— Прочти. Не очень приятно такие вести получать…
В длинном, обстоятельном письме трактористы сообщали, что две машины, прибывшие к ним, из-за заводского брака не работают в поле…
В комнату вошла Мария Игнатьевна.
— Что вы в угол забились? — строго спросила она. — Мы с Танюшей обиделись: столько со сладким пирогом возились, а вот на стол подали, и даже сам хозяин не поинтересовался, чем его сегодня угощают…
— Сейчас, Маша, сейчас… Мы только разговор закончим.
— Торопиться особенно незачем, — сказал Афонин, поднимаясь. — Хозяйку обижать не будем, а дотолковаться сумеем на заводе.
Дмитрий Иванович огорчился. Вновь вспомнил он убогое поле, парня, уныло погонявшего тощую лошадь с грустными, слезящимися глазами… Невыразимо горько представить себе, как сиротливо стоят в поле негодные тракторы…
Степан и Самсон Павлович сидели теперь рядом в углу на стареньком диване, простоявшем на одном и том же месте уже немало лет, и вполголоса беседовали.
— О чем секретничаете? — спросил Дмитрий Иванович.
— Папа, можно тебе наедине несколько слов сказать? Пожалуйста, выйдем в кухню.
Старик, недоумевая, пожал плечами, но все-таки сыну в просьбе не отказал.
— Самсон Павлович — замечательный человек, — сообщил Степан, когда отец сел на ящик с картошкой возле плиты.
— И это все, что ты хотел мне сказать?
— Конечно, не все. Знаешь, папа, мы очень много сейчас говорили с ним. Я ему честно рассказал о своих несчастьях.
— Какие у тебя несчастья? — усмехнулся Дмитрий Иванович.
— Сам знаешь. И вот он предлагает мне на первых порах после школы пойти на завод.
— На какой же завод?
— На Старый механический, и обязательно в тракторную мастерскую, где производят самые нужные для страны машины. Он говорит, что мне всего важнее сейчас стать дисциплинированным человеком, а завод-то мне закалку и даст. Настоящую, пролетарскую…
«Что же, — подумал Дмитрий Иванович, — может быть, и верно Самсон решил? Может, там и поддастся обработке характер Степана?»
— А работы не испугаешься? Там ведь надо почет собственным горбом заработать, долгими годами труда.
— Конечно, нет. Только ты согласись.
— Сам решить не смогу, с матерью надо посоветоваться.
«А все-таки хороший совет дал Самсон Павлович, — думал старый Игнатьев, возвращаясь домой. — Действительно, надо Степану поработать на заводе. Годик, а то и два трудового стажа помогут ему найти самого себя. Потом и учиться пойдет дальше… Но надо быть с ним построже, чтобы вдруг не бросил работу, — тогда стыда перед товарищами не оберешься».
С тех пор как решение было принято родителями окончательно, Степан повеселел и со дня на день ждал, когда же наконец впервые сможет, как равный, пойти с отцом на завод.
— Ну как, Степан, не раздумал? — спросил Дмитрий Иванович сына. — Не отменил своего решения? Или, может, снова по танцевальной линии?
— Нет.
— И хорошо. Время придет — поблагодаришь Самсона Павловича…
Степан смотрел на отца, ища в его лице приметы старости, и почти не находил их. Дмитрий Иванович и в эти годы еще выглядел молодцом. Подстриженные ежиком волосы только начинали седеть. Борода всегда аккуратно подстрижена, а в глазах частенько мелькают молодые искорки. Глядя на отца, трудно поверить, что он прожил такую большую и трудную жизнь, что при царе побывал в ссылке, в тюрьме, что дрался на фронтах в гражданскую войну…
— Ты чудесно выглядишь, папа! — восторженно воскликнул Степан. — Наверно, секрет какой-то знаешь — не стареть.
— Верно, знаю, — усмехнулся Дмитрий Иванович. — Я годы с плеч сбрасываю. У тебя какие планы на сегодняшний вечер?
— В кино хочу сходить.
— Не советую.
— Почему?
— Вставать завтра рано. Вместе в завод пойдем.
Как у многих старых рабочих, укоренилось у Дмитрия Ивановича обыкновение говорить не «на завод», а «в завод».
— Я не просплю…
— Поступай как знаешь… А я пораньше спать лягу.
Через час в фойе кино, прогуливаясь под руку с двумя хорошенькими девушками, Степан с видом во всем разочарованного и все испытавшего человека рассказывал им о каких-то загадочных поворотах в его жизни.
После кино обеих приятельниц пришлось провожать, а жили они, как назло, в разных районах города, и только в третьем часу утра явился Степан домой.
— Говорил я тебе — не ходи в кино, а ты не послушался, — укорял сына Дмитрий Иванович рано утром. — Вот теперь и будешь весь день носом клевать.
Мария Игнатьевна и Таня еще спали. Отец с сыном позавтракали вдвоем на кухне.
