х концепций, — все более повышая голос, говорил он. — Мелкие фактики, кропотливые сводки, а размаха нет. Если нет силы стать настоящим ученым, создать глубокую концепцию, решить широкие методологические задачи, — тогда бросай науку, занимайся каким-нибудь другим общественно-полезным делом.
Шустов исподлобья посмотрел на сидящую рядом Асю, заметил, что она улыбается, и шепнул ей не без ехидства:
— Началось, теперь он уже понесет ахинею.
Ася вздрогнула: Дронов назвал ее имя.
Что он говорит? Удивительно неотчетливая у него дикция. Он почти всегда проглатывает окончания слов, а теперь, когда волнуется, и вовсе не следит за своей речью.
— Что дала нам работа Прозоровской в свете тех установок в археологии, которые мы должны создать, исходя из моей концепции? Ничего интересного, глубокоуважаемый коллега, товарищ Прозоровская, — насмешливо проговорил он.
Впервые в жизни подверглась Ася таким нападкам, и ей казалось, что глаза всех присутствующих в зале устремлены на нее, а не на докладчика. И хотя никак нельзя было согласиться с суждениями Дронова, она чувствовала, что красными пятнами покрылось ее лицо.
Но ведь не все еще потеряно. Беркутов хвалил ее работу, радовался ей. Не как муж, но как товарищ, он заступится за нее…
Дронов кончил говорить, и тотчас зазвучали в разных углах зала жидкие аплодисменты. Беркутов спросил, нет ли желающих выступить в прениях. Но таковых не оказалось.
Ася подняла голову, взгляд ее встретился со взглядом Беркутова. Странно, недружелюбно посмотрел на нее муж. Асе стало холодно, она накрыла плечи платком…
— Вы хотите выступить? — обратился Беркутов к поднявшему руку Шустову.
— Выступить? — не поднимаясь со стула, переспросил Шустов. — Нет, произносить речи я не умею. Мне хочется лишь сказать, что нельзя так недоброжелательно относиться к молодежи. Ну хорошо, меня, старика, вы помещаете на доску брака. Но ведь я — человек, уже умудренный жизнью, и мои труды вычеркнуть из науки невозможно. Анна Тимофеевна написала пока только одну большую работу. Нельзя порочить молодого ученого в самом начале пути.
Дронов шепнул Беркутову несколько слов.
— Я должен обратить ваше внимание на важное обстоятельство, — взволнованно сказал Беркутов. — Против критики возражать нельзя, она всегда полезна.
— Это не критика, а разнос! — крикнул Шустов.
Дронов быстро написал что-то на листке и протянул его Беркутову.
— Да, да, совершенно правильно, — тихо и неуверенно сказал Беркутов. — Ваши слова, уважаемый коллега, — нелепость…
Шустов хотел было возразить, но, подумав, махнул рукой.
— Что же касается работы товарища Прозоровской, то я присоединяюсь к мнению нашего учителя.
Вся кровь прилила к лицу Аси. Она сидела потупясь и не подымая глаз до самого конца заседания. Как же так? Ведь он хвалил ее работу, соглашался с выводами… Неужели только из угодничества перед Дроновым муж изменил свое мнение? Но ведь это поступок, недостойный честного человека… Как можно жить дальше вместе, если он не имеет устойчивых взглядов? Вспомнилось все недосказанное, неясное в жизни Беркутова, недомолвки, уклончивые ответы на серьезные вопросы жены. И дружба с Гаем, и угроза разоблачить тайны, связывающие его с Беркутовым, сейчас прозвучали по-иному: может быть, это не только болтовня сварливого пьяницы?
Ася вышла из зала, Беркутов бросился за нею следом.
— Асенька, прости, если я говорил резко.
— Нет, ты был не очень резок, — не обернувшись, с горькой улыбкой сказала она.
Ася уже выпила кофе, прочитала газету, а Беркутова все еще не было. Значит, он боялся неприятного объяснения.
Она решила не ложиться до прихода мужа, взяла со стола недочитанную книгу, села на широкий диван и попыталась отвлечься от сегодняшних мучительных дум. Но судьба героев книги совершенно не интересовала ее теперь, мысли неотвязно возвращались к спору на заседании.
Нет, не обычный семейный раздор начался сегодня. Дело идет о жизненном призвании, о честности в науке, о той большой правде, которая выше всего. Согласиться с ним? Но ведь он солгал! Уступить ему? В чем же? Понять сложность его положения? Но это значит окончательно разувериться в нем. Говорить о происшедшем в мягких тонах? Это было бы притворством…
Как часто бывает в таких случаях, когда близкие люди начинают чувствовать отчуждение, она меньше всего думала о причинах, заставивших сегодня Беркутова солгать. Асю интересовало больше всего ее собственное отношение к мужу и особенно волновала мысль о предстоящем разговоре.
Если бы Беркутов не солгал публично, примирение было бы еще возможно. Но как расскажет она об этом случае Аграфене Игнатьевне? Прямая, несгибаемая характером, та никогда не поймет душевной дряблости Аси. «А что означает душевная дряблость для меня сегодня? — думала Ася. — Только одно: примирение с мужем».
