— А вы что пишете?
Надеждин еще только собирался ответить, как Бурков уже не без гордости сказал:
— Это — наш собственный корреспондент.
— Как это так? Разве вы здесь газету издаете?
— Нет, он в московской газете работает, но у нас его здесь собственным корреспондентом зовут, потому что он пишет только о Старом механическом. А нашей бригаде он тоже помогает — изо дня в день ведет дневник.
— Что ж, товарищ собственный корреспондент, много интересных фактов у вас в дневнике?
— Очень много, — с увлечением ответил Надеждин, — один день на другой не похож, и новое рождается на каждом шагу. Хотите, я вам дам копию дневника? У меня все на машинке перепечатано.
— Охотно возьму, — сказал Сергей Миронович и снова повернулся к Буркову. — Ну что ж, а соревнуетесь вы с кем-нибудь или только внутри бригады у вас соревнование?
— Внутри бригады нам еще трудновато соревноваться, — прямодушно сказал Бурков. — Ну где, скажем, вытянуть мне или Паше Костромитинову против нашего партийного папаши…
— Ты насчет себя говори, а меня не касайся, — сердито пробасил огорченный словами бригадира Костромитинов.
Киров посмотрел на него, задорно спросил:
— Что, уверен в себе?
Костромитинов выкатил грудь колесом, расправил плечи и с гордостью сказал:
— Насчет техники еще учусь, конечно, а по силе, думаю, во всей мастерской равного мне нету. Флотская школа.
Бурков опять вмешался в разговор:
— Парень он у нас замечательный. Я его, конечно, обидеть не хотел, да и вообще никого не обижаю.
Киров снял фуражку, провел рукой по зачесанным назад волосам и весело сказал, не сводя глаз с маленького бригадира:
— А почему вы думаете, что надо жить, никого не обижая? Тому, кто хочет много сделать для народа, приходится порой и поучить людей, и обидеть, если это нужно для дела. Вы здесь делаете большое дело, государственное дело. Значит, нельзя быть добрей государства. Ваши мастерские — единственное пока место в стране, где создаются тракторы. А что такое трактор? Это — лучший помощник рабочего класса в борьбе за новую жизнь в деревне. Трактор — наш стальной агитатор и пропагандист на колхозных полях. Плохие тракторы выпускаем — значит, плохо агитируем за колхозы! Понятно?
Бурков задумался, помолчал, потом поднял быстрые, озорные глаза, с волнением ответил:
— Верно, плохо еще агитируем. Что ни день, приходят жалобы из дальних областей.
В мастерскую вбежал директор завода Богданов, а следом за ним вошли Афонин и Чижов. Главный инженер Дольский уже давно был в мастерской, но ему никак не удавалось вставить словечко в разговор: Киров все еще продолжал беседу с маленьким быстроглазым пареньком, которого и по фамилии-то не знал Дольский. Воспользовавшись тем, что к Кирову подошел запыхавшийся директор, Дольский наклонился и скучным голосом шепнул на ухо незнакомому пареньку:
— Вас, милый, мы еще будем иметь удовольствие не раз послушать, а сейчас нам бы тоже хотелось поговорить с товарищем Кировым.
Бурков сразу отошел в сторону, и Дольский проводил его насмешливым взглядом.
— Извините, Сергей Миронович, — сказал Богданов дрожащим от волнения голосом. — Заседание было у нас, вот я и задержался в заводоуправлении. Как только узнал — мы сразу всё заседание свернули.
— И зря! Мне здесь и без вас всё хорошо объяснили.
— Да с кем же вы разговаривали?
— С рабочим классом говорил, точнее — с подрастающим рабочим классом. — И Сергей Миронович протянул руку к станку, возле которого стоял Бурков…
— У нас сегодня простой.
— Вижу.
— Но мы как раз на заседании приняли меры.
— Очень хорошо, — не то насмешливо, не то одобрительно сказал Киров.
«Было бы лучше, если бы беседа продолжалась в другой, более спокойной обстановке, — что ни говори, не очень-то удобно оправдываться здесь в присутствии рабочих. Рады будут они, если Киров меня обругает при них», — раздраженно думал Богданов.
— Все-таки еще новое у нас производство, — сказал он. — Вот через несколько лет наладим его как следует, тогда все иначе пойдет. Как часы заработает конвейер!
— Если будете руководить так же, как теперь, вряд ли прославится ваш конвейер.
Степан Игнатьев крикнул:
— Правильно, товарищ Киров, я с вами согласен!..
Богданов с укором посмотрел на Степана, самонадеянно вмешавшегося в серьезную беседу, и сказал:
— Ваше мнение, конечно, важно, но…
— А по-моему, мнение таких молодых ребят особенно важно. Ведь они строят тракторы для колхозной деревни, — заметил Киров, прервав директора.
Богданов окончательно расстроился: так все сложилось сегодня, что хоть белугой реви от огорчения. Но это было еще не последнее испытание нынешнего трудового дня…
Попрощавшись с рабочими, Киров вышел в заводской двор вместе с Афониным и сделал неожиданное признание:
— Есть хочется…
— Здесь поблизости ресторана нет, — сказал Афонин. — Надо будет в центр поехать.