— День-то какой необыкновенный сегодня! — сказал Дмитрий Иванович. — А посему нам с тобой полагается… — он хитро подмигнул и отворил дверцы шкафа. — И прадед твой, и дед Иван Иннокентьевич, и я сам в очень молодые годы начинал свою работу на заводе. Что ж, выпьем по рюмке, дружок. В старое время, когда в завод придешь, надо было выпивку мастеру и товарищам ставить. Ну, а мы в честь нашей семьи выпьем. Ведь мы своими семейными преданиями гордимся. Ты-то рабочий будешь в четвертом поколении, а интеллигент…
Он задумался, разливая наливку в стопки, и не без гордости сказал:
— А интеллигентом, если станешь учиться, будешь в третьем поколении, потому что уж и дед твой Иван Иннокентьевич слыл грамотеем…
Они выпили по стопке. Степан хотел было тоже сказать несколько слов, но отец молча показал на будильник. Времени, на самом деле, оставалось в обрез, и следовало торопиться.
На улице было еще сумеречно, зыбкие тени приплясывали на деревянном тротуаре. В домах Безымянного переулка то тут, то там открывались двери, хлопали калитки, гремели крюки и щеколды. Окраинные старожилы шли на завод.
На проспекте было еще многолюднее. На тротуаре в такую пору трудно обгонять прохожих, и многие переходили на мостовую. Девушки шли под руку веселой и говорливой стайкой. Молодые парни, такие же рослые, как Степан, поравнялись с девушками и на ходу затеяли с ними беседу. Игнатьевы первыми свернули в переулок, к проходным воротам.
У Дмитрия Ивановича пропуска не спросили, а Степану пришлось показывать документы, и дежурный строго наказал на обратном пути запастись справкой на выход.
Много раз бывал раньше Степан на заводе, но сегодня он новыми глазами смотрел на все, — ведь отныне каждое утро придется приходить сюда вместе с тысячами людей, которые, смолоду начиная работать в цехах, проводят здесь всю жизнь, старятся и, уходя на покой, на смену себе посылают детей, племянников, внуков…
Серые тени еще лежали на всем, и мрачными казались высокие корпуса мастерских и цехов. В прохладе свивались в причудливые завитки клубы паровозного дыма, и маленький паровозик, пыхтя и посапывая, бежал по узкой колее, подвозя вагоны с углем, металлом, бревнами.
Распахнулись двери в огромное кирпичное здание, оттуда донесся лязг железа, гул работающих машин, послышался странный звон. Спервоначала показалось, будто кто-то бьет в колокол.
Дмитрий Иванович и Степан медленно шли по заводскому двору. Все еще никак не мог разгореться день. Вдруг солнце осветило заводской двор, высокие здания, тускло поблескивавшие полосы рельсового пути.
Маленький паровозик снова показался на повороте. Он хрипло, но весело гудел, словно приветствовал начало трудового дня. Но недолго был озарен мягким светом заводской простор. Снова заволокли небо огромные тучи.
Вот он какой, Старый механический… Сколько километров приходится отмахать, пока обойдешь все заводские строения.
Дмитрий Иванович похлопал сына по плечу и ласково сказал:
— Что ж, Степа, надо тебе показать наши мастерские. Скоро и для тебя они станут родными.
Прежде всего они побывали в чугунолитейной. В темном и очень большом здании под черным сводом передвигался кран. Было здесь жарко, а тело пронизывал сквозняк.
Видать, нелегко приходится формовщикам, вручную перетаскивают они черпала с расплавленным чугуном… Вот подбежал рабочий к ведру с водой, зачерпнул ковш, жадно выпил и снова бросился помогать товарищу.
Как зачарованный смотрел Степан на смельчаков, так ловко обращающихся с огненно-искристой массой расплавленного металла. И куда бы он в то утро ни приходил с отцом, всюду его поражала спокойная уверенность людей. Степану все на заводе казалось величественным и огромным, а Дмитрий Иванович угрюмо говорил:
— Это, Степа, еще старина, — и уже другим тоном добавлял: — На будущие годы нам дают большой план по тракторам. Чтобы выполнить его, строим новые мастерские. И чугунолитейная у нас будет другая, и новую кузницу поставим, и новый конвейер.
На заводском дворе подымались строительные леса, и Степан радовался, что удастся теперь наблюдать за сооружением того здания, в котором он будет работать долгие годы.
Грохот молотов и прессов в кузнице, гул моторов в механической, отблеск пламени в чугунолитейной — все это сливалось воедино и заставляло напряженно думать о том, что самому Степану предстоит делать на заводе.
Из механической пошли в партбюро. В комнате, где работал Афонин, находился молодой чернобровый паренек — секретарь комсомольской ячейки Скворцов. Наморщив лоб, он испытующе посмотрел на Степана, словно хотел удостовериться, точно ли этот рослый детина — сын Игнатьева.
— Запоздал ты немного, Дмитрий Иванович, — сказал Афонин, протягивая старику руку.
— По заводу ходили — показывал сыну наши цеха. А теперь уж позволь тебе представить Степана, как говорится, официально. Сегодня первый день он на заводе. Бакланов его к себе берет, на сборку. Вот и прошу секретаря комсомольской ячейки обратить на него внимание. Он у нас комсомолец, значит и Скворцову придется им заняться. И, главное, прошу об одном: требуйте с него больше. А ты, Степан, тоже помни: к тебе все будут приглядываться. Если плохо поведешь себя — отца осрамишь.
— Что ты, папа, — смутился Степан, — я ведь сам понимаю, что здесь своевольничать нельзя.
— Верные слова, — согласился Скворцов. — А если что не так сделаешь — в работу возьмем. У нас и выговор получить недолго.