— Я вам словами объяснить не могу, вы уж, милая, сами посмотрите. Может, и найдете что путное.
Ася удивилась, но зайти к женщине пообещала. В понедельник, когда музей был закрыт, ранним утром шла она по каменистой тропке на окраину города. Было очень жарко, и мало помогал шелковый зонтик: солнце припекало все с большей силой. Маленькие пестрые ящерицы то и дело перебегали тропку. Надоедно стрекотали цикады. Жаркий ветер с моря пах полынью и солью. Ася облизала пересохшие губы — и на них была соль…
Женщина жила в маленьком чистом домике с обширным двором. Ласково встретив гостью, она сразу повела ее в самый дальний конец двора, — там была яма, в которой копали глину.
— Смотри, голубушка, дело какое. Из этой ямы мой муж брал глину для домашних работ, а вчера вдруг докопался до такого… Тут, наверно, в старину кладбище было, — погляди-ка, кости повсюду… Мы, конечно, засыпать могилу хотели, а потом я решила к вам зайти. Может, тут в могиле и клад какой зарыт?
Много раз приходила к этой яме Ася и вскоре обнаружила, что действительно на окраине Энска, в том самом месте, где стоит маленький дом с большим двором, есть старинные захоронения, а неподалеку отсюда высятся курганы… С того дня и начались находки, которые обрадовали Асю и стали ее самой главной отрадой.
Она не торопилась копать, она только готовила материал для будущих исследований. Прекрасно помнила Ася завет Шустова: «В науке самая вредная вещь — излишняя торопливость. Только терпеливая работа сулит успех». И упорная подготовительная работа действительно принесла плоды: каждый день появлялись в музее новые люди и новые вещи. Горожане приносили самые разнообразные предметы старины: и обломок греческой амфоры, и скифский бронзовый крючок, и ручку графина из венецианского стекла, и медную пряжку с российским императорским гербом; а один старый партизан принес кипу полуистлевших газет восемнадцатого года, напечатанных на серой оберточной бумаге, и потребовал, чтобы в музее был создан советский отдел.
Так образовывались постепенно новые знакомства. Асю уже знали в Энске, к ней приходили охотники, рыбаки, чернорабочие. Они уже прослышали, что всем старинным интересуется эта молчаливая высокая женщина с красивым лицом и быстрой походкой. И все-таки о главном, о том, что составляло предмет ее гордости и неустанных забот, они не догадывались. Вечерами Ася шла к берегу моря и долго разглядывала здания Энска, его сады и чистые домики. Сквозь напластования веков она угадывала строгие очертания древнего города. Даже не одного города, а нескольких, сооружавшихся в разные эпохи… Раскопки сулят здесь огромную удачу. Она откроет эти древние города, она создаст музей, слава которого прогремит во всем мире. Она заставит говорить камни и в земле найдет свидетельства далекого прошлого. Как только начнутся раскопки, сюда съедется много ученых из разных мест страны. Тогда Энск заживет новой жизнью…
Ася не раз мысленно представляла, как удивится Шустов ее рассказам, с каким волнением разложит на своем письменном столе глиняные черепки, привезенные ею, и по ним будет читать летопись прошлых времен. И вот теперь этот час настал… Она у знакомой двери, обитой пестрой клеенкой.
Шустов вышел в теплых ватных штанах, в бурках. На лысой голове у него, как всегда, шелковая шапочка. Толстые очки придают ему почему-то вид гнома… Так и кажется, что он хранит подземные сокровища, что много тайн знает и много радости еще принесет людям, которых любит, хотя иногда и поддразнивает добродушно.
Ася наклонилась и поцеловала его в морщинистый лоб. Он тоже ткнулся в ее щеку губами и со слезами в голосе сказал:
— Милая вы моя, до чего же я рад вас видеть.
Хоть и маленький ростом, а все же он напомнил Асе ее рослого и сильного отца. Что-то отцовское есть в этой растерянной улыбке, в чуть косящем взгляде близоруких глаз, в той стариковской нежности, с которою он гладит ее руку…
Они прошли в библиотеку. Здесь было грязно, неуютно, холодно, в углах — паутина, дрова еле тлеют в огромной печке, разбитый колпак лежит около электрической лампы, а над самой лампой — неумело сделанный бумажный абажур, похожий на треугольные шляпы, которые делают себе дети во время сильной жары…
— Почему у вас такой разор? — спросила Ася. — И сколько книг навалено во всех углах!
— Жена в больнице, — с грустью ответил Шустов. — А домработница, как назло, уехала ненадолго в деревню и только сегодня утром вернулась. Сейчас она пошла за сахаром и булками. Значит, мы с вами и чайку попьем, и в тепле посидим. Она и печку затопила, да дрова плохие попались, не горят, а тлеют.
Впрочем, чай в тот день он пил поздно. Привезенные Асей образцы находок заинтересовали его.
— Вы так интересно говорите об энских чудесах, что я готов хоть навсегда перебраться туда. Будем там копать и печатать наши работы под общей подписью. Мне всегда хотелось провести остаток своих дней в маленьком тихом городке, где шумит море и поют цикады.
— Но вас из института не отпустят, — смеясь, сказала Ася.
Шустов посмотрел на нее с изумлением.
— Неужели вы не знаете, что я приказом Бодрова освобожден от работы в институте?
