ами славянской вязью, еще по старой орфографии, обозначены имя, отчество, фамилия, звание хозяина квартиры 17: «Профессоръ Тимофей Николаевичъ Прозоровскій». Возле звонка на стене нарисованы разноцветными карандашами смешные рожицы, сердце, пронзенное стрелой, чей-то задорный курносый носик. Ясно, что рисованьем занимались не гости самого профессора, а веселые приятели тихони Андрея. Надеждин дернул ручку висячего звонка. Тотчас дверь распахнулась и Ася вышла навстречу.
— Рада вас видеть…
Она провела Надеждина в свою комнату — светлую, высокую, с узкой железной кроватью.
— Садитесь, — тихо сказала Ася и замолчала, не решаясь тотчас приступить к разговору. — Я ведь даже не знаю, как вас зовут. Наше знакомство началось в такой неприятной обстановке… Что вы думаете о Колабышеве? — спросила она и в упор посмотрела на корреспондента.
— По-моему, проходимец. А меня зовут Надеждин, Алексей Михайлович…
— А меня — Ася… — Подумав, она решительно сказала: — Я с вами согласна. Он — проходимец. И вторгся в жизнь нашей семьи…
— Хотел разлучить вас с мужем?
— Нет, к моему мужу Колабышев отношения не имеет, Но он оторвал от семьи моего брата Андрея. Старики очень страдают, и я хотела им помочь. Пошла объясняться с Колабышевым, а он… Я на себя сержусь: не поняла сразу, что с таким человеком женщине нельзя оставаться наедине.
Кто-то позвал Асю, и она вышла из комнаты. Надеждин стал разглядывать висевшие на стене рисунки. Один ему особенно понравился — памятны были изображенные художником холмы. Это — далекая степь, где-то за Тургаем, и весной расцвела она, покрылась тюльпанами от края до края, а рядом — глинобитный заброшенный город…
— Вам нравится? — спросила Ася, вернувшись.
— Очень. В тех местах я бывал когда-то…
— Что же вас потянуло в такие далекие края?
— Я ведь газетчик…
Так завязался разговор. Ася подробно рассказала новому знакомому, что произошло за последнее время с братом.
Уже первый слух о том, что Андрей подружился с Колабышевым, огорчил родителей. Они много плохого слышали об этом студенте. Когда же он уговорил Андрея вступить в коммуну и потребовал, чтобы юноша вовсе не встречался с родителями, у которых много «мелкобуржуазных пережитков», старики почувствовали себя совсем несчастными. А какими страхами кончилось посещение Колабышева Аграфеной Игнатьевной… О ней самой, об Асе, и говорить нечего…
Надеждин только головой кивал, слушая рассказ Аси: ее слова помогали лучше понять характер Колабышева.
— У меня к вам большая просьба. Родители хотели с вами познакомиться. Уж вы, пожалуйста, не расстраивайте их, не рассказывайте, как меня принял Колабышев.
— Разве ж я похож на болтуна?.. Ну конечно, ни слова об этом не скажу.
Чай пили вчетвером. Тимофей Николаевич обрадовался бывалому человеку и, приглядевшись к гостю, решил, что на журналиста можно положиться.
— Я Колабышева на заседаниях ученого совета несколько раз видел, — сказал старик. — Его выступления доводят людей до белого каления. И теории у него странные. Особенно упорно он настаивает на изменении преподавания в институте. Выдумывает какой-то новый, революционный метод. На математика-старика напал — тот чуть от страха не умер. «Вы, — кричал Колабышев, — забываете, что наука классовая. Вся — классовая, и математика в том числе». Старик чуть не плачет. «Ну какая, говорит, классовость в интегральном исчислении?» Колабышев разозлился, даже кулаком по столу ударил. «Вы, говорит, опошляете марксизм…» Каков?
Тимофей Николаевич вздохнул и выжидающе посмотрел на гостя.
— Глупости, — с пренебрежением сказал Надеждин. — Видать по всему, это — великий путаник…
— А он себя столпом материализма провозгласил. Уже на второй факультет перешел — все ищет приложения своим духовным силам…
— Такие люди учиться не любят. И мне кажется, что его нелепые теории порождены невежеством.
— А как же с Андрюшей? — робко спросила Аграфена Игнатьевна, боясь, что разговор уведет мужа и гостя слишком уж далеко в сторону.
— У меня есть прекрасный план, — блестя глазами, сказала Ася. — Алексей Михайлович сегодня еще раз собирался побывать в коммуне. Он позвонит от нас по телефону, условится где-нибудь встретиться с Андреем, а потом…
Она смущенно замолчала, теребя бахрому скатерти.
Надеждин предложил свой план, одобренный всеми.
Сегодня же, встретившись с Андреем, он уговорит его вернуться домой. Если Андрей, боясь Колабышева, не согласится, нужно будет откровенно поговорить с самим организатором коммуны. А для того чтобы припугнуть его, у Надеждина есть одно сильнодействующее средство. Он не может пока сказать, какое именно, но головой ручается, что на Колабышева оно подействует.
— Готовьте вечером хороший ужин, нынче же сын ваш вернется домой…
Хоть Прозоровские и не знали, какое сильнодействующее средство припасено Надеждиным, но расспрашивать не решились: чувствовалось, что новый знакомый даром слов не бросает.
