Афонин повернул выключатель, и вся комната озарилась ярким, резким светом. Надеждин сел в кресло и задымил самокруткой.
— А я, признаться, думал, что ты сегодня заглянешь сюда первым, — с упреком сказал Афонин.
— Никак не мог. Но, может быть, ты расскажешь о наших новостях?
Долго и внимательно слушал он рассказ о Буркове и первой комсомольской ударной бригаде.
— А ведь правда, «бурковцы» звучит неплохо? — спрашивал Афонин, когда пришло время прощаться. — Значит, они с завтрашнего дня под твоим неослабным вниманием. Скажу честно, я и сам еще неясно представляю их работу. А тебе советую не торопиться с опубликованием материалов в печати. Надо сначала помочь им, приглядеться, как спорится дело. Тут забегать вперед нельзя. Ведь ударные бригады только с начала нынешнего года стали создаваться в Советском Союзе. Движению суждено большое будущее, но у нас на заводе это пока еще только начало.
— Хочется теперь же сфотографировать их, — сказал Надеждин. — Впоследствии снимок пригодится для любого очерка.
— Это уж, пожалуй, и будет началом той шумихи, которой я хочу избежать. Придет время — портреты их появятся в печати. А сейчас — еще рано. Сразу о себе возомнят.
Но Надеждин все-таки настоял на своем.
Назавтра он появился у здания столовой в обеденный перерыв. Ждать пришлось с полчаса. Вот появилась бригада Буркова. Впереди степенной походкой шел маленький быстроглазый бригадир. Надеждин, размахивая фотоаппаратом, подошел к нему, весело сказал:
— Снимок хочу сделать сегодня…
— Один я не буду. Только вместе со своей бригадой.
— Тем лучше, — согласился Надеждин и сам стал расставлять бурковцев, чтобы получилась группа поживописней. Бурков стоял в середине, по-петушиному выставив вперед мальчишескую узкую грудь; положив руку на его плечо, стоял старый Бакланов с орденом Красного Знамени на отвороте куртки; глаза его из-под очков смотрели молодо и озорно; Поталин приосанился и уставился неподвижно в аппарат, стараясь выглядеть посолидней; Егоров задумался; Степан Игнатьев не мог сдержать улыбки, глядя на очень важного Пашку Костромитинова, державшего руки в карманах узких брюк из чертовой кожи.
Ночью в Финском заливе зажглись штормовые сигналы. Газеты еще накануне сообщили, что снежные бури бушуют на обширных просторах Северной Европы и Арктики, что циклон большой силы движется через Скандинавию, Балтику и Ладожское озеро к Баренцеву морю. Но одно дело — газетная заметка, а другое — беспокойная, тревожная ночь. Над городом неистовствовала снежная буря, и все шумы улицы с небывалой силой врывались в ветхий дом на окраине.
Поздно заснул Степан, и ему показалось, будто спал он не больше получаса, когда, открыв глаза, увидел склоненное над кроватью лицо отца.
— Что случилось? — испуганно подымаясь, спросил Степан.
— Ничего особенного. Просто придется сегодня пораньше встать.
— Будильник еще не звонил…
— Ничего не поделаешь. Надобно поскорей на завод собираться. Я только что выходил на улицу — поверишь ли, ветер с ног сшибает. Ветер и снег… Конечно, сейчас ему долго не удержаться, завтра же дождик заморосит, и все растает… Но такой ветрище может бед натворить.
И верно, с каждой минутой все громче дребезжали оконные стекла.
Отец и сын вышли из дому за полчаса до обычного времени.
Они шли по переулкам, где сапоги вязли в снегу, по площади, где ветер сбивал прохожих с ног. Редкие фонари походили сейчас на забинтованные человеческие фигуры. Деревья качались на ветру; с каждым резким порывом бури они осыпали прохожих снегом.
— Нечего сказать, веселенькое утро, — проворчал Дмитрий Иванович, поторапливая сына. — Хорошо, что раньше на работу выбрались: небось придется сразу за лопаты взяться.
Но едва они миновали проходную, как буря стала стихать, и Дмитрий Иванович убедился, что у чернорабочих дело спорится: они без посторонней помощи уберут заводской двор. Кое-где уже поблескивали из-под снега груды железного лома. Из распахнутых дверей кузницы вырывались струи теплого воздуха, и снег возле нее стал черным, рыхлым. А вот и тракторная мастерская, небольшие пристройки возле нее, подслеповатые решетчатые окна, высокая дверь, возле которой всегда стоят большие железные бочки, — теперь они тоже занесены снегом.
Паровозик застрял у переезда: машинист приплясывает рядом, ожидая, пока подсобники расчистят наметенные вьюгой сугробы. Все заняты делом, все на своем посту… После завтрака в столовой, незадолго до начала рабочего дня, пришел Степан в мастерскую. В разговорах время летело быстро, за работу взялись с улыбкой, но не прошло и получаса, как завод облетела весть об остановке конвейера.
Начальник литейной не сдержал своего слова: опять не были поданы блоки. В кабинете директора в это время было назначено совещание, на которое срочно вызывали руководителей тракторной мастерской. Ничего не поделаешь, придется снова заседать и обсуждать то, о чем говорилось уже десятки раз. Тем более что там, в совещании, примут участие и представители ленинградского треста и члены комиссии, только что прибывшие из Высшего Совета Народного Хозяйства.
