Слесарь, видать, был парень не из робких.
— Да вот хотя бы самым простым советом: наведите порядок в литейной. Будете отливки давать без брака — и конвейер веселей заработает.
Дольский развел руками, давая понять, что такими советами делу не поможешь, и повернулся к Чижову:
— Впрочем, митинговать нам сегодня некогда. Пойдемте, милейший, в контору, о многом еще договориться надо.
Да, в тот день впервые понял Степан, что в одиночку на заводе ничего не сделаешь. Как хорошо сам ни работай, успеха не добьешься, если будут отставать твои товарищи. Эта простая мысль занимала Степана, и он поделился ею с отцом.
— Верно начинаешь думать, — сказал Дмитрий Иванович. — Прежде я побаивался за тебя: характером ты больно размашист и самонадеян, мог зазнаться — и тут уж нетрудно сойти с правильного пути. А на заводе — настоящие люди. Но ты еще не узнал как следует своих товарищей. Не то что за неделю, а и за год всего не поймешь. Чтобы человека понять, надо с ним пуд соли съесть. Вот уж тогда и начнется настоящая рабочая дружба.
В тот день, когда остановился конвейер, Поталин и его неизменный дружок Пашка Костромитинов оказались без дела. Они работали в малярной на окраске тракторов. В дни, когда начинались неполадки на конвейере, друзьям не приходилось особенно утруждать себя. И так-то не бог весть какая тяжелая у них работа.
Уже полгода прошло с того дня, когда из чернорабочих стали они малярами, и обоим казалось, что теперь дело пошло на выдвижение. Все хорошо было бы у Поталина, если бы не приходилось много времени тратить на разъезды — расстояние большое от Новопроложенной улицы до Старого механического. Но однажды утром повеселевший Поталин доверительно сообщил другу, что дело с жилой площадью улаживается:
— Нашли нам с Нюрой комнату на двоих неподалеку от завода. Она замуж пока не собирается, заживем мы с ней на славу. А через год мне по призыву в армию идти.
— Смотри, раньше бы женишка не нашла, — предупредил Пашка. — Как тогда устроитесь?
— Поладим как-нибудь. Если у ее мужа комнаты не будет, я к тебе на время переберусь.
— Переезжай, коли понадобится. А не пойти ли нам еще раз пообедать? Работы все равно сегодня нет.
Они направились в столовую, но им не удалось спокойно поесть. Только сели за стол, как в зале появился молодой паренек, лет двадцати трех, темноволосый, с тонкими черными бровями вразлет, — секретарь бюро комсомольской ячейки Игорь Скворцов.
— Поталин здесь? — спросил он.
— Здесь, — отозвался Поталин, вставая из-за стола. — А зачем я тебе понадобился?
— Догадываешься, по какому делу тебя позвал?
— Не знаю. Вины за мной никакой нет.
— Разве я только виноватых вызываю?
— Мне-то откуда знать…
— Почему не платишь членских взносов?
— Будут деньги — заплачу…
— Так рассуждать нельзя! Не в деньгах твоих нуждается комсомол. Другое важнее: дисциплина. Раз неаккуратно платишь членские взносы, значит, забываешь об организации, в которой состоишь…
В комнате бюро ячейки Поталин угрюмо сказал:
— Я сказал уже: заплачу. Все собирался, да почему-то запоздал…
— Ничего в жизни нельзя откладывать на после, — с укором заметил Скворцов. — Уплатил бы вовремя, и давно бы все было в порядке. А теперь придется писать заявление. Мы его на бюро завтра обсудим.
Поталин взял лист бумаги, перо, сел поудобней, низко склонился над столом и, высунув кончик языка, с необычайной осторожностью стал водить пером по бумаге. Брызнули чернила. Поталин поднес к глазам перо, покачал головой и, низко склонившись над столом, кое-как довел до конца кривую строку.
— Э, брат, да ты совсем малограмотен, — удивился Скворцов, глядя на первые строки заявления.
— Отрицать не могу, — мрачно ответил Поталин.
— Стыдно молодому рабочему быть сегодня неграмотным. Ты небось и газеты редко читаешь…
— Редко… Но учиться уже начал.
— Дай-ка листок, я сам за тебя напишу.
Он написал заявление за Поталина и посоветовал в дальнейшем быть поаккуратнее: сейчас еще есть надежда, что дело кончится хорошо, а в следующий раз исключат из комсомола. К тому же и билет залит чернилами. И за это на бюро не похвалят.
— Ты мне только сейчас помоги, — взмолился Поталин, — а я потом тебе отслужу!
— Для меня ничего делать не надо… Я привык никого просьбами не обременять и тебя беспокоить не стану. А вот для комсомола нужно лучше работать.
— Чем я могу комсомолу помочь? Насчет грамоты слабоват, политически плохо подкован… Нет у меня авторитета…
Он вдруг воодушевился, и щеки его раскраснелись. Зажав в руке тяжеленное пресс-папье, Поталин увлеченно продолжал:
— Мне сначала надо письмом овладеть. С чтением у меня ничего, а пишу еще плохо. Я ведь сейчас учусь, всерьез учусь. Раньше, бывало, много пил, а сейчас остерегаюсь. Изредка разве, когда уж нельзя от товарищей отвязаться. Каждый вечер, как школьник, за столом. Да ты посмотри, руки-то мои каковы стали: все в чернилах…
Он с гордостью показал Скворцову свои пальцы фиолетового цвета и, вздохнув, продолжал:
— Говорят, что я — парень сырой. Сам за собою не замечаю. Может, и правда. Но ты, товарищ дорогой, полюбись мне — горы сверну по твоему приказу… Только скажи, чтобы меня оставили в комсомоле. А о взносах теперь буду заботиться.
