— Почему же вы мне честно не сказали, что моя работа неправильна?
Беркутов задумался. Наморщив лоб, словно припоминая что-то очень важное, он недовольным голосом сказал:
— Понадеялся на твое счастье… Авось проскочит.
Он начинал говорить загадками, но Ася во что бы то ни стало хотела добиться правды. Нынешнее объяснение будет решающим, этот разговор должен определить, как дальше сложится жизнь.
— Проскочит? — изумленно глядя на мужа, спросила она. — Не понимаю смысла ваших слов. Так могут думать картежники и авантюристы, но научный работник, оценивая труд своей жены, мог бы не обращаться к жаргону, принятому у шулеров.
— Беда с принципиальными женщинами, — шагая по комнате и насмешливо поглядывая на Асю, говорил Беркутов. — Тебе сектанткой быть, из-за обрядовых обычаев затевать споры. Не иначе… А надо трезво и умно оценивать факты.
Он подошел к жене, хотел обнять ее, но Ася оттолкнула мужа:
— Еще раз повторяю: не примирюсь!
— Что ж, поступай как знаешь. А я пока сяду за стол да подумаю…
Беркутов опять задремал. Ася поднялась с дивана, подошла к окну. В саду была непроглядная темень. Ветка тополя стучала в окно, и за нею была та же черная громада осенней ночи, та же холодная тишина. А на перекрестке горел фонарь, вырывая из тьмы часть ограды да несколько деревьев, — издали казалось, будто верхушки их горят бледным, необжигающим пламенем.
Как странно… Неужто так быстро прошла та пора ее молодости, с которой раньше было связано столько надежд? И неужели этот лживый человек — ее муж и с ним предстоит прожить до старости?
В ночь перед отъездом Аси из Москвы Аграфена Игнатьевна долго задушевно беседовала с дочерью, говорила о будничном и обыкновенном, о том, как складываются семейные отношения в быту, о снисходительности к мелким недостаткам любимого человека и о беспощадной требовательности в главном, в том, что составляет цель и внутренний смысл жизни.
«Какая ты умная, мама, как легко и просто с тобой! Ведь ты и представить не могла, что произойдет когда-нибудь между мною и мужем такой спор, как сегодня… И все-таки в ту ночь подсказала, как следует поступить…»
Ася была еще совсем молоденькой девушкой, когда мать дала ей прочесть толстую пачку писем, перевязанную синей тесемкой.
— Вот, Асенька, почитай на досуге, — сказала Аграфена Игнатьевна, — это я получила от твоего отца, когда он был моим женихом и находился в первой своей уральской экспедиции. Мне кажется, что ты лучше поймешь нас… Это не просто письма жениха к невесте, а искренний разговор друга с лучшим другом. Хочу, чтобы у тебя, когда придет твой час, был такой муж, как у меня.
Да, хорошая любовь была у ее родителей, и как чисто сумели они пронести ее через долгие, трудные десятилетия! И сейчас их чувство было так же молодо и свежо, как в невозвратно минувшие годы.
А она… как же она могла так необдуманно пойти навстречу Беркутову, выйти за него замуж? О, если бы она тогда знала его так хорошо, как теперь…
— Ну что, сердишься еще на меня? — спросил вновь очнувшийся Беркутов.
Она не ответила, сердито сжала маленькие сильные кулаки.
— Глупости, сущие глупости! — кричал Беркутов. — Вы, милостивая государыня, еще сущая девчонка, вам бы впору в куклы играть, а не вопросами идейной борьбы заниматься. Поживешь и поймешь, что компромиссы в жизни неизбежны.
— Вы солгали сегодня…
— И маленькая ложь иногда нужна. Лишь бы сохранилась большая правда.
— Большая правда не терпит даже маленькой лжи.
— Не всегда можно говорить что думаешь…
— Если бы я знала, что вы лжец, я бы никогда не вышла за вас замуж.
— А я все равно на тебе женился бы…
— Почему?
— Посмотри в зеркало, и сама легко поймешь. Да хотя бы только потому, что ты молода и хороша… Если бы не любил — не напился бы сегодня с Гаем.
За оградой загорелся еще один фонарь, стало немного светлей на перекрестке. Пошел нежданный, первый в нынешнем году снег, белые рои снежинок порхали около неяркого света, словно прилетевшие на свет мотыльки, и ветка у окна побелела, стала похожа на нарисованную. Асе казалось, что если она еще немного постоит у окна, то обязательно успокоится. Но Беркутов снова заговорил.
— Терпеть не могу истеричек, — ворчал он. — Кому нужны нервные женщины… У меня уж была одна такая… Надо бы успокоиться, а я снова ввязался в подобную дребедень.
Это было нестерпимо.
Ася отошла от окна, не глядя на Беркутова надела шубку, меховой капор, боты. Беркутов посмотрел на нее с нескрываемым любопытством.
— Уходишь в ночь? Так, что ли? — презрительно сказал он. — Брось, голубушка, брось… Ночь темная, кругом злые люди, еще могут обидеть красивую женщину в беличьей шубке.
Только теперь Ася взглянула на него. Молча, не сказав ни слова, она вышла из квартиры. Беркутов прислушался к звуку ее удаляющихся шагов, покачал головой, закурил и, затянувшись, промолвил сквозь зубы:
— Пустяки… бабья блажь… Пройдется по холодку — и прибежит назад.