Бурков со своей бригадой отправился в столовую — все равно работы сейчас нет. Степану есть не хотелось, и он один остался в мастерской. Непривычно тихо было здесь, и он медленно прохаживался вдоль конвейера, поджидая товарищей.
Вдруг распахнулась дверь, в мастерскую вошел незнакомый человек с папкой в руках. Он быстро прошел вдоль конвейера, потом остановился и долго смотрел на длинный ряд неработающих станков.
Степан пошел навстречу неожиданному посетителю, — должно быть, это обследователь из районного комитета партии или член комиссии, прибывшей накануне из Москвы. Надо с ним поговорить, пока не вернулись из столовой рабочие. Странно, чем ближе подходил Степан к этому человеку, тем больше начинало казаться, что встречается с ним не впервые.
Степан протянул ему руку, почувствовал ответное крепкое рукопожатие. Незнакомец пристально смотрел на Степана. Молодой слесарь смутился.
— Знаете, товарищ, мне кажется, что я вас где-то видел. Очень уж знакомо ваше лицо…
— Ничего удивительного нет, я ведь тоже ленинградец. Вот где-нибудь и встречались.
— Может быть, — неуверенно сказал Степан. — А вы-то сами не припоминаете?
— Нет, по правде говоря, не могу вспомнить, доводилось ли мне встречаться с вами…
— Должно быть, я ошибся… А вы-то сами где работаете?
— В областном комитете партии.
— В Смольном?
— Вы что же, анкету собираетесь заполнять? — усмехнулся незнакомец, и ясные его глаза улыбнулись, когда Степан признался, что анкету заполнять не собирается, но, по правде говоря, жалеет, что представитель областного комитета пришел в мастерскую в такое неудачное время.
— Почему вы его считаете неудачным?
Степан мудрить не стал и просто объяснил, что не любят рабочие, если обследователи приходят во время простоя. Достается тогда от обследователя начальству, а начальство начинает винить мастеров и бригадиров. И хотя сам Степан только рядовой слесарь, все-таки он своего бригадира жалеет: тот не очень-то умеет отбиваться.
— Ничего, старик ваш немало на своем веку повидал, должно быть и нервы у него не такие нежные, как у вас.
— Какой же он старик! Он в моих летах, а ростом совершеннейший мальчик. Хотите, я вам его снимок покажу?
— Показывайте, посмотрю охотно.
Степан вынул из кармана бумажник, потом осторожно извлек из него завернутую в газетную бумагу фотографию и попросил собеседника:
— Вы уж, пожалуйста, сами пакет разверните, а то у меня руки в машинном масле. Боюсь фотографию запачкать. Очень, знаете, я ею дорожу…
Незнакомец осторожно развернул бумагу и внимательно стал рассматривать снимок.
— Тут, я вижу, не один бригадир, а вся ваша бригада. Одного из ваших товарищей я хорошо знаю. Вот этого, в очках, в кожаной куртке, с орденом Красного Знамени.
— Это наш партийный папаша, товарищ Бакланов, — с гордостью сказал Степан. — Его в нашу комсомольскую бригаду для партийного руководства прикрепили.
Незнакомец внимательно посмотрел на Степана, потом снова перевел взгляд на фотографию и спросил:
— Что же он вами так плохо руководит? В самое горячее время, когда тракторы так нужны стране, вы на простое.
— Вот я вам и говорил, что в неудачное время вы пришли. Разве можно папашу винить? Да ведь если бы не было его, мы бы еще чаще в простое были. Он человек влиятельный, ведь он товарища Кирова хорошо знает, в любую минуту может ему по телефону позвонить. Потому-то его и боится директор завода.
Собеседник Степана как-то уж особенно пристально посмотрел на него и недоверчиво спросил:
— Кто же вам об этом рассказывал? Сам Бакланов?
— Ну, что вы, — горячо сказал Степан, — разве можно от Бакланова похвальбу услышать! Он никогда о себе не говорит… Мне мой отец рассказывал, а они с Баклановым — старые товарищи, с самой молодости.
— А кто ваш отец?
— Отца моего вы должны знать, если работаете в областном комитете партии. С Игнатьевым Дмитрием Ивановичем встречались?
Незнакомец не успел ответить. Он стоял спиной к входной двери и не заметил, как вбежал в мастерскую Бурков.
— Киров на заводе! — крикнул Бурков. — Его ждали в конторе, а он, говорят, оставил в проходной своих спутников и сам пошел прямо в нашу мастерскую.
— Товарищ Киров! Значит, я действительно был прав, когда говорил, что ваше лицо мне кажется знакомым…
Засмеялся Степан, засмеялся и Киров.
— Вот видите, молодой Игнатьев, какие порой бывают неожиданные встречи… В другой раз уж мы узнаем друг друга.
— А вот и наш бригадир! — сказал Степан, знакомя Кирова с Бурковым.
В это время уже много народу собралось в мастерской. Все окружили Кирова и его собеседника. Вместе с другими пришел и Надеждин. Он тотчас же вынул из кармана записную книжку и начал записывать беседу. Обернувшись, Киров увидел человека, торопливо водящего карандашом по коротеньким страничкам блокнота, и спросил: