— Вон из моего дома!
— А может быть, лучше впасть в истерическое состояние после моего ухода? К тому же я не собираюсь долго задерживаться здесь…
— Что вам нужно?
— Мне самому ничего не нужно. А вот Анна Тимофеевна просила взять у вас ее сумочку с документами.
Оставив дверь открытой, Беркутов вышел на кухню, наклонился над раковиной водопровода, повернул кран и подставил голову под ледяную струю. Это было очень смешно и странно, но Мезенцов не улыбнулся. С удивлением посмотрел он на мокрую голову Беркутова и, пожав плечами, сел на табуретку. Сколько бы времени ни стоял Беркутов в явно нелепой позе, придется ждать: не может же Ася уехать в Москву без документов.
Прошло несколько минут. Беркутов провел мокрой рукой по лицу и открыл глаза.
— Как? Вы еще здесь? — недоуменно спросил он.
— Я вам сказал, что не могу уйти, пока не дадите мне сумочку Анны Тимофеевны.
— Она к вам перебралась разве? И вы, по праву друга ее юных лет, хотите воспользоваться ее положением, чтобы…
— Это вас не касается, — твердо сказал Мезенцов. — Но, понятно, без документов я к ней явиться не смогу. А вам передаю ее заявление об отпуске.
Беркутов ушел в комнату жены, долго громыхал стульями, раздраженно фыркал, выдвигая с грохотом ящики письменного стола, открывал шкафы, швырял на пол книги.
— Вот! — крикнул он, бросая сумочку. — И чтобы вашей ноги никогда больше не было в моем доме!..
Теперь только усмехнулся Мезенцов и, подойдя ближе к Беркутову, схватил его за отворот пиджака:
— Как вам не стыдно говорить чужому человеку гадости о собственной жене? Сами знаете — ваши слова я передам Асе, и она, конечно, еще лучше поймет, что вы за личность… И Отелло из вас получается неудачный… Но могу сообщить доверительно: Анна Тимофеевна у меня не останется. Она уезжает к родным в Москву…
Спускаясь по последним ступенькам, Мезенцов услышал прерывающийся голос Беркутова:
— Скажите мне хотя бы, с каким поездом уезжает Ася. Не могу я расстаться с женой, не поговорив с ней напоследок.
— Мы постараемся достать билет на почтовый.
— Я обязательно приеду попрощаться! — крикнул Беркутов.
Он появился на вокзале незадолго до отхода поезда. Мезенцов прежде всех увидел Асиного мужа.
— Твой явился, — прошептал он, отходя с Надеждиным в сторону.
— Ася! — крикнул Беркутов, протягивая к ней руки. — Ведь все, что случилось, сущая ерунда! Нельзя придавать серьезного значения злым словам опьяневшего человека. Из-за пустяков мы повздорили, право.
Она опустила повлажневшие глаза и ни слова не произнесла в ответ. Близко подойдя к жене, дрогнувшим, чужим голосом Беркутов проговорил:
— Мы могли быть так счастливы!
Он стоял неподвижно, опустив голову, и протянутая к Асе рука чуть дрожала. Почти все пассажиры уже вошли в вагон, на перроне остались только провожающие. Веселый звон плыл по вокзалу, проводник торопил Асю:
— Не задерживайтесь, гражданка… Неужто за столько-то времени не наговорились? Третий звонок уже. Понимаете? Третий…
К вагону подошли Надеждин и Мезенцов, пожелали хорошей дороги и направились к выходу. Беркутов обрадовался: теперь хоть несколько мгновений он может провести наедине с женой. Ася медленно поднялась по ступенькам в тамбур. Оглянувшись, Беркутов бросился следом.
— Нельзя, гражданин, нельзя, — сурово и укоряюще говорил проводник. — Провожающим никак невозможно…
Поезд уже тронулся, Беркутов увидел красные от слез глаза Аси и побежал по платформе. Словно не было рядом посторонних людей, он крикнул, задыхаясь на бегу:
— Ася, ведь все пройдет. Ты еще вернешься…
— Никогда, — громко и отчетливо сказала она.
…Поезд миновал платформу, и зеленый огонек семафора мигнул впереди.
На втором перегоне от Бологого в вагоне, в котором ехала Ася, загорелись буксы, и его на следующей станции отцепили. В Москву поезд пришел с опозданием, поздно вечером. Извозчиков на Каланчевской площади было очень мало, но, к счастью, соседка Аси по купе, жена директора небольшого московского завода, жила на одной улице с Прозоровскими.
— Я вас довезу, муж обещал за мною автомобиль прислать, — сказала большеглазая говорливая женщина, всю дорогу занимавшая Асю рассказами о своей счастливой семейной жизни. Асе нравилась попутчица — ни о чем не расспрашивала, чужими делами не интересовалась, больше всего на свете была занята собой, своими детьми, своим мужем. Как хорошо, что она так любит поговорить, — под теплое и ласковое журчание ее торопливой речи приятно было дремать, забывая о собственных делах.
Автомобиль мчался по московским улицам и площадям, а женщина все продолжала рассказывать, и только у подъезда дома Прозоровских спохватилась, что, столько поведав о себе, ничего не узнала об этой молодой и красивой женщине.
— Я-то ведь и не знаю, как вас зовут… Простите, заговорилась, — с виноватой улыбкой сказала она и, крепко пожав руку Асе, спросила:
— К родным едете?