— А зачем нам по ресторанам таскаться? — удивился Киров. — В вашу заводскую столовую пойдем.
— Но там же плохо кормят! — ответил директор.
— А кто из вас там питается?
После долгого молчания Афонин признался, что заводскую столовую он посещает редко.
— Сегодня будем там обедать, — сказал Киров. — А тебя прошу угощаться вместе со мной.
После обеда Киров огорченно заметил:
— Безобразие! Грязно, невкусно, дорого для рядового слесаря или токаря. С Богданова, понятно, спрашивать нечего — равнодушный он человек. А вот относительно тебя, Афонин, поговорить следует. Ведь ты рассказывал, что в военные годы места себе не находил, если твои красноармейцы недоедали. Почему же к рабочему классу относишься так бесчувственно?
Афонин побледнел, почувствовав всю тяжесть своей вины, а Киров, повысив голос, сказал:
— В течение недели подбери нового директора столовой, хорошего коммуниста, лучше пожилого, испытавшего в свое время на собственной шкуре, что такое нужда. У такого будет больше хорошего отношения к людям и заботы о них, сердце у него потеплей. А не подберешь… Что ж, тогда не пеняй на областной комитет. — И, улыбнувшись, доверительно добавил: — Звонил сегодня из Москвы Ефремов, сообщил интересную новость: Богданов уже не директор завода. Освободили его…
Афонин так растерялся, что ничего не сказал в ответ. Киров махнул на прощанье рукой и сел в машину.
Рано утром Афонин получил телеграмму от жены. Оказывается, семья уже в пути, но почтовый поезд, который мчится с востока, прибудет в Ленинград через два часа после отъезда Афонина. Билеты на завтрашний скорый куплены, задерживаться больше невозможно.
Немало времени ушло, пока удалось созвониться с Самсоном Павловичем, единственным человеком, который мог завтра встретить на вокзале жену и детей Афонина (Кира Демьяновна, как назло, утром вывихнула ногу и поехать на вокзал не сможет).
Услышав густой бас Самсона Павловича, Афонин обрадовался. Что бы ни делал после разговора с Кировым, все приходил на память обед в заводской столовой. «Как же это я недоделал, проглядел, недодумал», — сотню раз за день повторял он, злясь на самого себя. Из-за сладких пирогов и соусов, приготовляемых Кирой Демьяновной, не ходил в столовую, да еще дивился, когда ребята-комсомольцы, хвастаясь, рассказывали, что умудряются во время перерыва съесть по два, а то и по три обеда. Мудрено ли? Парни они молодые, здоровые, им приварок хороший надобен… Как часто бывает с человеком, который, признавая свою ошибку, все-таки ищет повода внутренне оправдаться перед самим собой, — Афонин со злостью вспомнил о Кире Демьяновне. «Я и без ее забот прожил бы, ведь я — не Богданов, который шатается по ресторанам и вечно хвастает немыслимыми блюдами, судаками «орли» и соусами «тартар». Почему «тартар», на память об аде, что ли?» — неожиданно подумал он, засмеялся, тотчас понял, что зря обвиняет в своих собственных неудачах Киру Демьяновну, и снова вспомнил о Богданове. «Да, уж теперь прошли для Богданова золотые денечки… Ну, да этот тип не пропадет, выклянчит себе где-нибудь теплое местечко». Афонин вздохнул и снова перешел к мыслям о столовой.
Кто из заводских коммунистов согласится взяться за это дело? Ведь иные обидятся еще, если предложишь им команду над кастрюлями и тарелками…
Волновался Афонин, ничего не мог придумать, а теперь вдруг сообразил: никто так хорошо не подходит к работе в столовой, как добрый, заботливый и одинокий Самсон Павлович.
— Приезжай ко мне сейчас же. Кроме личной просьбы, есть еще одно серьезное дело, — позвонил вскоре Афонин.
Самсон Павлович приехал через полчаса. Афонин сразу же сказал ему о предстоящем назначении.
— Какой же из меня повар? С ума ты сошел! — гудел старик, ворочая из стороны в сторону свою огромную голову.
— Почему поваром? — удивился Афонин. — Разве тебе самому придется щи и кашу варить?
— Так именно ты и сказал…
— Прости, оговорился. Я твой характер знаю. На новом месте ты для рабочих будешь отцом родным.
— Красивыми словами меня не обманешь, — погрозил пальцем Самсон Павлович. — Для этого дела коммерческий работник нужен.
— Ты и с этим справишься. Все будем помогать тебе. А сейчас там сущий ад.
— Да, столовая у нас дрянцо, — согласился Самсон Павлович. — Хорошо тому, у кого такой луженый желудок, как у меня. А кто послабей, не выдерживает.
— Вот видишь! Значит, от столовой зависит выполнение производственной программы, а ты еще споришь. К тому же особенно жалко бессемейных и молодежь, ведь им надо теперь побольше сил набирать, жизнь у них впереди большая.
В комнату, прихрамывая, вошла Кира Демьяновна.
— Котлеты в третий раз подогреваю. Идите-ка ужинать, ведь вы и за столом договориться сможете.
Самсон Павлович любил поесть, понимал толк в наливках и винах, и через полчаса все, что было в доме жареного, пареного, вареного, печеного и спиртного, разместилось в его объемистом желудке.