей, – сказал Балвейн.
– О да, но твоя охота началась задолго до этого, – ответила Бледная Дама, – и ее жестокость была ответом на твою. Ты насадил целый выводок ее детенышей на пики и оставил их гнить у своих ворот. С чего это ты вздумал, что она не любила своих отпрысков точно так же, как ты любил своих, если даже не больше? Боюсь, только потому, Балвейн, что характер твой никогда не был склонен к преданности. К гордыне – да, но привязанность тебе неведома.
На протяжении всего этого разговора до них доносилось глухое рычание волчицы, взгляд которой ни на секунду не отрывался от Балвейна, но в остальном она оставалась неподвижной. Лишь при упоминании о своих детенышах волчица рванулась