Наконец послышались грузные, неторопливые шаги. Звякнул замок, распахнулась дверь, и Беркутов вошел в комнату вместе с Гаем. Оба были очень пьяны. Ася впервые видела мужа в таком состоянии. Гай раскачивался на носках, словно собирался танцевать в передней. Но и Беркутов сильно захмелел. Всегда аккуратно причесанные на прямой пробор волосы были взлохмачены. Галстук сбился на сторону, воротничок грязен и смят, а на пиджаке, на груди, огромное масляное пятно. Гай продолжал молча раскачиваться на носках, а Беркутов, посмотрев на жену пустыми, невидящими глазами, сел в кресло и заложил руки за голову.
Несколько минут прошло в молчании. Ася кашлянула.
— Ты? — удивленно спросил Беркутов. — Почему ты не спишь?
— Я ждала тебя.
— Незачем было ждать. Я большой, никуда не денусь.
— Я не боялась, что ты куда-нибудь денешься. Мне нужно с тобой поговорить.
— О чем?
Губы Аси дрогнули, она выронила книгу, и тяжелый том глухо стукнул об пол.
Беркутов равнодушными глазами посмотрел на упавшую книгу, словно терпеливо ждал минуты, когда Ася поднимет ее. Гай хихикнул и отошел к окну.
Было очень трудно придумать нужные слова теперь, когда муж уже не скрывает своей враждебности. Ася внимательно рассматривала его всклокоченные волосы, его смятый воротничок, его засаленный грязный пиджак.
— Ты не имеешь права так говорить со мной…
Но Беркутов, ничего не отвечая, только посапывал, и голова его сползала со спинки кресла.
Когда Ася поняла, что Беркутов дремлет, она рассердилась еще больше. Значит, нет у него никакого раскаяния. Он с таким равнодушием отнесся к ней, так мало думал о происшедшем, что заснул, когда предстояла откровенная беседа. Значит, он ее совсем не уважает!
Вздрогнув и приподняв голову, Беркутов потянулся, потом открыл мутные, осовевшие глаза и с испугом спросил:
— Что случилось?
— Только то, что вы пьяны…
— Пьян? Я? Ошибаетесь!
Гай не вытерпел и вмешался в разговор.
— Что вы, голубушка Анна Тимофеевна! Да разве такие пьяные, как Георгий Николаевич, бывают? Он, поверите ли, только из-за того и напился, что вас боялся.
Ася недоуменно посмотрела на него. Неужто Беркутов привел сюда вот этого опустившегося, хвастливого, наглого и вместе с тем угодливого человека для того, чтобы с его помощью уладить свои семейные дела? А Гай снисходительно говорил:
— Простить надо Георгия Николаевича. Он мне за графинчиком обо всем рассказал… По душам объяснился… И понять не могу: за что вы на него обиделись? Вот уж когда на меня нарисовали карикатуру в стенной газете, тут можно было… Но я-то ведь Георгию Николаевичу простил, что он за меня не заступился. А уж ваша забота!.. Плюнуть и растереть — всех делов…
Упоенный собственным красноречием, он продолжал:
— Я ведь не в первый раз вашему муженьку помогаю. Вот и с прошлой женкой тоже у него маленькое осложнение было. Но та гордая была, самостоятельная — надула губки и ушла. А кому хуже сделала? Себе! Он-то, смотрите, не растерялся, на такой крале женился… Да у нас, поверите ли, в институте многие на вас заглядываются. Так и говорят — красотка.
Гай решил, что увещевания подействовали на несговорчивую женщину, и восторженно воскликнул:
— Молодец вы, Анна Тимофеевна, — молодец! У меня прижилась одна белогвардейка в гражданскую войну, и тоже красавица. Она и супругу вашему нравилась, но он, как молодой коммунист, к тому же еще из бывших царских офицеров, не мог рискнуть на знакомство с нею. А я — человек беспартийный, мне бояться было нечего.
Он взял Асю за руку и примирительно сказал:
— Вот и хорошо, что не сердитесь…
— Очень хорошо, — с деланным спокойствием сказала Ася. — А раз мы помирились, то вам можно уже и уходить. Мне хочется несколько слов сказать ему наедине.
— С полным моим удовольствием, — охотно согласился Гай. — Конечно, раз помирились, третьему человеку тут делать нечего.
Небрежно кивнув головой Беркутову, он вышел из комнаты.
Когда за Гаем захлопнулась дверь, Ася спросила мужа:
— Врет он или правду говорит?
— Если насчет одной бывшей графини, с которой путался в гражданскую войну, то не врет.
— Рассказ о бывшей графине меня не интересует. Мне важно знать другое: неужели вы этого проходимца нарочно привели сюда?
— Думал, что при чужом человеке нам будет легче объясниться, — трезвея, сказал Беркутов.
— Так у настоящих людей не бывает.
— А при чем здесь настоящие люди? Из-за какой-то нелепой размолвки говорить о счастье и несчастье? Да знаешь ли ты, что на свете нет семьи, где бы люди не ссорились? И ничего, живут до старости.
— Меня не интересует, как живут другие. Сегодня меня занимают только наши с вами отношения.
Беркутов открыл ящик письменного стола, вынул оттуда толстый том в коленкоровом переплете и, ухмыляясь, сказал:
— Ты этот труд никогда не читала?
Он протянул Асе книгу и с беспокойством наблюдал за женой, медленно перелистывавшей страницу за страницей.
— Книга Дронова объяснит тебе, почему я стал иначе относиться к твоей концепции.