В институтском дворе было очень темно, Ася не видела дорожки, ведущей к воротам, и несколько минут шла наугад. Ей показалось было, что она заплуталась и вышла к глухой стене большого здания. Рядом послышался могучий храп: в будке спал дворник. Вот хорошо: не придется его разыскивать, он сразу откроет ворота. Лишь бы скорей выйти отсюда, а там уже можно что-нибудь придумать. Она подошла к дворнику, окликнула его, тотчас звякнула связка упавших на землю ключей, он вздохнул и проснулся.
— Это я, из четырнадцатого номера, — стараясь голосом не выдавать своего волнения, сказала Ася.
— Жена товарища Беркутова?
— Да.
— Куда же вы, милая, в такое время? Тьма кругом, ветер опять же…
— Телеграмму нужно срочно отправить.
— Телеграммку? — недоверчиво протянул дворник, но тотчас распахнул ворота. — По той стороне идите, там тротуар немного получше. А я ворота закрывать не стану, буду вас дожидаться.
— Нет, ждать меня не нужно! — с отчаянием крикнула Ася, перебегая улицу.
Дворник развел руками и снова вернулся в свою тесную будку.
Ася шла по переулку, не очень хорошо соображая, куда выведет ее скользкий выщербленный тротуар. Но вот прямо перед нею вырос матовый фонарь, недавно светивший ей издалека, когда она стояла у окна.
Не очень яркие здесь огни, но нет уже того ощущения затерянности, которое овладело ею на мгновение в переулке. Прохожих не было, только заспанные дворники сидели кое-где у ворот да милиционеры прохаживались на перекрестках.
Она шла медленно. Щеки стали мокрыми то ли от слез, то ли от снега. Как хорошо, что она ушла от лживого, пьяного человека, которого так неосмотрительно в прошлом году назвала своим мужем!
Но что же теперь следует делать? Уходя из дому, она забыла взять сумочку с документами и деньгами.
На углу стояла пролетка с поднятым верхом, но даром извозчик не повезет. Да и куда она поедет? Если бы даже были деньги на железнодорожный билет, и то пришлось бы ждать до полудня почтового поезда в Москву. А как быть с институтскими делами и коллекциями, которые она привезла с юга, и с начатой недавно, так увлекшей ее работой о древнем городище? Как завершить спор с Беркутовым — не семейный спор, а научный, начавшийся на вчерашнем заседании? А главное — как рассказать знакомым о том, что у нее произошло с мужем? Даже с близкими людьми, даже с матерью трудно говорить об этом.
Может быть, пойти к тетке, к Игнатьевым? Двоюродная сестра, Таня, умная девушка, она поймет. Но неудобно их будить среди ночи, ведь они рано утром уходят на работу.
Она шла по проспекту все медленней и медленней и вдруг, когда ветер обжег лицо, вспомнила, куда теперь можно пойти. Ведь Мезенцов — в городе, и всегда он ее приютит, всегда примет, ни о чем не спрашивая, ничем не докучая. Главное, он и живет совсем неподалеку. Говорил всегда, что поздно приходит с работы, но ведь сейчас уже близко начало нового трудового дня. Пожалуй, она ошиблась. День-то какой нынче? Будничный? Нет, заседание состоялось в субботу, значит, началось воскресенье.
Приняв решение, Ася пошла быстрей, и минут через тридцать уже стояла у двери квартиры, где жил Мезенцов. Дернув два раза ручку висячего звонка, Ася прислушалась. Кто-то шел по коридору быстрыми и легкими шагами. Неужели Никита уже проснулся?
Резким движением Мезенцов открыл дверь. Увидев стоящую у входа Асю, он не мог скрыть своего удивления.
— Какими судьбами?
— Не все ли равно? Примешь незваную гостью? Помнишь, ты сказал недавно, что поможешь мне, если я когда-нибудь приду к тебе за помощью…
— В прихожей шубу не снимай, тут у нас холодина, — весело говорил Мезенцов. — А ты вовремя пришла, словно знала, что мы собираемся ужинать.
— Среди ночи? И ты не один? Разве Галина Петровна приехала?
— Нет, она все еще в дороге. Но у меня сейчас один товарищ. Ты его знаешь. Мы только полчаса назад приехали с завода. Вот и решили поужинать — благо с самого утра маковой росинки во рту не было.
Они вошли в комнату Мезенцова, освещенную мягким светом настольной лампы. На диване, за столом, сидел человек с пристальным взглядом маленьких внимательных глаз. Его лицо показалось Асе знакомым.
— Не узнаете? — спросил он, подымаясь с дивана и протягивая ей руку.
— Товарищ Надеждин! Как вы здесь оказались?
— Потом он расскажет, потом, — ласково проговорил Мезенцов, снимая с Аси шубу. — Ты лучше садись за стол и хозяйничай. Такая уж ваша доля, мужчины всегда рады эксплуатировать женщин.
Он усадил ее рядом с Надеждиным, но хозяйничать все же не позволил.
Стол был накрыт рыжей клеенкой с многочисленными чернильными пятнами. В тарелках лежала холостяцкая закуска — горячая картошка, селедка, крупно нарезанные куски свиного сала, а посредине стола красовалась фляжка с кокетливым зеленым бантиком.
— Продрогли мы сильно: сюда на грузовике ехали. Вот и решили по стопке пропустить, — извиняющимся, но немного насмешливым тоном сказал Мезенцов. — Ты-то возражать не будешь?