Против ожидания прощание долго не затянулось, и Мезенцов выбежал на лестничную площадку. Дверь захлопнулась за ним с тяжелым звоном, и через пять минут он уже сел в трамвай, шедший на вокзал.
Дорогой снова вспомнились самые первые дни знакомства с Галиной Петровной, странная и нелепая история женитьбы. Познакомились они в Ленинграде на студенческой вечеринке, и чем-то заинтересовала Мезенцова Галина Петровна, на какое-то мгновение привлекла его внимание. Он провожал ее до дома в злую метельную ночь. Слушая ее признания, он и мысли не имел о том, что когда-нибудь в его жизнь войдет эта хорошенькая женщина с копной растрепанных белокурых волос. Они расстались, не условившись снова встретиться, но через несколько дней в комнату общежития пришла Галина Петровна и допоздна засиделась, — оказалось, что у них есть общие знакомые. С тех пор она приходила незваная, непрошеная, робко спрашивала, не отвлекает ли от занятий, и, если Мезенцов говорил, что ему надо готовиться к зачетам, тотчас же прощалась и долго слышно было, как стучат ее высокие каблучки по каменным ступеням крутой лестницы студенческого общежития. А потом настала весна, пришли белые ленинградские ночи, приятель Мезенцова уехал на практику, и снова стала наведываться Галина Петровна.
Однажды в поздний час стояли они вдвоем у раскрытого окна. Хрупкими казались очертания огромных зданий, и странный синеватый отлив был на невысоких волнах. Золотые купола соборов и шпили старинных строений отчетливо видны, как днем, но нет вокруг чистого дневного блеска. Что-то призрачное, сказочное в огромном просторе, раскинувшемся за узким окном.
Галина Петровна села на подоконник, глянула вниз и зажмурилась. Потом ее рука нашла руку Мезенцова, и, снова открыв голубые глаза, Галина Петровна сказала:
— Вы могли бы так сильно полюбить, чтобы броситься вниз с седьмого этажа, если бы знали, что ваша любовь отвергнута? — И, прежде чем он ответил, добавила: — Конечно, не сможете. Ведь вы цельный человек, именно потому мне и нравитесь. А я бы смогла! Ведь я сильно люблю. И знаете кого? Вас, Никита. Вы очень красивы.
Он действительно был красив — с высоким белым лбом, с непокорными каштановыми волосами, с глазами зеленого отлива — «как у кота», смеясь, говаривала Галина Петровна.
Сколько раз впоследствии думал Мезенцов о том, как подействовали на него странные слова сумасбродной молодой артистки. По характеру он был человеком спокойным, рассудительным, а вот женился нелепо, безрассудно. Как он жалел о своем необдуманном шаге, как горевал в долгие месяцы разлуки, когда жена уезжала на гастроли.
А как дальше сложится их жизнь? Теперь, пожалуй, нечего об этом и думать… Ведь он и сам не знает, куда его направят, в какую часть придется ехать… Дороги, дальние дороги впереди, и скоро ли увидит снова жену, он и сам не знает.
Часть пятаяВ ПОТЕМКАХ
Поздняя ленинградская осень. Дождь льет как из ведра, по окраинным переулкам не проехать, на заболоченных пустырях хлюпают под ногами кочки, и редкий прохожий решается пройти от Старого механического до взморья. Безлюдно в эту пору в тихом переулке, где стоит покосившийся от времени дом Игнатьевых. Снова нужно чинить крышу, потолок неожиданно стал протекать, и всюду по стенам расплылись желтые пятна.
Дмитрий Иванович и Степан в отъезде, пришлось нанимать кровельщиков. Таня ходит по дому в комбинезоне, в высоких сапогах с брезентовыми голенищами, — поминутно выбегает она в палисад и оглядывает со всех сторон крышу. Починили ее плохо, кровельщики заявляют, что они не виноваты: железо проржавело, стропила прогнили, дом давно пора уже сносить на слом. Пожалуй, они правы, и на этот раз даже Мария Игнатьевна ворчит:
— Нечего больше упрямиться, надо переезжать отсюда. Вернется папа из Обрадова, я ему обязательно скажу, Танечка, что больше зимовать тут не будем. Как-нибудь эту зиму перебьемся — и прощай старый дом.
— Жалко будет папе с ним расставаться, ведь здесь прошла вся ваша жизнь, да и столько поколений до вас тут жили, — говорит Таня. — А впрочем, пришло время жить по-новому. Я слышала недавно разговор папы со Степаном. Оба жалели, что придется отсюда уехать, но все-таки подали заявления на квартиру в новом доме.
— И правильно сделали! — вздыхает Мария Игнатьевна. — Сил нет больше заниматься ремонтом. К тому же и тоскливо здесь, глухо. Конечно, когда дома народу много, скучать не успеваешь, а сейчас… Ума не приложу, как ты здесь одна останешься в нынешнюю осень.
— Ничего, мама, — успокаивает Таня, — у меня сейчас работы много, буду заниматься, да и ты скоро вернешься из Москвы.
Впервые за последние годы одна уезжает в Москву Мария Игнатьевна, и сборам уделяется много времени. В Москве ей предстоит участвовать в работе совещания по народному образованию, а жить она будет у сестры, — наверно, привезет в Питер много новостей, а то за последнее время от Прозоровских писем нет, неизвестно, как живет Аграфена Игнатьевна и вся их семья, что с Асей.
