Колабышев сел за письменный стол, написал коротенькую записочку, запечатал ее и молча протянул свое послание Надеждину. Ни слова не сказав, проводил Колабышев ненавистного посетителя и с такой силой захлопнул за ним парадную дверь, что окна в квартире задребезжали.
Через час, получив наконец разрешение Колабышева покинуть коммуну, Андрей Прозоровский, в сопровождении Даши и Надеждина, ушел из дома, где прожил так долго.
Он все-таки не решился сказать на прощанье Надеждину, что записка свидетельствовала о припадке злости, обуявшем Колабышева: на листке было написано косыми крупными буквами:
«Убирайся ко всем чертям с твоим репортеришкой. Чтобы сегодня же духу твоего в коммуне не было!»
На перекрестке стали прощаться, и Даша растроганно сказала Надеждину:
— Вы — милый! Вам мы обязаны своим счастьем!
Она приподнялась на цыпочки, положила маленькую теплую руку на плечо Надеждина, притронулась губами к небритой щеке и с важным видом вслед за Андреем свернула на площадь.
Только с последним трамваем вернулся Надеждин домой.
Он устал за день, набегался, а на столе лежала толстая связка писем, и на некоторые нужно было обязательно ответить сегодня же.
Письма пришли издалека, из мест, в которых довелось побывать Надеждину за время разъездов по родной стране.
Он издавна привык жить интересами других людей не менее, чем своими собственными, но сам этого не замечал. Просто так складывалась жизнь.
Сегодняшняя беготня из-за малознакомой, но — он с самого начала почувствовал — простой, честной семьи была приятна ему: ведь он помог хорошим людям. А уж материал для газеты удалось собрать неплохой.
Написав письма, он подремал несколько часов, вытянувшись на узком диванчике, стоявшем возле окна, а утром занялся статьей об опыте колабышевской коммуны.
Закончив последнюю страницу, он еще раз внимательно перечитал статью и остался ею доволен: давно он уже не писал так удачно. Он сопоставил два любопытных события последних дней. Об одном он узнал из газет. Это было сообщение о том, что Старый механический завод в Ленинграде увеличивает выпуск тракторов. Вот такие машины на новых колхозных полях и помогают переделке человека. Передовыми людьми советского общества становятся простые пахари из сел, где еще несколько лет назад и велосипед казался диковиной. Как же смешны рядом с замечательными проявлениями нового жалкие потуги недоумков из мелкобуржуазных интеллигентов! Вместо того чтобы идти в самую гущу жизни, они отгораживаются от живого дела, занимаются нелепыми выдумками о разрушении семьи…
В самом веселом настроении и направился он к редактору.
— Как? Вы уже пришли? — удивился Елин, втайне надеявшийся, что Надеждин долго будет разбираться в делах коммуны и хоть десяток дней не станет докучать своими новыми замыслами.
— Все уже сделано! — не без гордости ответил Надеждин. — Материал собрал интересный.
Пока Надеждин выкурил самокрутку, редактор успел прочитать статью. Сложив рукопись, он внушительно сказал:
— Такие материалы согласовывать надо. Вы в партбюро института были?
Надеждин поморщился.
— Как же я мог согласовать такой материал? Ведь я и о партбюро пишу, под носом у которого творятся несусветные безобразия.
— Я без согласования не напечатаю.
— А я согласовывать не стану.
— Но ведь окончательное решение вопроса зависит от меня.
Надеждин снова стал спорить с редактором и привел много доводов в свою защиту.
— Никогда не предполагал в вас такого упрямства, — примирительным тоном сказал Елин. — Печатать материал можно только после обстоятельной проверки. Любой человек может ошибиться, и вы, понятно, в том числе…
— Раз я пишу, стало быть, как коммунист, полностью отвечаю за свою статью.
Елин безнадежно махнул рукой.
— В общем, поступайте как знаете. Можете жаловаться на меня кому угодно, но я не отступлю. То, что я слышал о коммуне, противоречит вашим выводам.
Надеждин поднялся со стула.
— Раз материал надо согласовывать, то я это сделаю без вашей помощи. Отнесу статью в городской комитет партии и скажу, что вы без согласования печатать ее не захотели.
Сухо кивнув Надеждину, Елин дал понять, что разговор закончен.
Часть третьяДЕНЬ ЗА ДНЕМ
Пять дней уже работал Степан на Старом механическом.
Ранними утрами, когда еще горели фонари на улицах заставы, отец и сын выходили из дому. Сначала они шли по родному Безымянному переулку, потом сворачивали на шоссе и дальше шагали по самой большой улице рабочей окраины.
Многое еще было Степану на заводе незнакомо, во всем привлекало очарование новизны.
Бригадиром слесарей в сборочном цехе, где теперь предстояло работать молодому Игнатьеву, был Константин Ильич Бакланов, старый друг Дмитрия Ивановича, знавший Степана еще с тех лет, когда тот учился ходить и, случалось, надрывным плачем нарушал спокойствие тихого дома в Безымянном переулке.
