— Разговор у нас, пожалуй, будет доверительный.
Дронов переглянулся с Беркутовым, а посетитель заявил тем временем, что пришел по делу, касающемуся нового работника института, завхоза Родиона Гая. Гай давно уже исключен из Общества как самозванец. А недавно выяснилось, что хвастливые рассказы Гая о былом — лживы. За время гражданской войны он два раза перебирался из одного лагеря в другой: и с нами и против нас, а кто же он такой на самом деле — и сам черт не разберет…
Когда Гая вызвали в кабинет директора, предупредив, что он нужен по срочному делу, завхоз не явился, и полдня пришлось искать его во всех тех местах, где он обычно бывал.
Прождав несколько часов, секретарь Общества ушел, пообещав, что наведается завтра.
А на другой день весь институт уже знал, что новый заведующий хозяйством скрылся в неизвестном направлении, прихватив с собой тысячу рублей казенных денег.
Но на этом дело не кончилось. В тот же вечер у Беркутова был тяжелый истерический припадок, и карета скорой помощи увезла заместителя Дронова. Так и находится он доныне на излечении в психиатрической больнице.
Профессор попросил Асю подробней рассказать о делах Беркутова. Но что она могла сказать, кроме пришедших на память недомолвок, ссор, неприятных разговоров.
С тяжелым сердцем спускалась Ася по институтской лестнице.
— Интересного гуся ты выбрала себе в мужья, — сказала Таня.
— Он мне сначала очень нравился, — оправдывалась Ася. — Он так был хорош и мил в первые месяцы знакомства, да и жизнь у него интересная.
— Видать, не очень красивая, если он пытается сейчас укрыться от ответственности.
— Но ведь он в больнице…
— Симулировать сумасшествие — вещь нетрудная. Особенно когда он и без того нервен, да еще вдобавок охвачен страхом.
Ася вздохнула.
— Самое страшное, что теперь и разводиться неудобно.
— Почему?
— А если товарищи упрекнут за то, что я отказываюсь от мужа в дни, когда он лежит в больнице? Они ведь не знают, что я с ним еще до этого случая решила разойтись…
Таня остановилась и испытующе посмотрела.
— Это непринципиально, — строгим, не допускающим возражений голосом сказала она. — Пусть думают что хотят. Раз ты надумала оформить развод, отступать уже поздно.
Назавтра Таня вместе с Асей отправилась в загс и не успокоилась до тех пор, пока не были получены необходимые документы и справки, — в то время по закону можно было получить развод на основании письменного заявления одного из супругов.
— Милая ты моя, — сказала Ася, обнимая двоюродную сестру. — Я без тебя ужасно затянула бы все эти дела. А сейчас мне кажется, что впереди много открытых дорог…
Часть восьмаяНА СТАРОМ МЕХАНИЧЕСКОМ
Ночью Афонина срочно вызвали на завод: в чугунолитейной произошла авария. Только в девятом часу утра он освободился. После беспокойной, тревожной ночи разболелась голова, и он решил пойти домой пешком. И сейчас невозможно было отвлечься от вечных дум и забот о тракторах, о прогульщиках, о сложных и далеко не дружеских отношениях с заводской администрацией, особенно с Богдановым и Дольским.
Свернув с многолюдного проспекта, Афонин пошел по маленькой улочке. И здесь все преобразилось за последние годы. Корпуса новых зданий выстраивались неподалеку от ветхих, низких, подслеповатых домишек. Рядом с каменными громадами еще более убогими казались хибарки, оставшиеся от дореволюционных лет.
Радостно было замечать, как из месяца в месяц перестраивалась рабочая окраина, и Афонин любил гулять здесь в свободное время.
В первом этаже деревянного дома доживала последние дни пивная. Проходя мимо, Афонин заглянул в окно и сразу же в недоумении остановился. На низком стуле сидел взъерошенный задумчивый Чижов и медленно потягивал пиво.
«Неужто он и к рюмке прикладывается?» — с огорчением подумал Афонин. Его взгляд встретился с удивленным взглядом молодого инженера, и после минутного колебания Афонин вошел в пивную.
— Не помешаю? — спросил он, садясь рядом с Чижовым.
— Наоборот, очень рад, — смутившись, ответил инженер. — Пивца выпить зашли?
— Нет, с вами хочу побеседовать.
— Что вы, товарищ Афонин… Как же вы нашли меня?
— Проходил мимо и увидел…
Чижов отставил кружку, намазал перочинным ножом масло на кусок черного хлеба и сказал:
— Я в воскресные дни здесь всегда первый посетитель. Горе мое в том, что никак не могу домашнее хозяйство наладить. В рабочие дни хорошо — на заводе и позавтракаешь, и пообедаешь, и поужинаешь, а в праздники весь мой быт нарушается и я места себе не нахожу.
— А жена разве отказывается вас кормить?
Чижов резко отвернулся, пробормотал что-то невнятное.
— Поссорились, наверно? — спросил Афонин, и ласковый его голос убедил Чижова, что разговаривать можно откровенно.
— С женой мы разъехались года три назад. Она живет с дочкой на другой квартире. Я им, конечно, помогаю. Но хозяйство у меня свое. А сами знаете, наш брат не любит заниматься примусами, кастрюльками и прочей хозяйственной дребеденью.
