– А что с моей матерью? – спросил Баако.
– Хотел бы я поделиться с тобой хоть какими-то новостями, – ответил Лесник, – но тебе придется подождать вестей от твоего отца и его людей. Это ведь они отправились на поиски, когда гарпии похитили ее.
Баако кивнул.
– Что будет, то будет, – безрадостно заключил он.
И тут, как видно, окончательно изнуренный своими усилиями и алчностью фейри – а может, и каким-то интуитивным чувством, что его мать уже отмучилась, – Баако вдруг обмяк и рухнул на пол. С помощью Лесника Дэвид поставил его на ноги, хотя и по-прежнему мало что соображающего, и они вместе пошли седлать лошадей. Пришло время покинуть замок. Что же касается Цереры, то тут им оставалось лишь надеяться на лучшее.
LXXSCIMA (староангл.)Свет, яркость
Проложенный червем туннель, по которому Скрюченный Человек вел Цереру, становился все шире и шире – двадцать, тридцать, наконец, сорок футов в окружности, – пока не закончился перед парой огромных деревянных дверей. Церере они показались выше, чем высота самого туннеля, как будто они занимали плоскость, отличную от остальной части логова Скрюченного Человека.
– Ты любишь книги? – спросил Скрюченный Человек.
– Да, – ответила Церера. Тут она не видела причин лукавить. – Я всю свою жизнь провела среди них.
– А истории? Поскольку это не одно и то же, ты же знаешь.
Голос Скрюченного Человека звучал нетерпеливо, как у ребенка. Это делало его внешность еще более непристойной – весь этот копошащийся рой ползучих, жалящих, кусачих тварей.
– Да, пожалуй.
– Книга подобна дому, – продолжал Скрюченный Человек, – а истории – это души, которые в нем обитают. У книги без истории нет души. Ты должна это понять, иначе то, что я собираюсь тебе показать, не будет иметь никакого смысла, и нашему разговору и твоей жизни придет конец.
– Я и вправду это понимаю, – сказала Церера. – Мне всегда нравились истории, особенно сказки.
– Как и мне, – кивнул Скрюченный Человек. – Можно сказать, это дело всей моей жизни.
Он на миг поднял палец, на сей раз состоящий из переплетения сороконожек, и очень мягко прикоснулся им к одной из дверей, которая медленно и беззвучно открылась перед ними.
– Заходи, – сказал он. – Познай этот мир.
И Церера вошла.
Если двери казались для туннеля просто-таки невероятно высокими, то открывшееся за ними уже полностью противоречило всяким представлениям о расстоянии и объеме, поскольку там, насколько хватало глаз и еще дальше – вверх и вниз, вбок и по диагонали, – тянулись полки с книгами, но помещались они в комнатке не больше той спальни, что была у Цереры в детстве. Вообще-то это и в самом деле была спальня ее детства. Она увидела знакомые стены, потертый ковер, платяной шкаф, комод со стоящим на нем зеркалом, доставшимся ей еще от прабабушки, и узенькую кровать, на которой она спала все свое детство и юность, пока не ушла из дома, когда поступила в университет. Над кроватью и рядом с ней даже висели все те же постеры: смазливые поп-звезды, которые теперь стали отцами, и красавцы-актеры, ныне покойные. Но когда Церера попыталась дотронуться рукой до стены, та осталась вне пределов ее досягаемости, а когда сделала шаг вперед, стена отступила назад. Бесконечная комната, содержащая бесконечное или почти бесконечное количество книг…
– Каждая книга – это целый мир, – произнес Скрюченный Человек, словно прочитав ее мысли. – Так много миров, заключенных в такой маленькой комнатке.
– Но это ведь не моя комната? – спросила Церера. – Это всего лишь иллюзия.
– А ты предпочла бы это? – спросил Скрюченный Человек.
Он щелкнул пальцами, обезглавив при этом пару жуков, и комната превратилась в местную библиотеку, в которую ее впервые привела мать, как только Церера стала достаточно взрослой, чтобы составить ей компанию. Тогда ей вручили два маленьких картонных конвертика с ее именем, в которые предстояло вкладывать карточки из взятых на дом книг – напоминание о том, что эти тома временно переехали жить к ней, чтобы на две недели делить полку с горсткой ее собственных. Но даже после того, как те были благополучно возвращены, что-то из них по-прежнему оставалось с ней, потому что Церера, как и все читатели, понемногу менялась с каждой прочитанной книгой, так что ее жизнь становилась формуляром их потребления. Если б в темной комнате на нее посветили ультрафиолетовым фонариком, то, наверное, заглавия этих книг проявились бы прямо у нее на коже, и их было бы так много, что они столь же перепутались бы между собой, как насекомые и пауки, которых призвал Скрюченный Человек, чтобы придать себе форму.
– Или это?