— Ася тоже не пишет, — жалуется Таня. — В прошлый раз, когда была в Москве, в Ленинград не приехала, а теперь, наверно, по-прежнему киснет в своем Энске.
Впрочем, много разговаривать нет времени: сегодня вечером уходит поезд в Москву, и Мария Игнатьевна стала собираться уже с утра. Из сундука, где все вещи были обильно посыпаны нафталином, извлечено демисезонное пальто с круглыми отворотами и меховым воротником. Шляпка, купленная еще до революции, вынута из круглой картонной коробки. И лайковые перчатки, подаренные недавно Дмитрием Ивановичем, пригодятся.
— Какая ты, мама, сегодня нарядная! — восклицает Таня и обнимает ее, а Мария Игнатьевна ласково отстраняет любимую дочь: не до нежностей, пора торопиться, ведь до Московского — а по-новому Октябрьского — вокзала ехать довольно долго.
Таня старательно закрывает дом, кладет ключ в карман и сопровождает мать до трамвая.
— Ты за домом посматривай, обед себе каждый день вари, не питайся всухомятку — вредно, — наставляет мать, но Таня смеется: она села рядом с ней в передний вагон и будет провожать ее на вокзал. Мария Игнатьевна пробует возражать, но не так-то легко уговорить Таню.
— Поздно будешь возвращаться домой, как бы не обидели на обратном пути. Места-то наши глухие…
— Ничего, мамочка, я никого не боюсь.
Расставаясь, обе всхлипнули, и Таня долго бежала за вагоном…
Когда Таня возвращалась домой, было уже поздно. Боты промокли. Она безуспешно куталась в пуховый платок. Со взморья дул пронзительный ветер, очень холодный и колкий. По темному переулку идти плохо, и Таня все время попадала в лужи. К дому было не подойти, ручеек журчал у самого крыльца.
Таня решительно сделала несколько шагов вперед и угодила прямо в воду. Открыла дверь и, прежде чем войти в прихожую, оглянулась. Какая-то темная фигура показалась вдалеке. Незнакомый человек — не разобрать было его фигуры во тьме — медленно ходил по переулку. Тане почему-то показалось, что это — женщина. Что может она делать здесь в это позднее время? Таня постояла мгновение на пороге, но ветер со взморья дул с такой силой, что Таня качнулась и дверь за ней захлопнулась.
Сразу же, не зажигая огня, она стала переодеваться. Снова облачилась в комбинезон, вытерла мокрые ноги, надела теплые чулки, натянула сапоги с брезентовыми голенищами и почувствовала себя совсем хорошо. Нащупав на столе лампу, Таня сняла стекло, выкрутила фитиль, зажгла его и в ту же минуту услышала стук в дверь.
— Сейчас открою, — крикнула она и с лампой в руках пошла в прихожую. — Кто там?
В ответ послышался женский голос, но слов было не разобрать — ветер стал еще сильней и гудел в переулках, как в огромных трубах.
Таня приоткрыла дверь, поздняя посетительница рванула ручку и вошла в дом.
— Какими судьбами? — спросила Таня, но руки женщины уже протянулись к ней, и она почувствовала прикосновение теплых губ. — Асенька, милая, не ты ли это ходила сейчас по переулку?
— Да, я. Приехала сегодня поздно и сразу направилась к вам. А у вас никого не было дома. Уж я стучала, стучала… Потом решила походить по переулку. Все равно, думаю, кто-нибудь придет же домой.
— У нас сейчас все в разъезде, я одна хозяйничаю. И имей в виду, никуда не отпущу тебя. Будем тут только вдвоем, успеем обо всем поговорить.
А поговорить было о чем. Оказывается, Ася приехала в Ленинград по срочному вызову института и завтра должна с утра снова быть у Бодрова.
— Жаль, что не смогу быть с тобою, — говорила Таня утром, когда они расставались на трамвайной остановке, — я бы ему такого наговорила…
— Не беспокойся, и я теперь злее стала, — смеясь, ответила Ася. Они расстались, условившись встретиться вечером в кино, а оттуда, уже после картины, поехать домой…
Трамвай уже довез Асю до института, и тут она решила вдруг, что торопиться нечего: подождет Бодров, ничего с ним не случится! Лучше поговорить сперва с Шустовым, — ведь она даже понятия не имеет, зачем ее срочно вызывают в Ленинград, а он, наверно, в курсе институтских дел…
Она заранее радовалась встрече с учителем и крепко сжимала ручку портфеля: ведь в нем записи ее первых исследований, сделанных в Энске. Она никак не ожидала, что этот захолустный городок окажется хранителем бесценных археологических сокровищ. Главные его богатства пока в земле, они не раскопаны, Ася только нанесла местоположение старинных курганов на план Энска. Она еще недостаточно опытна, ей нельзя одной заниматься таким трудным и ответственным делом, как раскопки. Вот если приедет в Энск хороший руководитель, тогда другое дело. Тогда и она покажет, что недаром провела эти годы.
…Она с волнением вспоминала один день в Энске, вскоре после того, как музей был открыт для осмотра. Среди посетителей появилась немолодая женщина в шелковой шали, в чувяках на босу ногу. Неслышными шагами подошла эта женщина к Асе и попросила ее зайти в гости. Странная просьба удивила Асю.