— Нет, и вам придется учиться дальше, — сказал Надеждин. — Вашему поколению предстоит большую школу пройти. Самим учиться и народ учить… Но чем же я все-таки смогу помочь вам в деле с производственной коммуной?
Бурков посмотрел на Степана, тот кивнул головой, и бригадир вытащил из кармана куртки несколько мятых бумажек.
— Вот, товарищ Надеждин, что я придумал. Будем каждый день громить лодырей. Вы нам будете листки-«молнии» выпускать. Каждое утро мы их будем вывешивать возле рабочего места. Думаю, и в других бригадах заинтересуются.
Он протянул смятые бумажки Надеждину, и тот, разложив их на станке, увидел детски беспомощные рисунки, изображавшие какого-то жирного парня, мирно храпевшего под забором.
— А что здесь нарисовано? — спросил Надеждин.
— Это новенький наш слесарь, Маторин, — усмехнулся Бурков. — Разве не похоже?
— Я же его не знаю.
— Тип он интересный, — объяснил Степан. — Недавно из деревни, среди рабочего класса еще не обтерся. Только о жирном куске думает, а работать не хочет. Все время в прогулах, пьет, и неизвестно, на какие деньги. Вернется в мастерскую с опухшей от пьянства мордой, дня три поработает, и снова в бега. Вот Бурков и нарисовал его, как он, пьяный, спит под забором. Рисунок не очень удачный, но вы-то, наверно, умеете рисовать, вот и изобразите его — только на большом листе. Я пробовал его рисовать, так он карикатуру у меня выпрашивал. Каков гусь! Может, хоть теперь на него подействует.
Они услышали рядом пронзительный женский крик и все вместе сразу обернулись. Неподалеку, возле того станка, на котором работала Нюрка Поталина, стоял Маторин. Он уже занес руку, и Нюра, вцепившись в его растрепанные волосы, звала на помощь.
Степан первым бросился к дерущимся.
— Что у вас тут происходит? — крикнул он.
Маторин опустил руку и недружелюбно посмотрел на него. Нюра взглянула исподлобья, не выпуская пальцев из волос Маторина.
— Ну что ты ему в волосы вцепилась и не выпускаешь? — спросил Степан. — Еще, того и гляди, прическу испортишь.
Подошли Надеждин и Бурков, с интересом стали наблюдать за драчунами. Нюра отпустила наконец своего врага и зло сказала:
— Прически у него никогда не было, так что испортить нечего.
— А из-за чего вы поссорились?
— Он меня дразнит весь день, — жаловалась Нюра, — и всё мерзкие слова говорит.
— А ты что скажешь в свое оправдание? — спросил Надеждин.
— Чего мне оправдываться? С нею и пошутить нельзя… — обиженно ответил Маторин и запустил пятерню в свои волосы, тщетно пытаясь их пригладить.
— Это он вам говорит насчет шуток, а на самом деле все время со зла ругается, — всхлипывала Нюра. — Я знаю, тут все недовольны, что я пришла в бригаду, никто не сочувствует, даже родной брат посоветовал уходить отсюда подобру-поздорову. Все равно, говорит, ты не ко двору пришлась. А почему не ко двору? Он объясняет, будто суюсь не в свое, не в бабье дело. Они, товарищ Надеждин, все против меня, никто доброго слова не скажет…
Чем больше она говорила, тем сильнее переживала свою обиду, и всем стало не по себе. Степан мрачно посматривал по сторонам. Он чувствовал, что и сам виноват перед нею. Вчера, во время обеденного перерыва, всей бригадой пошли они обедать в столовую, и Нюра направилась вслед за ними. Но когда она села за один стол с ребятами, Степан неожиданно поднялся с места и заявил, что этот стол неудачно поставлен, здесь сильно дует от окна. Ребята поняли, почему он выбирает другое место, и потянулись за ним. Нюра осталась одна и тихонько всхлипнула. Действительно, нехорошо получилось.
— Она подлиза, — хрипло сказал Маторин. — Вчера задержались мы с ней в мастерской, а в это время инженер Чижов мимо ее станка шел, она и просит, чтобы он ей объяснил, как отличать бракованные блоки. Мне, говорит, никто помочь не хочет, никто даже со мной не разговаривает. От нашего бригадира, от Буркова, говорит, помощи не дождешься. Родной брат и тот от меня отказался. Как домой придем, все время твердит, что надо уходить из бригады.
— Неужто вы, ребята, на самом деле так к ней отнеслись? — спросил Надеждин, обращаясь к Степану и Буркову. Оба молчали и сердито поглядывали на Маторина. Приободрившаяся Нюра быстро заговорила, словно боясь, что не успеет обо всем рассказать как следует.
— Совсем я не подлизывалась, просто спросила. Товарищ Чижов мне действительно все объяснил и обещал поговорить с ребятами, чтобы они больше не безобразничали.
— Ты только жаловаться умеешь, — сказал в ответ Маторин, но Надеждин сразу на него прикрикнул:
— А ты помолчи, никто тебя не спрашивает! Ты бы лучше перед нею извинился. Ведь ты нехорошие слова говоришь, какие нельзя девушкам слушать.
Маторин недоуменно поглядел на Надеждина и зло возразил:
— Из благородного сословия она, что ли? Ничего с ней не случится, не помрет. Тоже учитель нашелся…
Он был и сейчас пьян, и Нюра заговорила снова:
— Трезвый он еще ничего, а как напьется — только ругается. Да вы посмотрите, он же и сегодня на работе выпил!