Еще один щелчок пальцами, и Церера оказалась в читальном зале своей университетской библиотеки, намного более крупной, чем в ее родном городе, и насквозь пропахшей старой бумагой – и все же, по-своему, совсем крошечной (иначе как бы она могла вместить нечто большее, чем совсем малюсенькую долю книг, когда-либо написанных человечеством?), но когда Церера отправлялась на поиски какого-либо заглавия, оно волшебным образом оказывалось там или же могло быть извлечено из скрытых запасов уже через какую-то пару часов. Отдельные личности, миры, вселенные – больше, чем она когда-то могла надеяться исследовать за всю свою жизнь или даже за тысячу жизней – все они находились в одном здании. Даже в спальне ее детства, к тому времени когда Церера ее покинула, хранились сотни книг, каждая из которых представляла собой целый макрокосм, запросто умещающийся там, где не хватило бы места еще для одной кровати. Библиотека Скрюченного Человека не подчинялась физическим законам, поскольку что такое на самом деле библиотека или книжный магазин?
Последний щелчок, и Церера вновь оказалась в своей спальне – или же в данной ее версии. Не имея возможности дотянуться до стен, взамен она принялась поглаживать ближайшие книги и ощутила, как они пульсируют под кончиками пальцев. Переплет у каждой, обтянутый кожей (почти человеческой, подумалось ей), был теплым на ощупь. Церера достала с полки одну из них. С обложки на нее смотрели рунические символы, используемые для обозначения как цифр, так и букв – то ли имя, то ли заглавие. Едва она взяла ее в руки, как пульс книги сбился, а затем остановился. Церера ощутила запах гари, и на обложке появились новые руны.
– Смерть, – произнес Скрюченный Человек. – Жизнь закончилась, дата зарегистрирована.
– Что вы имеете в виду?
– Каждая жизнь – это история, а посему достойна того, чтобы запечатлеть ее, заключив в переплет.
– Так это всё?..
– Да, жизнеописания: одни жизни в них завершены, другие лишь начинаются, а некоторые приостановлены, оставаясь в подвешенном состоянии.
Церера почтительно вернула книгу на ее место на полке и пожелала счастливого пути ее душе.
– А история Фебы тоже здесь?
– Здесь абсолютно все истории.
Полки сдвинулись, хотя на миг у Цереры закружилась голова, так что она и не поняла – от этого ли внезапного, непредвиденного движения, или же это она сама изменила положение, а не полки. Когда голову отпустило, Церера стояла рядом с книжной полкой из спальни Фебы, уставленной любимыми книжками дочери, с еще одним томиком в бледно-голубом переплете, который слабо запульсировал, когда она взяла его в руки.
– Это и есть ее история?
– Она и сама история, – ответил Скрюченный Человек. – Это твоя дочь – то, что ты держишь сейчас в руках.
Церера поднесла книгу к лицу, глубоко вдохнула и ощутила запах Фебы – столь же явственно, как если бы наклонилась поцеловать ее, лежащую на больничной койке. Она даже уловила больничный запах антисептика.
– Можно заглянуть?
– Загляни, если хочешь.
Открыв книгу, Церера увидела целые страницы рун, написанных красновато-коричневыми чернилами, похожими на засохшую кровь. Перевернув последнюю, содержащую хоть какой-то текст, она увидела, что заключительная фраза не закончена, как будто писца вдруг вызвали по какому-то неотложному делу.
– Твоя стоит рядом, – сказал Скрюченный Человек, – если тебе захочется и ее посмотреть, хотя чтиво это довольное унылое, поскольку у тебя отобрали дочь.
– Ну а вы – ваша книга тоже здесь? Поскольку ваша жизнь тоже должна быть историей.
Церера вновь ощутила движение, но на сей раз более продолжительное. Когда все прекратилось, они стояли перед толстым томом, одиноко лежащим на чем-то вроде высокой конторки или кафедры – книгой из тысяч и тысяч страниц, с замысловатыми серебряными застежками и уголками для защиты переплета. Книга была раскрыта на пустом первом развороте. Прямо у них на глазах серия рун выжгла себя прямо на голом месте, оставив после себя какой-то едкий запашок. Окружала это сокровенное святилище форма, которую Церера помнила по книжным полкам своего отца: огромный додекаэдр, каждая из пустых сторон которого представляла собой окно, вид в котором постоянно менялся. Церера углядела в них обрывки как своего собственного мира – войны, пожары, конфликты, ненависть, но еще и моменты радости и нежности, – так и других миров тоже: зарождающиеся солнца, умирающие планеты; небытие, пустоту, первозданную тьму, из которой возникла вся жизнь; а затем проблеск света, и свет этот начал складываться в буквы, потому что в начале было Слово.
– Вот моя история, – объявил Скрюченный Человек, – моя книга.
– Она очень длинная.
– Ну, я и сам очень старый. – Он указал на томик в руках у Цереры. – Твоя дочь между тем совсем молода, и этот переплет вместит еще немало страниц.
Церера прижала историю Фебы к груди.
– Как мне заставить ее возобновиться? – спросила она.
– С моей помощью, – ответил Скрюченный Человек. – Ей нужно совсем немного жизни, а у меня есть сколько-то в запасе.
Церера нахмурилась.
– Что-то я не пойму, – произнесла она. – Вы дадите ей жизнь?
Скрюченный Человек обошел вокруг нее.
– Я хочу покинуть этот мир, – сказал он. – У него нет любви ни ко мне, ни к моим сказкам. Истории зарождаются здесь, но твой мир – это то, где они живут, где о них рассказывают, делятся ими, записывают,