Ее отец прислонился к кухонному столу, скрестив руки на худой и впалой груди. Темнота, подумала она, принесла облегчение им обоим. В ней они оба стали тенями, и он снова мог быть самим собой, человеком, который сидел в ее спальне, когда она болела, и рассказывал ей о местах, куда ездил на своем мотоцикле, о передрягах, в которых оказывался. Она же могла быть той девочкой, которой была, когда они жили в одном доме, которую он очень любил, по которой очень сильно скучал — и с которой у нее было так мало общего.
— У тебя бывало такое, когда ты была маленькой, — сказал отец, чьи мысли, возможно, шли в том же направлении. — Ты возвращалась домой после поездки на байке, обычно что-нибудь с собой привозя. Потерянную куклу. Потерянный браслет. И у тебя бывал небольшой жар, и ты рассказывала всякие небылицы. Мы с твоей мамой все время об этом говорили. О том, куда ты ездишь. Мы думали, что у тебя, может, руки чешутся, что ты — э-э — одалживаешь вещи, а потом возвращаешь их, когда другие замечают их пропажу.
— Ты так не думал, — сказала она. — Ты не думал, что я ворую.
— Верно. Это, в основном, было теорией твоей матери.
— А у тебя какая была теория?
— Что байк для тебя вроде как волшебная лоза. Знаешь, что это такое? Старожилы в здешних краях берут ветку тиса или орешника и носят ее там и сям в поисках подпочвенной воды. Звучит глупо, но там, где я вырос, не выкопали ни колодца, не посоветовавшись перед тем с лозоискателем.
— Ты не далек от истины. Помнишь «Короткий путь»?
Он опустил голову, задумавшись. В профиль он выглядел почти так же, как в тридцать лет.
— Крытый мост, — сказал он. — Ты и другие дети подбивали друг друга переходить через него. Это меня бесило. У него был такой вид, словно он вот-вот упадет в реку. Его снесли. Кажется, в 1985-м?
— Да. Только вот для меня он так и не рухнул. Когда мне надо было что-то найти, я могла поехать в лес, и он появлялся снова, я могла проехать по нему к любой потерявшейся вещи. В детстве я ездила по нему на «Роли». Помнишь велосипед, который ты подарил мне на день рождения?
— Он для тебя был слишком велик, — сказал он.
— А я подросла. Как ты и говорил. — Она сделала паузу, потом кивнула в сторону сетчатой двери. — Теперь у меня «Триумф», стоит там. В следующий раз я поеду по мосту «Короткого пути», чтобы встретиться с Чарли Мэнксом. Это он забрал Уэйна.
Отец не ответил. Голова у него оставалась склоненной.
— Что бы там ни было, мистер МакКуин, — сказал Лу, — я верю каждому слову этой безумной истории.
— Ты только что по нему проехала? Прямо сейчас? — спросил отец. — По этому твоему мосту?
— Три минуты назад я была в Айове. Виделась с женщиной, которая знает — знала — о Мэнксе. — Лу нахмурился, услышав, что Вик говорит о Мэгги в прошедшем времени, но она продолжила, прежде чем он смог бы ее перебить, задав вопрос, на который у нее не было сил отвечать: — Ты не должен принимать это на веру. Как только ты расскажешь мне, как пользоваться АНФО, я заставлю мост появиться снова, чтобы поехать дальше. Ты его увидишь. Он больше твоего дома. Помнишь Снаффлупагуса из «Улицы Сезам»?[169]
— Воображаемого друга Большой Птицы? — спросил отец, и она почувствовала, что он улыбается в темноте.
— Мой мост не такой. Он не какая-то выдуманная штуковина, которую могу видеть только я. Если тебе совершенно необходимо его увидеть, я могу вернуть его прямо сейчас, но… но лучше подожду, пока придет пора ехать. — Она бессознательно потянулась рукой к скуле под левым глазом, чтобы потереть ее. — У меня в голове уже словно бомба взрывается.
— Все равно ты прямо сейчас не поедешь, — сказал он. — Ты только что сюда добралась. Посмотри на себя. Ты не в форме. Тебе нужен отдых. И, вероятно, врач.
— Сколько мне надо, я уже отдохнула, а если я обращусь в больницу, любой врач пропишет мне пару наручников и поездку в карцер. Федералы думают — не знаю, что они там думают. Что я убила Уэйна, возможно. Или что я вляпалась во что-то незаконное и Уэйна захватили, чтобы меня проучить. Они не верят мне насчет Чарли Мэнкса. Я не могу их винить. Мэнкс умер. Его даже частично вскрыли. Я кажусь чертовой психопаткой. — Она оборвала себя, посмотрела на него в темноте. — Почему же ты мне веришь?
— Потому что ты — моя девочка, — сказал он.
Он сказал это так просто и нежно, что она не могла не испытать к нему ненависти, почувствовав внезапную, нежданную слабость, поднимающуюся в груди. Ей пришлось отвести взгляд. Пришлось сделать глубокий вдох, чтобы голос не дрожал от волнения.
— Ты оставил меня, папа. Ты оставил не только маму. Ты оставил нас. Я попала в беду, а ты ушел.
— Когда я понял, что это ошибка, возвращаться было уже слишком поздно. Так оно обычно и бывает. Я просил твою маму принять меня обратно, а она отказалась и была права, — сказал он.