Он долго еще говорил по душам со Скворцовым и ушел из бюро комсомольской ячейки, когда уже начинало смеркаться. Костромитинов его не дождался, уехал домой. Поталин об этом не жалел. Ведь сегодня он снова поедет в Безымянный переулок, в дом Игнатьевых, на урок.
Он переоделся в цехе, уложил в папку свои книги и тетради.
Из-за разговора со Скворцовым он пришел позднее, чем обычно, и все в доме Игнатьевых уже были в сборе.
— Вы к кому? — спросил Степан, открывая дверь и пропуская незнакомого парня.
— К Татьяне Дмитриевне.
Степан окинул Поталина критическим взглядом — не догадался, что это Танин ученик, о котором рассказывала мать, и сердито сказал:
— Сейчас позову…
Степану казалось, что нет на свете девушки прекраснее его сестры, и всегда он мечтал, что Таня полюбит какого-нибудь необыкновенного человека. А этот длинноногий верзила с обветренным лицом и холодными стальными глазами, которые, должно быть, никогда не смеются, разве он ровня Тане?
Таня улыбнулась, увидев смущенно топтавшегося у дверей Поталина. Взглянув на Степана, она сразу поняла, что брат неприветливо встретил ее гостя, и громко сказала:
— Познакомься, Степа, с моим учеником. Тоже на Старом механическом работает.
— Как будто вспомнил. Не в малярной ли?
— В малярной.
Небрежно кивнув новому знакомому и все еще хмурясь, Степан ушел из дому.
Удивительное лицо у Тани… Поталин это понял еще в первую встречу на Новопроложенной улице. Очень светлые глаза казались строгими, но, приглядевшись, можно заметить, что они часто улыбаются. В ее улыбке — то снисходительной, то ласковой — есть властная сила, которой трудно сопротивляться, а уж соврать Тане и вовсе невозможно. Она и ходила как-то особенно, быстрой и легкой походкой, чуть наклонив голову набок. «Идет, словно танцует», — сказал обычно малонаблюдательный Пашка Костромитинов, и Поталин согласился с ним.
С тех пор как Поталин познакомился с Таней, он чувствовал себя совсем другим человеком, и каждый раз, вспоминая ссору на Новопроложенной улице, начинал оправдываться. Тане не нравились бестолковые извинения великовозрастного ученика, и однажды она сказала:.
— Вы очень однообразны стали за последнее время. И извиняться каждый вечер не надо. Меня обидеть нельзя. Понимаете, нельзя! Вспомните, ведь и вам тогда от меня досталось… Я за себя постоять сумею, в какую бы переделку ни попала. Думайте лучше не об извинениях, а о занятиях. Пока у вас еще нет серьезных успехов.
Поталин вздыхал, усаживался поудобнее, брал в руки перо, чуть высовывал кончик языка, словно это ему помогало в работе, и неутомимо исписывал страницу за страницей под медленную и четкую диктовку Тани.
Молодая учительница была так строга и требовательна к нему, что не раз он обижался на нее, но показать свою обиду не решался. Зато в такие минуты, когда она казалась ему особенно привередливой, называл ее про себя то рыженькой, то «Северным Деловитым океаном». Но стоило ему увидеть улыбающиеся глаза Тани, и Поталин веселел и с радостью думал о том, что он из счастливых счастливый, если ему выпало на долю встретиться с такой удивительной девушкой. И одна только мечта была у него — хоть раз в жизни пройтись с ней под ручку по улицам заставы, чтобы все смотрели вслед ему и завидовали.
Недели через две Степан после работы зашел к отцу. В мастерской уже никого не было. Подставив под струю холодной воды обнаженное до пояса тело, Дмитрий Иванович мылся в курилке — небольшой комнате, где висело два рукомойника и вдоль стенки были расставлены скамьи.
Степан с удовольствием глядел на сильное, совсем еще молодое тело отца, на его широкую спину, на могучие руки, — чувствовалось, что сил у него еще много.
— Что ты на меня смотришь, как на пугало? — удивился Дмитрий Иванович.
— Наоборот… Радуюсь, что ты у нас еще крепкий.
— От сыновей не хочу отставать, — признался Дмитрий Иванович.
Помогая отцу натянуть на плечи фуфайку, Степан сказал:
— Домой вместе пойдем?
— А разве ты на партийном собрании не останешься?
— Я же комсомолец…
— Сегодня и беспартийные могут присутствовать.
Отец переоделся, уложил в шкафчик свой комбинезон, пригладил щеткой волосы и с гордостью сказал:
— Видишь, до какой радости дожил. Вместе с младшим сыном на партийные собрания хожу.
Они не торопясь шли по заводскому двору. Снова бежал навстречу по узким рельсам горластый паровоз-хлопотун, и косые струйки дождя падали на бурую землю. Грязь прилипала к сапогам, в огромных лужах плавали щепки и клочки бумаг, все кругом булькало, хлюпало, гудело; грохоча, выходили тракторы из закопченного цеха.