– Так, – ответила Холлис, опуская сандвич.
– Зачем?
– Я журналистка, пишу о локативном искусстве. А Бобби, кажется, в самой гуще событий. Не успел исчезнуть – видишь, как все взбесились, забегали.
– Ты была в той группе, – объявила Сара. – Я помню... Там еще гитарист из Англии...
– «Кёфью», – подсказала Холлис.
– А теперь что же – пишешь?
– Понемножку. Вообще-то я в Лос-Анджелесе провела всего несколько недель, изучала вопрос. Потом Альберто Корралес свел меня с Бобби. А тот пропал.
– Ну, «пропал» – слишком драматично сказано, – возразила девушка, – особенно если знать моего братца. Отец называл это: «смылся». Как думаешь, Бобби захочет с тобой увидеться?
Холлис подумала.
– Нет. Он расстроился, когда Корралес меня привел к нему в студию в Лос-Анджелесе. По-моему, он будет против новой встречи.
– Ну, твои песни ему всегда нравились, – заметила Сара.
– Альберто мне тоже так говорил, – ответила журналистка. – Просто Бобби не жалует гостей.
– Тогда... – Девушка запнулась, перевела глаза с Холлис на Одиль, потом обратно. – Тогда я скажу, где он.
– А ты знаешь?
– Восточный район, бывшая обивочная фабрика. Когда Бобби в отлучке, там кое-кто живет, и я до сих пор иногда ее вижу: значит, место еще его. Сильно удивлюсь, если он приехал и не окажется там. Это за Кларк-драйв...
– Кларк?
– Я лучше дам адрес, – решила Сара.
Холлис достала ручку.
63Выживание, уклонение, сопротивление, побег
Старик дочитал выпуск «Нью-Йорк таймс» и аккуратно сложил газету. Троица ехала в открытом джипе. Сквозь тусклую серую краску, нанесенную на багажник при помощи кисти, красными точками проступала ржавчина. Тито впервые видел перед собой Тихий океан. Доставив их сюда с континента, пилот поспешил улететь, но перед этим долго прощался со стариком наедине, и под конец они обменялись крепким рукопожатием.
На глазах у Тито самолетик «Сессна» превратился в маленькую точку на небе и скрылся из вида.
– Помню, как мы проверяли цэрэушную памятку ведения допросов, – промолвил старик. – Ее прислали в неофициальном порядке, хотели знать наше мнение. В первой главе излагались доводы, почему при добывании сведений нельзя применять пытки. Причем этические вопросы вообще не учитывались, речь шла лишь о качестве и полноте получаемого продукта, о нерасточительном отношении к потенциальным возможностям. – С этими словами он снял очки в стальной оправе. – Если ведущий допросы избегает любых проявлений враждебности, вы начинаете утрачивать чувство того, кто вы на самом деле. У жертвы наступает кризис личности, и тогда ей исподволь начинают внушать, кем она теперь может стать.
– А ты кого-нибудь сам допрашивал? – осведомился Гаррет, у ног которого стоял черный чемодан «Пеликан».
– Это дело интимное, – ответил старик. – Чрезвычайно личное. – Он вытянул перед собой ладонь, словно держа ее над невидимым пламенем. – Одна простая зажигалка заставит человека выболтать все, что, по его мнению, вы хотите узнать. – Рука опустилась. – И навсегда отобьет у него любое доверие к вам. К тому же мало что поможет жертве настолько же эффективно укрепиться в сознании собственных целей. – Старик постучал по сложенной газете. – Когда я впервые увидел, что они творят, то сразу понял: методики SERE[166] вывернули наизнанку. Фактически мы использовали техники, разработанные корейцами специально для подготовки заключенных к показательным судам, – добавил он и умолк.
Тито слушал, как плещут у берега океанские волны.
Ему сказали, что это – еще Америка.
Укрытый брезентом и ветками джип ожидал троицу возле обветренной бетонной платформы, некогда, по словам Гаррета, принадлежавшей метеостанции. Позади автомобиля стояли механические щетки. Перед посадкой самолета кто-то чисто подмел бетон.
Гаррет предупредил о лодке, которой предстояло приплыть и доставить их к канадскому берегу. Тито прикинул, какого же она будет размера. Ему представлялся паром «Секл Лайн»[167], плавучие айсберги... Солнце вовсю пригревало, с океана дул теплый и ласковый бриз. Казалось, мужчины замерли на самом краю мира. Совсем недавно за бортом «Сессны» расстилались пустынные, почти безлюдные просторы. Маленькие американские города сверкали в ночи подобно драгоценным камешкам, рассыпанным по полу в огромном и темном зале. Глядя на них из круглого иллюминатора, Тито воображал спящих людей, которым, возможно, смутно мерещился гул самолетных моторов.
Гаррет подошел к нему, предложил яблоко и грубо сделанный ножик для разрезания – из тех, что еще встречаются на Кубе. Желтая краска на рукояти давно облупилась. Тито раскрыл тускло-черное лезвие с клеймом «ДУК-ДУК»[168] – как выяснилось, очень и очень острое, – и разрезал яблоко на четыре части. Потом вытер нож с обеих сторон о штанину джинсов, вернул его Гаррету и протянул спутникам сочные дольки. Мужчины взяли себе по одной.