— Ты все равно мог бы оставаться ближе. Я могла бы приезжать к тебе на выходные. Мы могли бы общаться. Мне тебя не хватало.
— Мне было стыдно. Я не хотел, чтобы ты смотрела на девушку, с которой я жил. Когда я впервые увидел тебя рядом с ней, то сразу понял, что я ей не пара. — Он немного помолчал, потом сказал: — Не могу сказать, что был счастлив с твоей матерью. Не могу сказать, что наслаждался те пятнадцать лет, на протяжении которых она меня судила, всегда находя, что я оставляю желать лучшего.
— А разве ты пару раз не давал ей об этом знать зуботычинами, а, папа? — сказала она кислым от отвращения голосом.
— Было дело, — сказал он. — Когда я пил. Я попросил ее простить меня перед смертью, и она простила. Но сам себе я этого никогда не прощу. Сказал бы тебе, что все бы отдал, лишь бы этого не было, но, по-моему, такие заверения немногого стоят.
— Когда она тебя простила?
— Прощала каждый раз, когда мы говорили. Последние полгода я каждый день с ней разговаривал. Она звонила, когда ты уезжала на собрания АА. Пошутить. Рассказать мне, как ты поживаешь. Что рисуешь. Чем занимается Уэйн. Как дела у вас с Лу. Она прислала мне фотографии Уэйна. — Он на миг уставился на нее в темноте, потом сказал: — Я не ожидаю, что ты меня простишь. Я несколько раз выбирал не то, что надо, и это непростительно. Все самое худшее, что ты обо мне думаешь, — правда. Но я люблю тебя и всегда любил, и если сейчас могу хоть чем-то тебе помочь, то помогу.
Она опустила голову, чуть ли не сунула ее между колен. Она чувствовала нехватку воздуха и головокружение. Темнота вокруг нее, казалось, то набухала, то отступала, как какая-то жидкость, как поверхность черного озера.
— Я не пытаюсь оправдать перед тобой мою жизнь. Ее нельзя оправдать, — сказал он. — Я сделал несколько хороших вещей, но никогда не забывал о самом себе.
Она рассмеялась — ничего не могла с собой поделать. От смеха было больно в боках, он немного походил на рвотные потуги, но, подняв голову, она обнаружила, что может смотреть на него.
— Да уж. И я тоже, — сказала она. — Сделала несколько хороших вещей, но никогда по-настоящему не увлекалась. Лучше всего у меня получалось бросать дерьмо на вентилятор. В точности как у тебя.
— Кстати, о дерьме, — сказал Лу. — Что мы делаем с этим? — Он указал на рюкзак с АНФО.
У него на запястье видна была бумажная бирка. Вик уставилась на нее. Он перехватил ее взгляд, покраснел и сунул бирку в рукав своей фланелевой куртки.
Лу продолжал:
— Это ведь взрывчатка, верно? Курить рядом с ней безопасно?
Ее отец глубоко затянулся сигаретой, потом наклонился между ними и нарочито положил окурок в пепельницу рядом с рюкзаком.
— Вполне безопасно, пока не бросишь ее в костер или куда-нибудь еще. Детонаторы — в пакете, что висит на стуле Вик. — Вик оглянулась и увидела пакет, надетый на выступ спинки стула. — Любой из этих мешков АНФО превосходно взорвал бы федеральное здание по твоему выбору. Чего, надеюсь, ты не планируешь.
— Нет, — сказала Вик. — Чарли Мэнкс направляется в местность, именуемую Страной Рождества. Он создал для себя этакое маленькое королевство, где, как он думает, никто не сможет к нему прикоснуться. Я собираюсь встретиться с ним там и забрать Уэйна, а напоследок взорву там все в клочья. Сумасшедший козел хочет, чтобы каждый день был как Рождество, но я устрою ему чертово Четвертое июля.
Каждый раз, когда Табита Хаттер устраивалась и замирала, комары возвращались, ноя то у одного уха, то у другого. Отряхивая щеку, она смахнула с себя парочку из них. Если Хаттер надо было вести скрытое наблюдение, она предпочитала машину, желательно с кондиционером и своим любимым айпадом.
Не жаловаться было делом принципа. Скорее она умрет от потери крови, высосанная досуха крохотными гидравлическими вампирами. Особенно не хотела она ворчать об этом перед Долтри, который опустился на корточки вместе с другими, а потом сидел, как статуя, ухмыляясь с полузакрытыми веками. Когда комар опустился ему на висок, она шлепнула по нему, оставив кровавое пятно на его коже. Он дернулся, но потом кивнул в знак признательности.
— Они вас любят, — сказал он ей. — Комары. Любят всю эту аппетитную дамскую плоть, нежно промаринованную в аспирантуре. У вас, наверное, вкус телятины.
В команде слежения были трое других, в том числе Читра, все в легких черных дождевиках поверх тактических бронежилетов. Один агент держал акустическую антенну — черное ружье с раструбом, как у мегафона, и гибким черным шнуром, тянущимся к наушнику в ухе.
Хаттер наклонилась вперед, похлопала его по плечу, прошептала:
— По этой штуке что-нибудь поступает?
Агент с подслушивающим устройством помотал головой:
— Надеюсь, в другом месте что-то поступает. Я не слышу ничего, кроме белого шума. После того раската грома ничего, кроме статических помех, не было.
— Это был не гром, — сказал Долтри. — По звуку ничуть на гром не похоже.
Парень пожал плечами.