ы Беркутова?
Она ходила под дождем по тихим линиям Васильевского острова, по переулкам Петроградской стороны и не чувствовала ничего, кроме тупой, ноющей боли в сердце. Время пролетело незаметно. Когда она вернулась в институт, большой зал уже был переполнен. Не сразу нашла Ася место в передних рядах. Кругом почти не было знакомых лиц, чувствовалось, что Бодров за последнее время похозяйничал в институте и почти всех старых работников заменил своими людьми.
Что-то заставило Асю обернуться назад, и она сразу встретила устремленный на нее внимательный взгляд: это ее бывший муж смотрел на нее усталыми и грустными глазами. Он сильно похудел за последнее время, и мешком висел на нем модный костюм, купленный в первые дни семейной жизни. Чувствовалось, что он старается опроститься и не обращает больше внимания на одежду. Хоть был он в рубашке с отложным воротником, но галстука уже не носил. Брюки были заправлены в высокие сапоги грубой работы. Волосы были очень коротко пострижены. Он все время шевелил левой рукой, словно онемевшей после удара. В его взгляде было что-то удивительно печальное, казалось, что он с надеждой смотрит на Асю. «Неужели думает, что я теперь из жалости примирюсь с ним? Но ведь это же невозможно! Да и ничего общего нет теперь у нас…»
Ася ясно понимала, что не научная работа настоящее призвание Беркутова. Он из тех людей, которым меньше всего интересна кропотливая работа исследователя, — такие люди, как Беркутов, не находят в ней настоящей радости. Их интересует только то, что не представляет значения для настоящего ученого, — признание, известность, шум в печати, громогласные выступления на собраниях, приветственные резолюции, высокие звания… Но ведь это все не стоит и сотой доли тех тихих радостей, которые ждут подлинного исследователя. Пока Ася думала обо всем этом, места за столом президиума уже заняли. Ася с интересом разглядывала председателя комиссии.
Это был человек высокого роста, очень худой, морщинистый, с нависшими над глазами седыми кустиками бровей. Его глуховатый голос звучал очень приятно. Он был аккуратен, — это можно было понять, взглянув на старательно очиненные карандаши, лежавшие на столе, и на разграфленную стопку бумаги возле письменного прибора.
— Итак, мы продолжаем сегодня заседание нашей комиссии по чистке партии, — сказал он, глядя в бумаги. — Мы подошли сейчас к делу товарища Беркутова, бывшего заместителя директора института.
Все глаза были обращены к тому ряду кресел, где сидел Беркутов, и он низко наклонил стриженую голову, не рискуя ни с кем встретиться взглядом.
— Дело Беркутова, предупреждаю вас, довольно путаное, и в нем не очень легко разобраться.
С волнением слушала Ася эти слова. Наконец-то спадет завеса с тайны, окружающей жизнь бывшего ее мужа, и все разъяснится.
Председатель назвал несколько фамилий людей, которые могут дать ценные разъяснения о Беркутове, — своего имени Ася не услышала. Упомянул он о некоем Гае, работавшем в институте завхозом, — на эту должность устроил Гая Беркутов. Как известно, накануне разоблачения Гай скрылся, прихватив с собой большую сумму казенных денег. Показания Гая многое разъяснили бы в биографии Беркутова, но доныне этот авантюрист не разыскан. Как председатель комиссии, он вынужден напомнить всем, кто будет сегодня выступать, что комиссия ждет от них только одного: правды. Чистка партии сейчас приобретает огромное значение. В эти дни решаются судьбы пролетарской революции на многие годы вперед. Первая пятилетка осуществляется успешно. Она стала не проблемой, а реальностью. Заводы и фабрики, шахты, железные дороги с каждым днем набирают темпы. Можно с уверенностью сказать, что план первого года пятилетки будет перевыполнен. Коллективизация деревни развивается успешно, несмотря на огромные трудности. Тем важнее теперь заботиться о кристальной чистоте партийных рядов.
Он говорил умно и дельно, и в его простых, немного общих фразах Ася чувствовала огромный внутренний смысл. Она увязывала воедино и то, что говорил сейчас председатель комиссии по чистке, и отъезд своего отца в далекий уральский городок, где строится большое металлургическое предприятие, и ту работу, которую делают на Старом механическом заводе, где работают ее дядя и двоюродный брат. Как нелегко было от этих широких обобщений перейти к судьбе Беркутова…
А в это время Беркутов уже вышел вперед и сел на стул, стоявший неподалеку от стола президиума. Что ж говорить, нелегко ему сейчас под пытливым взглядом внимательных и любопытных глаз…
— Прошу слова, — крикнул с места Бодров. — Я сделаю внеочередное заявление…
Председатель кивнул головой, и Бодров начал пробираться вперед. Он не сразу собрался с мыслями. Все время поглядывал он в мелко исписанные листки, которые вынул из бокового кармана пиджака, и что-то шептал. Ася чувствовала, что от его слов зависит многое, и нетерпеливо ждала его выступления. Беркутов ерзал на стуле, низко опустив голову. Умные маленькие глаза председателя поблескивали под седыми бровями.
Но вот Бодров отложил в сторону листки и заговорил:
— Председатель правильно сказал, что жизнь члена партии должна быть чиста. Член партии должен всю свою душу высказать перед таким собранием, какое происходит сегодня. Вот и надо поставить вопрос прямо: не собирается ли Беркутов обмануть партию?
