— Итак. Чем, по-вашему, занималась Вик МакКуин? — спросил Долтри.
Кончик сигареты пылал в темноте, отбрасывая инфернальный свет на его морщинистое уродливое лицо.
— Чем же?
— Она направилась прямиком к этому типу, Бингу Партриджу. Охотилась за ним, чтобы получить информацию о своем сыне. Что и сделала. Она так сказала, верно? Она, очевидно, связана с какими-то совсем уж порочными ублюдками. Вот почему схватили ребенка, вам не кажется? Она сейчас получает урок от своих деловых партнеров.
— Я не знаю, — сказала Хаттер. — Спрошу у нее, когда ее увижу.
Долтри поднял голову, выпустил дым в бледный туман.
— Бьюсь об заклад, это торговля людьми. Или детская порнографии. Эй, это имеет смысл, верно?
— Нет, — сказала Хаттер и пошла.
Сначала она просто разминала ноги, соскучившиеся без движения. Ходьба помогала ей думать. Она сунула руки в карманы своей фэбээровской ветровки и стала обходить фургон, направляясь к краю шоссе. Глядя через дорогу, она видела через сосны несколько огней, горевших в доме Кристофера МакКуина.
Врач сказала, что Кармоди лежит на дороге в ожидании наезда, но было не совсем так. Было хуже. Он прогуливался прямо посреди улицы, бодро шел прямо по полосе встречного движения. Потому что в этом доме было что-то, в чем он нуждался. Нет. Поправка: в чем нуждался Уэйн. Это было настолько важно, что все остальные соображения, включая собственное дальнейшее выживание, можно было исключить. Это было здесь, в этом доме. В двухстах футах отсюда.
Долтри догнал ее, когда она переходила дорогу.
— Так что же нам теперь делать?
— Я хочу посидеть с одной из команд наблюдения, — сказала Хаттер. — Если идете, вам придется потушить сигарету.
Долтри бросил сигарету на дорогу и наступил на нее.
Перейдя через шоссе, они стали пробираться по гравийной обочине. Они были в сорока футах от подъездной дороги к хижине Кристофера МакКуина, когда раздался чей-то голос.
— Мэм? — тихо сказал кто-то.
Из-под ветвей ели вышла маленькая, полная женщина в темно-синей куртке-дождевике. Это была индианка, Читра. В одной руке она держала длинный фонарь с корпусом из нержавейки, но не включала его.
— Это я. Хаттер. Кто здесь?
— Я, Поль Гувер и Джебран Пельтье. — Это была одна из двух команд, размещенных среди деревьев, чтобы наблюдать за домом. — Что-то не так с оборудованием. Бионическая антенна перестала работать. Камера не включается.
— Мы знаем, — сказал Долтри.
— Что случилось? — спросила Читра.
— Вспышка на солнце, — сказал Долтри.
Вик оставила «Триумф» среди деревьев на невысоком бугре у дома своего отца. Когда она сошла с байка, мир покачнулся. У нее было такое чувство, что она стала фигуркой в стеклянном снежном шарике, которую бесчувственный малыш наклоняет то туда, то сюда.
Она стала спускаться по склону и с удивлением обнаружила, что не может идти по прямой линии. Если бы ее остановил коп, то она сомневалась, что смогла бы пройти основной тест на трезвость, пусть даже ни капли не выпила. Потом ей пришло в голову, что если бы ее остановил коп, то он, вероятно, нацепил бы на нее наручники и при этом пару раз огрел бы дубинкой.
К силуэту ее отца у задней двери присоединился большой, широкогрудый человек с огромным животом и с шеей толще его бритой головы. Лу. Она различила бы его в толпе и с пятисот футов. Двое из троих парней в ее жизни, которые любили ее, смотрели, как она нетвердо идет вниз по склону; не хватало одного только Уэйна.
Мужчины, подумала она, — это одно из немногих надежных удобств в этом мире: как огонь в холодную октябрьскую ночь, как какао, как растоптанные тапочки. Их неуклюжие знаки внимания, их щетинистые лица и их готовность сделать, что нужно — приготовить омлет, заменить перегоревшую лампочку, обниматься, — иногда превращали пребывание женщиной чуть ли не во благо.
Она хотела бы не так отчетливо осознавать огромную пропасть между тем, как ценили ее мужчины в ее жизни, и своей подлинной ценностью. Она, ей казалось, всегда просила и ожидала слишком многого, а давала слишком мало. У нее словно бы имелось извращенное побуждение заставить всякого, кто заботится о ней, пожалеть об этом, побуждение найти что-то такое, что будет больше всего приводить их в ужас, а потом проделывать это, пока им не придется бежать от нее ради самосохранения.
В левом глазу было такое чувство, словно там медленно поворачивался большой винт, все крепче и крепче закручиваясь в свою гайку.
На протяжении десятка шагов ее левое колено отказывалось сгибаться. Потом, на полпути через задний двор, оно вдруг сложилось, и она упала на него. Казалось, это Мэнкс сокрушил его своим молотом.
Ее отец и Лу выскочили из двери и поспешили к ней. Она махнула им рукой — мол, не волнуйтесь, я в порядке. Но обнаружила, что не может подняться. Теперь, когда она стояла на одном колене, нога не желала разгибаться.
Отец обхватил ее рукой за талию. Другую руку он прижал к ее щеке.