Старик посмотрел на свои допотопные золотые часы, а потом устремился взором куда-то за океан.
64Глокование
– Купи-ка немного дури, – произнес Браун таким тоном, словно заранее репетировал фразу, и протянул пассажиру несколько сложенных иностранных купюр.
Сияющие хрустящие бумажки были покрыты металлическими голограммами и чуть ли не встроенными микросхемами.
Милгрим перевел глаза на своего спутника, сидящего за рулем «форда-таурус».
– Не понял?
– Дурь, – пояснил Браун. – Наркоту.
– Наркоту?
– Найди мне торговца. Только не первого встречного, а серьезную личность.
Милгрим посмотрел за окно на улицу, где стояла машина. Пятиэтажное кирпичное здание времен короля Эдуарда VII лоснилось от налета несчастий, порожденных крэком, а может, и героином. Здесь, в этой части города, коэффициент затраханности заметно подскакивал.
– А что тебе нужно?
– Колеса, – сказал Браун.
– Колеса, значит, – повторил Милгрим.
– У тебя на руках три сотенных и бумажник без документов. Если заметут, помни: ты меня не знаешь. Как приехал, по какому паспорту и все такое прочее – забудь. Можешь им назвать свое настоящее имя. Рано или поздно я тебя вытащу, а надумаешь меня кинуть – сгниешь в камере. Попробуй ди́лера привести на стоянку, будешь совсем молодец.
– Я здесь в первый раз, – засомневался Милгрим. – Вдруг мы не на той улице?
– Издеваешься? Разуй глаза.
– Вижу, – ответил Милгрим. – Спрошу кого-нибудь из местных, что у них тут на этой неделе. В смысле, сегодня. Здесь у них такие дела делаются, или полиция согнала торговцев квартала на три к югу. Мало ли что.
– Ну, давай смотри, – напутствовал Браун. – Ты похож на торчка, тебе поверят.
– Но я ведь чужой. Могут принять за осведомителя.
– Пошел, – отмахнулся Браун.
Милгрим шагнул на улицу, сжимая в ладони сложенные иностранные купюры, и огляделся. Вокруг не было ни одного заведения, которое осталось бы не заколоченным. На фанерных щитах коробились от потеков дождя бесчисленные слои афиш, зазывающих в кино и на концерты.
Пожалуй, прикинул мужчина, будет лучше сделать вид, будто наркотики нужны ему самому. Это сразу повысит степень доверия. В конце концов, ему известно, какие вопросы задавать и почем нынче таблетки. Таким образом, ему и правда может попасть в руки что-нибудь сто́ящее, что можно припасти для себя.
На душе у него вдруг прояснилось; чужая, но чем-то знакомая улица показалась очень даже любопытной. Выкинув Брауна из головы (теперь он мог себе это позволить), Милгрим двинулся вдоль по улице с удвоенными силами.
Через час и сорок пять минут, отказавшись от предложений приобрести три разных сорта героина, кокаин, метамфетамин, перкодан и шишки марихуаны, Милгрим неожиданно поймал себя на том, что заключает сделку – платит по пятерке за тридцать упаковок валиума, по десять штук каждая. Разумеется, он не имел понятия, окажутся ли таблетки настоящими и существуют ли они вообще, зато как опытный покупатель твердо знал, что его приняли за обычного заезжего туриста, а значит, в сравнении с обычной таксой заставили переплатить, самое меньшее, в два раза. Отделив затребованные продавцом полторы сотни, Милгрим ухитрился спрятать оставшуюся половину к себе в левый носок. Нечего и говорить, это было сделано по привычке: он всегда поступал так, покупая наркотики, и не мог припомнить особого случая, который заставил бы изменить давней тактике.
Ящер (так звали торговца товарищи по бизнесу) оказался белым мужчиной около тридцати лет. Одевался он как бывший скейтбордист, еще не растерявший до конца своих замашек; на длинной шее красовалась замысловатая татуировка – наверное, маскировала прошлую, не столь удачную. Или того хуже – сделанную в тюрьме. Для чего вообще нужны татуировки на лице или шее? Возможно, для того, чтобы люди сразу видели, что ты не коп, рассудил Милгрим. Однако намек на отсидку вызывал совсем другие, тревожные звоночки. Если уж на то пошло́, то и прозвище Ящер не очень успокоило покупателя. Кстати, кто это – рептилия или амфибия? Не важно. Милгриму часто приходилось доставать наркоту самыми разными путями; так вот на этой дорожке ему встречались торговцы, внушающие гораздо больше доверия. Но что поделать, если этот Ящер единственный среди всех согласился продать валиум. Правда, предупредил, что не носит запас при себе. «Да уж, это редкость», – подумал клиент, однако кивнул, давая понять, что согласен на любые условия.
– Туда, по улице, – произнес Ящер, теребя кольцо, продетое через правую бровь.
У Милгрима украшения подобного сорта всегда вызывали неприятное чувство, словно могли занести какую-нибудь заразу, в отличие от колец в более традиционных местах, расположенных по центру лица. Он свято верил в эволюцию, а как известно, чаще всего эта леди благоволит к симметричным особям. Все прочие имеют куда меньше шансов на выживание. Разумеется, Милгрим не собирался говорить этого вслух.