— Что вы хотите сказать этим? — спросил кто-то из присутствующих.
— Что? А вы как думаете? — сердито крикнул он в ответ. — Кроме того, что я говорю, ничего сказать не хотел.
— Товарищ Бодров, — перебил председатель, — не вступайте в частные разговоры и говорите короче.
— Пожалуйста, если хотите, я могу говорить коротко. Я утверждаю, что на этой чистке нет того, кого мы чистим. Нет самого Беркутова.
Все рассмеялись, и так громко, что несколько минут Бодров не мог произнести ни слова.
— Вместо Беркутова присутствует на этой чистке человек, скрывший свое имя. Тот, кого вы сейчас проверяете, не Беркутов, а человек, присвоивший чужие документы. Я утверждаю, что это предатель. Я требую проверки всего сказанного им. Таким людям не место в партии.
Он сел, вытер пот со лба. Руки его тряслись. Красный галстук в горошину сбился в сторону.
— Я кончил.
В зале стало тихо. Все смотрели на Беркутова настороженно и внимательно, как будто испытуя его, а он сидел все в той же позе, низко опустив голову.
— Товарищ Беркутов, — сказал председатель, и в голосе его появились неожиданно холодные, угрожающие ноты, — вам как члену партии предъявлено тягчайшее обвинение. Вы знаете, что угрожает вам как коммунисту, если обвинение, выдвинутое против вас, подтвердится?
Беркутов ничего не ответил.
— Скажите коротко и прямо, прав ли товарищ Бодров?
Беркутов все еще молчал, и это начало удивлять присутствующих.
— Почему вы молчите? Можете же вы наконец ответить…
Беркутов поднялся со стула, откашлялся и тихо, так что его не слышали сидевшие в задних рядах, ответил:
— То, что он говорит, правда. Я не Беркутов. Настоящая моя фамилия Ненароков. Илья Навсикакиевич Ненароков.
Собрание сразу зашумело на сто голосов. Бодров, привскочив на стуле, яростно закричал:
— Видите? Я говорил. Сущая правда.
— Может быть, вы не откажетесь все-таки объяснить, — сказал председатель, — почему вы взяли чужую фамилию и для чего втерлись в партию?
— Я скажу, — ответил Беркутов, — я могу ответить, но, может быть, это не очень интересно.
— Чересчур скромничаете, — выкрикнул Бодров, — очень даже интересно.
— Что же, я, пожалуй, начну, — вдруг меняя манеру разговора, сказал Беркутов, — но это довольно длинный, хотя и занимательный рассказ. Сейчас, сейчас, только закурю…
Он вынул из кармана папиросу, закурил и, ни на кого не глядя, начал свой странный рассказ:
— Недавно я снова припомнил всю свою жизнь, и, надо сказать, по странному случаю. Как-то на днях поехал я поужинать в ресторан. За соседним столом сидели двое сильно подвыпивших молодых людей и оживленно беседовали о чем-то. Я прислушался к их разговору. Они просматривали четвертую страницу «Известий». На четвертой полосе, как вы знаете, печатаются иногда списки лиц, меняющих фамилии. В этот день был напечатан подобный список. Иван Никанорович Сукин, происходящий из граждан города Рыбинска, менял фамилию. Он хотел стать Менделеевым. Молодые люди решили написать в рыбинский загс, что у них есть отвод. Они требовали, чтобы у нас остался хоть один Сукин. Они утверждали, что Сукин не имеет права называться Менделеевым. И вот, прослушав их вздорный и нелепый разговор, я вспомнил неожиданно, что я именно такой Сукин, что я живу по чужим документам и подлинная моя фамилия — Ненароков. Я вспомнил всю свою жизнь шаг за шагом. Вспомнил с того самого дня, когда я перестал быть Ильей Навсикакиевичем Ненароковым. Случилось же это так. Я жил тогда в Семипалатинске. В городе давно уже поговаривали, что красные войска собираются отступать. Я лежал в больнице — мне месяца за два до этого сделали сложную операцию. В теплый весенний день я вышел из больницы. Я шел по улице с синим узелком под мышкой. В узелке было белье, краюха черного хлеба.
— Слишком много беллетристики, — сказал председатель комиссии. — Берите прямо быка за рога.
— Я подошел к берегу Иртыша и неожиданно услышал доносившиеся откуда-то выстрелы. Плохо дело, решил я, должно быть, красные отступают, и, сказать по правде, мне стало не по себе. Все-таки я отчасти сочувствовал большевикам. Именно отчасти. Был я все-таки бедным счетоводом Ненароковым, служившим в конторе купца Файдулина. Итак, продолжаю. Я остановился и прислушался к выстрелам. Сомнения быть не могло: где-то вблизи идет бой. Я не воевал на германском фронте, так как был белобилетником, и впервые находился так близко от войны. Я побоялся сразу возвращаться домой. Пошел в сад, на берег Иртыша, положил под голову узелок и прилег ненадолго: от свежего воздуха начинала кружиться голова. Я заснул. Когда проснулся, было уже темно. Я поднялся с земли и хотел уходить, но заметил, что около меня, притаившись, лежит человек.