— Ты горишь, — сказал отец. — Господи, женщина. Давай-ка затащим тебя в дом.
Он взял ее под одну руку, Лу — под другую, и они подняли ее на ноги. Она на мгновение прислонилась головой к Лу и глубоко вздохнула. Его круглое, покрытое седой щетиной лицо было бледным, лоснящимся от влаги, бусинки дождевой воды покрывали весь его лысый череп. Не в первый раз в жизни она подумала, что он упустил свой век и свою страну: он был бы чудесным маленьким Джоном и совершенно непринужденно рыбачил бы в Шервудском лесу.
«Я была бы так рада за тебя, — подумала она, — если бы ты встретил женщину, достойную твоей любви, Лу Кармоди».
Отец шел с другой стороны, обнимая ее за талию. В темноте, вдали от своего маленького бревенчатого дома, он был таким же, каким был, когда она была ребенком… тем, кто шутил с ней, когда бинтовал ее царапины, и кто катал ее на заднем сиденье своего «Харлея». Но как только он вступил в свет, лившийся из открытой задней двери, она увидела человека с белыми волосами и с лицом, ставшим изможденным от возраста. У него были достойные сожаления усы и грубоватая кожа — кожа неисправимого курильщика — с глубокими морщинами на щеках. Джинсы у него были свободные, мешковатые для его несуществующей задницы и тощих, как у трубочиста, ног.
— Что это за мочалка у тебя под носом, папа? — спросила она.
Он искоса бросил на нее удивленный взгляд, затем покачал головой. Открыл и закрыл рот. Снова покачал головой.
Ни Лу, ни отец не хотели отпускать ее, так что им пришлось повернуться боком, чтобы протиснуться в дверь. Крис вошел первым и помог ей переступить порог.
Они остановились в задней прихожей, по одну сторону которой стояли стиральная машина и сушилка, а по другую — висели полки с кое-какими припасами. Отец снова посмотрел на нее.
— Ох, Вик, — сказал он. — Что же, во имя Господа, с тобой сталось?
И он шокировал ее, залившись слезами.
Это был шумный, задыхающийся, некрасивый плач, от которого сотрясались его худые плечи. Он плакал с открытым ртом, и она видела металлические пломбы в его задних зубах. Она сама чуть не плакала, не могла поверить, что выглядит еще хуже, чем он. Ей казалось, что в последний раз она видела его совсем недавно — вроде как на прошлой неделе, — и он был бодрым, гибким, ко всему готовым, со спокойными светлыми глазами, по которым было видно, что он ни от чего не побежит. Хотя он бежал. И что с того? Она сама поступала ничуть не лучше. Во многих отношениях она, вероятно, поступала хуже.
— Тебе надо бы увидеть еще одного парня, — сказала она.
Отец издал сдавленный звук, находившийся на полпути между рыданием и смехом.
Лу выглянул наружу через сетчатую дверь. В ночи пахло комарами — их запах немного походил на оголенный провод, немного на дождь.
— Мы услышали шум, — сказал Лу. — Вроде взрыва.
— Я подумал, это обратная вспышка. Или выстрел из пистолета, — сказал отец. Слезы текли по его кожистым щекам, висели драгоценными камнями в его густых, окрашенных табаком усах. Ему не хватало золотой звезды на груди и пары кольтов.
— Это был твой мост? — спросил Лу. Голос у него был мягким и осторожным от удивления. — Ты только что по нему проехала?
— Да, — сказала она. — Только что.
Они провели ее в маленькую кухню. Там горела всего одна лампа, плошка дымчатого стекла, висевшая над столом. Помещение было аккуратно прибранным, словно кухня в дизайнерской рекламе. Единственными признаками того, что здесь кто-то обитал, были окурки, раздавленные в янтарной пепельнице, и сигаретный дым, висевший в воздухе. И АНФО.
Взрывчатка АНФО лежала на столе в расстегнутом школьном рюкзаке — множество двадцатикилограммовых пакетов. Скользкий белый пластик покрывали предупреждающие надписи. Упаковки были плотными и гладкими. Каждая из них была размером с буханку хлеба. Вик знала, что они будут тяжелыми, как мешки с несмешанным бетоном.
Они усадили ее на стул вишневого дерева. Она вытянула левую ногу. Она ощущала жирный пот у себя на лбу и на щеках, который невозможно было стереть. Свет над столом был слишком ярким. Находясь рядом с ним, она чувствовала, словно кто-то осторожно проталкивает заточенный карандаш ей в левый глаз и дальше, в мозг.
— Нельзя ли выключить свет? — спросила она.
Лу нашел выключатель, щелкнул им, и в кухне стало темно. Где-то дальше по коридору горела другая лампа, излучая коричневатый свет. Против нее она так сильно не возражала.
В ночи снаружи пульсировали квакши, и этот звук навевал Вик мысль о прерывисто гудящем электрическом генераторе.
— Я заставила его исчезнуть, — сказала она. — Мост. Чтобы никто не мог по нему за мной последовать. Вот… вот почему я так разогрелась. За последние два дня я проезжала по нему несколько раз. Из-за этого у меня небольшой жар. Но все в порядке. Это ничего.
Лу опустился на стул напротив нее. Дерево скрипнуло. Сидя за маленьким деревянным столом, он выглядел смешно, словно медведь в юбке.