— Вы, значит, завтракать сюда пришли? — спросил Афонин, увлеченный неожиданно мелькнувшей мыслью. — Пойдемте-ка лучше ко мне. У меня дом семейный. Хотя жена в отъезде, но найдется кому нас покормить.
— Нет, сейчас я не пойду, — нерешительно сказал Чижов. — А в другой раз забреду, пожалуй, на ваш огонек.
— У меня к вам просьба, — сказал Афонин, когда они расплатились и вышли. — Только не думайте, что это шутка. Мне хочется, чтобы вы покороче постриглись. А то вид у вас странный, оттого вас рабочие Чижиком и зовут. А уж кого Чижиком зовут, того и слушаться с большой охотой не будут. Раз дали человеку такую кличку — значит, не очень уважают. Обязательно постригитесь.
Чижов растерянно посмотрел на Афонина.
— Начальник мастерской давно болен, и вам приходится его заменять. Должно быть, вы вскоре займете его место. Ну а разве приятно мне, секретарю бюро, если начальника мастерской зовут Чижиком? — Подумав, он добавил: — Хорошо бы вам держаться посолидней. Понятно, трудно избавиться от многолетних привычек. А надо! Вот посмотрите на Дольского. Все мы знаем, что Дольский — инженер посредственный. Он из тех людей, которые пороха не выдумают. А держится как! Нашего технического директора никто по плечу не похлопает, а с вами это случается.
Чижов потянул носом воздух, словно принюхиваясь к доносившемуся с завода запаху дыма, и засмеялся.
— А может быть, лучше об этом не думать? Естественность — главное в человеке. Что же поделать, если я такой несуразно-суетливый уродился? От этого я немало выстрадал смолоду! Вы ведь знаете, среди старых инженеров я как белая ворона. Отец мой был до революции мелким служащим в земстве, семья большая, как говорилось в старину, еле перебивалась с хлеба на квас. Поместили меня в гимназию, а там дети богатеев учились. Я пешком добирался до гимназии — дома медяков не хватало, а сыновья графа Канкрина к первому уроку приезжали на рысаках. Все институтские годы шли впроголодь. Одну зиму работал ночным сторожем в магазине, на Фонтанке. Встретил меня кто-то из коллег, посочувствовал, а потом рассказал однокурсникам о моей второй профессии, и кто-то из них поддразнивать стал:
Чижик-пыжик, где ты был?
На Фонтанке воду пил…
С тех пор меня и называют Чижиком. Так и пошло. Кончил институт — еле устроился на работу. Направили на наш завод, и здесь я долго был начальником участка. Старое инженерство вы знаете: настроения у части этой публики были неважные. В то, что Коммунистической партии удастся сделать отсталую Россию индустриальной страной, многие из них не верили. Меня они невзлюбили. Хотел я с завода уйти, но не решился: тогда в Ленинграде была безработица. И в семье нелады, и на заводе, вот я и опустился, перестал за собой следить. А работа… Что же, все понимают, даже те рабочие, которые меня Чижиком зовут, что дело я знаю.
Он вздохнул и виновато замигал белесыми ресницами.
— Если бы дело было только в вас, я бы вам и слова не сказал. Но ведь для рабочего вы не только товарищ, вы для него и начальство. А раз так, надо больше думать о собственном поведении. Ведь на вас каждую минуту смотрят сотни глаз.
Увлекшись разговором, они и не заметили, как подошли к дому, где жил Афонин.
— Все-таки, может, у меня чайку попьем?
— Никак не могу. К тому же хочу последовать вашему совету и навестить парикмахера.
— Ну, значит, сегодня неволить не стану, а вообще-то очень хочется, чтобы вы у меня побывали. Я, знаете, люблю, когда приходят люди…
Степан ясно чувствовал теперь, что незримые нити тянутся отсюда, из тракторной, в сотни городов и селений, на колхозные поля и в угольные шахты Донбасса, бежит отсюда провод и к Москве, к зданию, где помещается Центральный Комитет партии. Все проверено и учтено там, даже малый, пока еще очень малый вклад Степана в общий труд народа.
Да, с каждым днем все яснее понимал Степан, что работа на заводе — большое счастье. Потому-то, старея, не хотят отсюда уходить рабочие. Старик, которого уговорят уйти на отдых, обычно быстро дряхлеет. Зато упрямцы, не расстающиеся со своими станками, живут подолгу и работают не хуже молодых: порой и самым ловким комсомольцам не угнаться за ними в работе.
Интересна и богата событиями заводская жизнь. А сколько приходится пережить и передумать за рядовой рабочий день! Вот недавно, когда выяснилось, что из-за частых простоев конвейера Старый механический не выполнит в этом месяце план сдачи тракторов государству, Скворцов предложил встать на бессменную вахту, и собрание постановило, что все комсомольцы будут день и ночь проводить в мастерской. Выбрали делегацию, которая должна была по этому вопросу поговорить с бюро партийной ячейки.
Рано утром, до начала работы, Скворцов, Степан и еще один паренек, недавно пришедший на завод, явились к Афонину. Сильно похудевший, с набрякшими веками, с красными от бессонных ночей глазами, но тщательно выбритый и, как всегда, а