— Ждите моего звонка! — сказал, подымаясь из-за стола, Надеждин. — Только не надо сына мучить попреками, когда он вернется. Виноват во всем не Андрей, а Колабышев…
— Если выберете свободный вечер, обязательно к нам приходите, — сказал Прозоровский, после того как журналист условился по телефону о встрече с Андреем на перекрестке, неподалеку от институтского общежития.
Когда Надеждин пришел на условленное место, молодого Прозоровского еще не было. От нечего делать пришлось прогуливаться по тротуару.
— Извините, — сказала очень молоденькая девица, случайно толкнув журналиста. Она с весьма независимым видом прохаживалась тоже взад и вперед, и по тому же самому тротуару, по которому шагал Надеждин.
— Пожалуйста, — улыбнулся он.
Но девушка была настроена весьма непримиримо и зло посмотрела на него.
Долго вышагивали они навстречу друг другу: он — тяжело топоча по камню своими большими, подбитыми железом сапогами, а она — под мелкую дробь высоких каблучков.
Девушка все время оглядывалась, словно ждала кого-то. Она обрывала лепестки с цветка, приколотого к отвороту ее пальто, и морщила маленький, вздернутый кверху носик.
Ей, очевидно, надоело ждать, да и Надеждин уже сердился на запаздывавшего Прозоровского.
Очень молодая девица снова толкнула локтем шедшего навстречу Надеждина и на этот раз не извинилась.
— Нехорошо, — насмешливо сказал Надеждин, но она и бровью не повела: сам виноват, незачем ходить по той стороне тротуара, на которой другими людьми назначено свидание.
Очевидно, Андрей так и не сумел отпроситься у своего сурового пестуна. Придется снова объясняться с Колабышевым…
Надеждин решительно вошел в темный подъезд теперь уже хорошо знакомого дома и тотчас увидел спускавшегося по лестнице юношу.
— Никак не мог раньше освободиться. Простите, подвел вас. Но вы сами знаете… — и он как-то неопределенно развел руками, будто не мог подобрать нужные слова.
— Вы догадались, почему я хочу встретиться с вами? — спросил Надеждин.
— Нет, — признался Андрей.
— А разве Колабышев ничего не говорил обо мне?
Не без колебания Андрей ответил:
— Он сказал, что вы пришли ревизовать коммуну…
— Нет, я не ревизор. Меня сюда направила редакция газеты, и вот пришлось неожиданно заняться вашими делами. Я говорил и с вашей сестрой.
— Ужасно жаль, что она меня не дождалась… Ведь я ее давно не видел. А мы так дружили раньше…
— Она ушла потому, что Колабышев…
Андрей заулыбался:
— Ну конечно… Ведь он любит всех поучать, перевоспитывать, укорять за мелкобуржуазные пережитки…
— Вот как! — воскликнул Надеждин. — Значит, его отношение к вашей сестре можно оправдать?
— Я вас не понимаю, — подумав, ответил Андрей.
— Мне кажется, вы неправильно оцениваете Колабышева. Хотите знать, что делал ваш друг, когда я неожиданно вошел в комнату?
Андрей пожал плечами.
— Когда я впервые увидел Колабышева, он пытался обнять вашу сестру.
Андрей смущенно помолчал и вдруг, схватив Надеждина за руку, горячо воскликнул:
— Неужели вы говорите правду? Трудно поверить… Вас я вижу впервые, а его знаю давно.
— Доказательства я вам доставлю сразу. Позволяет он вам уйти из коммуны?
— Нет, — с волнением сказал Андрей.
— А что он говорит?
— Ни за что не отпускает…
— Он дома сейчас?
— В своей комнате…
— Уверяю вас: стоит только напомнить, свидетелем какой сцены я стал сегодня, — и он тотчас же согласится расстаться с вами… После этого поверите мне?
— Конечно!
— Отлично! Пойдемте.
В, подъезд вошла очень молоденькая девица и, отстранив Надеждина, стоявшего на ее дороге, бросилась к Андрею.
— Вот как ты поступаешь! — с полными слез глазами сказала она. — Я два часа хожу по переулку, а ты занят какими-то разговорами.
— Даша, милая, — оправдывался Андрей, — я ни в чем не виноват.
Он посмотрел на нее умоляющими глазами, и девушка сурово сказала Надеждину, которого приняла почему-то за приятеля Колабышева:
— Неужели вы не позволяете членам коммуны хоть минуту побыть без надзора?
— Зря сердитесь. Я сам не поклонник Колабышева. Простите, не знаю, как вас зовут…
— Ах, вот как! — радостно воскликнула девушка. — Зовите меня просто Дашей. А ваша как фамилия?.. И Андрей сейчас же может уйти от них?
Надеждин медлил с ответом, и Даша решила объяснить, почему ее волнует судьба Андрея.
— Имейте в виду, — решительно проговорила она, — мы с Андреем любим друг друга, и нет силы на свете, которая могла бы помешать нам…
— Уж я-то во всяком случае не собираюсь вам мешать, — серьезно ответил Надеждин.
— Тогда помогите ему уйти от Колабышева.
— Это очень просто. Пусть Андрей подымется со мной в свою комнату, соберет вещи, и я через десять минут доставлю его вам…
— Нет, нет, так нельзя! — испуганно запротестовал Андрей. — Вы не знаете Колабышева и Нину Студинцову. Они должны согласиться на мой выход из коммуны… Если они будут возражать, а я самовольно уйду, они будут мстить отцу… А Даша… — И он, ужаснувшись, закрыл глаза, на мгновение представив, как сурово расправится Колабышев с Дашей.