Степан с детства любил Бакланова за военную славу.
Когда в праздничные дни в первых рядах демонстрантов шагал, чуть сутулясь, невысокий старик в очках с металлической оправой, перевязанной ниткой, в серой кепке с широким козырьком, все обращали внимание на орден Красного Знамени, привинченный к его кожаной куртке…
В первый же день появления Степана в мастерской Бакланов стал опекать юношу.
— Сегодня ты работать не будешь, — сказал старик, протирая запотевшие стекла очков и щуря усталые близорукие глаза. — Походи по мастерской, приглядись к тому, как собирается трактор, а вечером мы с тобой на досуге и поговорим…
Неудобно было прогуливаться без дела там, где столько людей занято срочной работой, но все-таки ослушаться Степан не мог. Медленно ходил он вдоль рельсов по зданию сборочной, приглядываясь ко всему с необыкновенным волнением, — ведь здесь предстоит ему проработать многие годы, найти верных друзей и хороших товарищей.
В этом большом, ярко освещенном здании все в движении, в грохоте, в гуле, и порою нужно орать во всю мочь, чтобы тебя услышал сосед. А там, где испытательная станция, воздух и вовсе разорван оглушительным треском — испытывается сердце трактора, его двигатель, и целыми часами, то чуть ослабевая на мгновение, то снова усиливаясь, разносится нескончаемый рокот моторов.
Бригада Константина Ильича Бакланова собирает двигатель трактора. Тут же предстоит работать и Степану. И хорошо! Он не осрамится. Наверно, потому и взял его к себе Константин Ильич, — ведь знал, что немало мотоциклетных и автомобильных двигателей разобрал, отремонтировал и вновь собрал Степан.
К концу первого дня Степан уже стоял рядом с Баклановым, помогая ему, и по одобрительным взглядам, которые иногда бросал на него старик, чувствовал, что дело со временем может пойти на лад.
Степан возвращался домой один, так как Дмитрий Иванович задержался на партийном собрании. Юноше казалось, что теперь, когда все зависит от него самого, он быстро докажет отцу свою правоту: любое дело не страшно, когда за него берешься с охотой. Ведь желания отличиться у Степана не меньше, чем у лучшего слесаря из бригады Бакланова.
«Все от меня зависит, — значит, сам всего и добьюсь», — с радостью повторял вслух Степан, подходя к дому в Безымянном переулке.
Но только в конце недели впервые почувствовал он, что успех одного человека на сборке не решит ничего, если его не поддержат товарищи. Неожиданно была забракована вся партия новых блоков, и конвейер остановился.
На бригаду Бакланова падали самые первые операции сборки — и сразу же прекратили работать другие бригады. Не двигался больше в высоте мостовой кран, не мчались по рельсам вагонетки, замолчали станки. Необычная тишина поразила Степана, у него было такое ощущение, будто что-то оборвалось в груди. Словно всхлип, донесся издалека последний удар мотора на испытательной станции.
Об остановке конвейера вскоре узнали в заводоуправлении и предупредили: в мастерскую придет технический директор завода Валентин Казимирович Дольский, чтобы на месте ознакомиться с положением.
Начальник тракторной мастерской уже давно болел. Его заменял молодой инженер Чижов — маленький, нервный, всегда говоривший такой скороговоркой, что его с трудом можно было понять. Огромная шапка рыжих волос невольно привлекала к нему внимание, и вообще во всем его облике было что-то несуразное, вызывающее улыбку. Он никогда не ходил спокойно, всегда торопился, вприпрыжку пробегал мимо станков, — кто-то назвал его Чижиком, и за глаза, говоря о нем, всегда вспоминали эту кличку.
Он очень спешил сейчас и, пробежав мимо Степана, мгновенно выпорхнул из мастерской. Через пять минут Чижов появился снова, но уже не один. Мужчина лет пятидесяти, с важной осанкой и необычайно строгим видом, высоко держа красивую седеющую голову, медленно шагал вдоль рельсов, устремив взгляд больших неподвижных глаз в какую-то точку на грязной стене мастерской. Товарищи по бригаде шепотом сообщили Степану, что это — технический директор завода. Рядом с важным, осанистым Дольским маленький Чижов казался еще меньше. Молча шли они к конторе, где, очевидно, Дольский собирался выслушать доклад Чижова.
Молодой слесарь в синем комбинезоне с расстегнутым воротом, из-под которого выглядывал воротник военной гимнастерки, стоял возле своего станка и насвистывал песенку. Свист отвлек технического директора от созерцания неподвижной точки на грязной стене.
Дольский остановился и строго сказал:
— Следовало бы иначе вести себя в рабочее время.
Слесарь угрюмо промолвил в ответ:
— А еще лучше было бы не бить баклуши.
Технический директор посмотрел на него с любопытством.
— Об этом мы сами подумаем, — ответил он, вежливо улыбаясь.
— А может, лучше сообща поразмыслить?
— Вы так полагаете? — с недоумением спросил Дольский. — Но чем же вы сможете нам помочь?