— К маме.
— Счастливица… а я сиротой выросла, матери не помню.
Подымаясь по лестнице, Ася с грустью подумала, что попутчица ошиблась, — женщину, разошедшуюся с мужем после года семейной жизни, вряд ли можно назвать счастливой. И что еще предстоит пережить сегодня? Аграфене Игнатьевне нужно все объяснить, и столько будет слез, столько недоуменных вопросов… «Глупая, почему я не предупредила маму! Ведь она испугается, нежданно увидев меня…»
Но странно, почему открыта дверь? Аграфена Игнатьевна стоит на пороге и прислушивается к каждому шороху, к каждому шуму на лестнице…
— Ася, ты?
— Мамочка, что ты здесь делаешь в такую позднюю пору? Кого ждешь?
— Тебя!
— Меня? Но откуда ты знаешь, что я сегодня должна приехать?
— Утром получила телеграмму от Никиты…
Асю обрадовало внимание старого друга. Он все, что мог, сделал, все предусмотрел, и об Аграфене Игнатьевне позаботился вовремя.
Мать и дочь вошли в прихожую. Аграфена Игнатьевна долго разглядывала заплаканное, осунувшееся лицо дочери.
— Мама, я очень, очень несчастна, — сказала Ася, — но, знаешь, иначе поступить не могла.
Хорошо, что Тимофея Николаевича нет в Москве. Тяжело было бы старику узнать о семейных делах дочери. Исподволь надо его подготовить к этой тяжелой вести.
Очень заботила Аграфену Игнатьевну судьба Аси. Как теперь, после разрыва с Беркутовым, сложится ее жизнь? Подумать только, ведь так ни разу и не повидала Аграфена Игнатьевна своего зятя!
Ася раньше говорила: «Буду жить самостоятельно, теперь женщина не при муже, а сама занимает свое место в жизни». Верно! Очень хорошо! Но разве могло быть счастье в семье, где у мужа с женой нет откровенности до конца? А у Аси с Беркутовым было в отношениях что-то недоговоренное, неясное. Муж — самый большой товарищ на свете. Сколько бы ни взрывал семью Колабышев, все равно ничего хорошего не выйдет из этого.
Аграфена Игнатьевна надеялась, что Ася подольше поживет дома, но из института пришла телеграмма, что отпуск разрешен только на неделю. Все время Аграфена Игнатьевна проводила с дочерью, боязливо считая дни, оставшиеся до отъезда.
Как хороши, как задушевны были их беседы в кабинете Прозоровского, в заветном углу, где сыздавна стояли два кресла и маленький круглый столик… В детские годы Ася всегда стремилась в свой любимый уголок. Бывало, отец работает, чертит карты, перелистывает старые книги, толстые связки писем и деловых бумаг, а маленькая, коротко, под мальчишку стриженная Ася сидит в огромном кресле, держит на острых, вечно исцарапанных коленях книжку с картинками и делает вид, что читает. А на самом-то деле, стоит только отцу снова углубиться в работу, как она откладывает книгу и внимательно наблюдает за Тимофеем Николаевичем. Ей нравилось, что отец у нее такой большой и сильный, что всегда он умеет придумать что-нибудь веселое, что и за работой не забывает об Асе. Ей даже казалось тогда, что он и не работает вечерами. Просто, водя пером по бумаге, придумывает какую-нибудь интересную игру и, как только придумает, тотчас встает из-за стола, подходит к Асе и дружелюбно предлагает составить ему компанию.
Что же, Ася снисходительно улыбается и не возражает против милых чудачеств отца. Ведь и сам он говорит, что взрослые — очень легкомысленные люди; зато Ася — человек серьезный. И если она соглашается на что-нибудь невообразимо смешное, ну, например, играть в охотника на медведя, то делает это вовсе не потому, что ей очень нравится игра. Конечно, нет! Ей гораздо приятнее чинно сидеть в кресле и смотреть на длинные ряды книг на деревянных некрашеных полках, чем выслеживать отца, спрятавшегося за портьерой, и целиться в него, держа в руках игрушечное ружьецо брата.
Но ничего не поделаешь, раз ему интересны такие забавы, она не осуждает его и согласна развлечь. Он-то, бедный, наверно, думает, что дочь увлекается такой легкомысленной игрой. Разве можно охотиться в комнате? И разве сам отец, такой высокий и ловкий, похож на толстого, неповоротливого медведя?
Как давно все это было! И вот опять сидят они вдвоем с матерью, закутавшись в шали, и медленно, спокойно разговаривают, хоть речь идет о вещах трудных и сложных.
Аграфена Игнатьевна внимательно слушает признания дочери и порой прерывает их короткими вопросами, и нет у Аси ничего запретного, тайного, ничего, о чем не могла бы она сказать матери. Теперь Аграфена Игнатьевна для нее не только мать, но и хороший, верный друг, которому так радостно и легко открыть всю свою душу…
— Как дальше будешь жить? — спросила Аграфена Игнатьевна.
— С Беркутовым разведусь.
— Но ведь, может быть, еще помиритесь? Всякое в семейной жизни бывает. Не поспешила ли ты? Разойтись легко, но плохо, если еще сохранилась любовь к человеку. Тогда на сердце боль останется, и нелегко избавиться от нее…
— Нет, у нас покончено, и навсегда. Ведь мы в главном не сошлись. Разве можно оставаться женой человека, которого не уважаешь?