Она показала на валявшуюся у его станка пустую посудину, но Маторин нагло улыбнулся:
— Не беспокойся, тут не оставлю, за нее деньги плачены…
Степан засмеялся, и Маторин зло сказал:
— Я тебя знаю, ты всякому самоуправству заводила! Ты и Бурковым командуешь! Разве я не вижу? Я, брат мой, все вижу! Сам пьешь, да втихую, под подушкой. Думаешь, что на тебя управы нет? А насчет моего питья не лезь, я свое дело знаю, и все тут.
Он нагнулся, поднял пустую бутылку, положил ее в карман и нагло посмотрел на Нюру Поталину.
— Будешь еще жаловаться — вздую, когда вокруг заступников не будет. Подлиза, вчера так приставала к Чижову, что стыдно было со стороны. И еще царапается, волосы рвет. А только дал в ответ, сразу завизжала.
— Ну, ты не очень-то своей силой хвастайся, — отозвался Степан.
— А что ты мне сделаешь? — выступая вперед и распрямляя плечи, спросил Маторин, но не успел он сделать шагу, как уже лежал на полу, опрокинутый навзничь Степаном.
Надеждин сразу бросился к Степану, схватил его и громко сказал:
— Нельзя серьезные споры решать дракой!
— А чего он ко мне лезет? — оправдывался Степан. — Только попусту стращает.
Маторин поднялся и сразу же направился к выходу, даже не обернувшись.
Надеждин выпустил Степана и строго спросил:
— Есть у меня сила в руках?
— Ничего себе, есть, — ответил Степан. — Здорово зажал меня, я даже удивился. Ростом против меня не вышел, а крепкий…
— Вот видишь. А я ведь только в детстве дрался. Со времени совершеннолетия никого не ударил. Стыдно взрослому человеку такими глупостями заниматься. Ну, хорошо, ты сильнее Маторина и справишься с ним. А если нападешь на человека, который сильнее тебя? Разве он будет прав, если изобьет тебя?
— Это еще, положим, не так легко.
— Ничего, сможешь еще нарваться на такого — так разукрасит, что домой будет стыдно показаться. Время кулачного права прошло. Маторина можно разоблачить и без драки.
— А как вы его изобразите? — заинтересовался Бурков.
— Нарисуем его с пустой посудиной в руке, а другой рукой он будет размахивать и угрожать девушке. Под рисунком сделаем подпись: «Не отдам бутылку, за нее плачено. А хошь — и в морду дам».
— Интересно, — сказал Степан, — хорошо бы ее завтра же и вывесить.
— Завтра принесу перед работой.
— Вот он злиться будет! — заметил Бурков.
— Позлится и перестанет…
Нюра отошла в сторонку и одиноко стояла, прислушиваясь к разговору. Надеждин с участием посмотрел на эту смелую девушку, не побоявшуюся пьяного парня.
— Что же ты, Нюра, от нас отошла? — спросил он.
— Они же мне не рады. Маторин, тот по грубости по морде ударил, а эти… — и она заплакала снова, — в душу норовят, да больней.
— Правда это? — спросил Надеждин, обращаясь к Степану.
— Как сказать… — начал было Степан, отводя взгляд от строгих, правдивых глаз Надеждина. — Не без этого.
— Хорошо, что хоть честно признаешь свою вину. Надо вам с Нюрой помириться. Она ведь девушка хорошая. Пошла на производство, бросив канцелярию, где жила безбедно и никто ее не обижал. И стыдно вам так подчеркивать, что вы ей не рады. Даже за одним столом обедать с ней не хотите…
— А я и не нуждаюсь, — вмешалась в разговор Нюра, — пусть без меня обедают, лишь бы на работе не обижали. Я ведь сюда не сразу из канцелярии пришла, я на курсах училась. Но ведь без практики трудно. А как увидишь, что бригадир от тебя нос воротит, так тяжело на душе станет…
— Ладно, не обижайся, — не глядя на девушку, сказал Бурков. — Буду тебе теперь помогать…
— И давно бы так! — воскликнул Надеждин. — Подайте друг другу руки, и теперь, чтобы окончательно мир закрепить, пойдем все вместе в столовую и за одним столом пообедаем.
Карикатура Надеждина имела успех. Ее повесили возле рабочего места Буркова, и во время обеденного перерыва здесь успела побывать вся тракторная. Щеки Маторина, как два хорошо поджаренных сочных битка, казались особенно большими по сравнению с крохотным носиком красно-бурого цвета и маленькими глазками. Бутылка, которую он держит в руках, стала на рисунке не обычной пустой посудиной из-под водки, а огромным сосудом в человеческий рост. Кулак же нарисован был очень маленький и совсем не страшный.
Маторин подошел к карикатуре одним из первых и пренебрежительно сказал:
— Не похоже. Степан лучше нарисовал, я у него просил даже, чтобы он на память дал, а эту и даром не взял бы.
Внимание, с которым все рассматривали карикатуру, сначала не огорчало его. Ему нравилось, что на него обращают внимание, и он не скрывал этого: значит, все-таки заметный человек, если о нем столько говорят. Но когда в столовой официантка прыснула со смеху, глядя на него, и тихонько сказала соседке, что его здорово высмеяли, он обиделся и завел серьезный разговор со Степаном.
— Это все твои штучки, — зло говорил Маторин, — проходу нет, все надо мной смеются.