Это было такой неожиданной новостью, что у Аси перехватило дыхание и она недоуменно развела руками.
— Не может быть!
— И не меня одного освободили. За компанию прогнали и Дронова. Наш Иудушка необычайный ловкач по части заявлений. Вы, конечно, догадываетесь, о ком я говорю?
Ася кивнула головой, и Шустов с волнением продолжал:
— Он день и ночь занят проверкой наших личных дел. После неустанных трудов Бодров написал огромное заявление во все инстанции о засоренности научных кадров института людьми подозрительного социального происхождения. Про меня, например, сообщил, что я из духовного сословия и тайком хожу в церковь.
— Но ведь это ложь, — горячо сказала Ася. — Ведь я-то знаю, что вы самый последовательный атеист. Это доказано вашими трудами.
— Ну, в моих-то трудах он не рылся. А насчет происхождения имеет некоторые основания, сукин сын. Правда, отец мой в нашей тверской епархии был только дьячком и жил до революции гораздо хуже, чем питерский дворник. Но ведь это не сразу объяснишь. Да и где нужные документы разыщешь? Ведь умер он еще в царствование Александра Третьего.
— Напрасно вы сдались, надо добиваться возвращения в институт…
— А зачем? — печально спросил Шустов. — Разве можно спокойно работать, когда каждый день Бодров созывает совещания, на которых грозит разоблачить до конца «вражеское охвостье» в институте. Я, знаете, получаю маленькую пенсию и каждый месяц продаю немного книг. На жизнь хватает, а большего мне не нужно. Вообще-то неизвестно, сколько еще протянешь.
Они долго разговаривали и сели пить чай, когда уже стало смеркаться. Ася взглянула на стенные часы и огорчилась: сегодня уже поздно ехать в институт, там сейчас никого нет. Придется поездку отложить до завтра.
Договорившись с Шустовым, что еще зайдет к нему до отъезда, Ася поехала за Заставу, к Тане Игнатьевой.
Назавтра Ася шла по институтскому коридору, как по кладбищу. Никого из старых знакомых она не встретила. Даже в раздевалке сидел сейчас новенький старичок, совсем не похожий на того, с кем любила раньше разговаривать Ася. Выглядел он странно, был необщителен, всем делал замечания: у того вешалка оторвалась, у того галоши протекают, а у этой — боты дырявые. В канцелярии сидела девчонка в короткой юбке и графила большую толстую тетрадь с таким видом, словно от этого зависели судьбы русской науки на сто лет вперед. Асе пришлось долго ждать, пока девчонка соблаговолила обратить на нее внимание.
— Мне нужно товарища Бодрова, — тихо сказала Ася, — он меня вызывал телеграммой.
— А по какому делу?
— Мне это самой неизвестно.
— Зачем же вы приехали?
— Я вам отвечать не намерена, — ответила Ася, еле сдерживаясь, чтобы не наорать на эту противную и самодовольную барышню.
— Тогда подождите, сейчас товарищ Бодров занят…
Ждать пришлось долго. Только во время обеденного перерыва Бодров вышел из кабинета прыгающей походкой. Он хотел было пройти мимо Аси, но в последнюю минуту остановился возле нее и резко спросил:
— А вы зачем меня ждете?
— Я же по вашему вызову приехала в Ленинград.
— Я вас не вызывал…
Ася протянула ему телеграмму:
— Вероятно, какое-то недоразумение…
— Никакого недоразумения нет! Я действительно посылал вам телеграмму, но явиться вы должны не ко мне, а в комиссию по чистке. Неужели вам неизвестно, что вы нужны комиссии по чистке партии, которая сейчас работает в нашем институте?
Ася молчала, и он, самодовольно потирая пухлые руки и морща маленький нос с красным, отмороженным кончиком, добавил:
— Вот видите, до чего вас довело легкомыслие. Со мной вести откровенные разговоры не хотели, а на комиссии небось придется каяться.
Он ушел, не поклонившись на прощание, и секретарша, с любопытством наблюдавшая за этой сценой, снисходительно объяснила Асе:
— Надо было сразу сознаться, зачем вы приехали. А вы не послушали меня и эвона сколько времени потеряли.
Вынув из сумочки зеркало, она смотрелась в него, пудрилась и, не глядя на Асю, продолжала:
— Заседание комиссии по чистке состоится сегодня в семь вечера, через четыре часа. Вы обязаны явиться на заседание. Не хочу вас огорчать, но отнесутся к вам с недоверием: ведь вы отказались все свои дела пояснить товарищу Бодрову.
Она еще долго бы продолжала разговор, но Ася ушла, не дослушав до конца, и секретарша крикнула ей вдогонку:
— И документ насчет развода не забудьте с собой захватить.
К счастью, Ася всегда носила с собой эту выписку, она была для нее постоянным напоминанием о совершенной когда-то ошибке…
Выйдя на улицу, Ася с ужасом подумала, что придется еще четыре часа ждать, пока начнется собрание. Ей сейчас никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось разговаривать. Снова в ее жизнь вторгается бывший муж, с которым, казалось, все уже порвано. Ведь тогда, в больнице, они расстались навсегда. И вот снова ей придется держать ответ за прошлое… Какие показания от нее потребуют? Какое ей дело до судьб