Будто в доказательство, со стороны Жемчужной бухты[15] раздался мощный взрыв. Ганс быстро перевел туда бинокль и успел разглядеть скрывающийся под волнами острый нос японского эсминца, разорванного практически пополам. Бомбардировщики ночью не промахнулись, и высыпанные ими мины исправно перегородили фарватер. Сейчас любой корабль, готовый рискнуть и выйти в море, навстречу накатывающемуся валу крупповской стали, должен был продираться через это месиво. Шансы… Шансов практически не было, что и подтвердил минуту спустя еще один японский корабль, на сей раз крейсер, получивший солидную пробоину в носовой части и севший на грунт. Все, даже те невеликие силы, что были сейчас на базе, оказались надежно закупорены в бухте.
Еще час спустя Ганс оказался в числе тех, кто встречал десант. Морская пехота шла красиво – корабли подходили прямо к берегу. Судя по всему, выбор батарей, которые должна была нейтрализовать крылатая пехота, осуществлялся весьма тщательно. И сейчас там высаживались две полнокровные дивизии, не только с легким вооружением, но и со вполне полноценной бронетехникой. Русской, кстати – тяжелые ИСы и самоходки с шестидюймовыми орудиями, важно переваливаясь, уверенно двигались в сторону японской базы. То, что морпехи предпочли их творчеству сумрачного тевтонского гения, немного коробило Ганса, но умом он понимал правильность такого решения. Немецкие танки вооружены, в лучшем случае, переделанными из зениток орудиями калибром восемьдесят восемь миллиметров и для борьбы с находящимися в бухте кораблями и для взламывания укреплений приспособлены мало. Советские же и корабли при необходимости с закрытых позиций расстреляют, и сам город снесут. Похоже, флотские решили устроиться здесь всерьез и на долго.
А потом появился ОН. Сам Лютьенс, который, вообще-то, должен был со всем флотом бултыхаться где-то в другом районе. Вот только, как оказалось, планы командующих от мнения радистов не зависят. И вот он здесь. Человек, которым Ганс, подобно большинству немцев, восхищался. И которого, в отличие от того же большинства, не любил.
А за что его любить? За то, что девушку увел? Ну да, Ганс, конечно, не рассчитывал на что-то по-настоящему серьезное, родители русскую невесту не приняли бы, но ведь и без свадьбы есть варианты. А тут… Он, помнится, вокруг этой красавицы (и вправду красавицы, кстати) вместе с половиной курса ходил-облизывался – и вдруг появляется лихой адмирал и, небрежно глядя на остальных с высоты своих погон, забирает ее. И что теперь? Она – жена одного из первых лиц Рейха, знаменитая журналистка, известная во всем мире, и владелица сразу двух газет. Муж купил, благо для него это не траты – мелочь. А он, Ганс Шульц, всего лишь рядовой десантник, которому без службы в армии даже отличный аттестат не даст сделать карьеру.
Впрочем, Лютьенсу на все это было наплевать – он просто не знал ничего о существовании Ганса Шульца, намертво отгородив семью от того, что было «до». Здесь, на острове, его интересовал совсем другой человек. И он сейчас бодро шагал навстречу, чуть увязая щегольскими сапогами в песке пляжа, как всегда подтянутый и уверенный в себе.
– Ну, здравствуй, Петер.
Полковник Вальман, командовавший этим безумным десантом, широко улыбнулся в ответ:
– Я рад приветствовать вас, герр адмирал, в наших краях.
– Спасибо, отлично поработали. Помнишь, я тебе говорил, что генеральские погоны ждут тебя на берегу Тихого океана? Держи.
В руки полковника легла пара новеньких витых погон и небольшая коробочка. Он удивленно поднял брови:
– А это что?
– Открой, – ухмыльнулся Лютьенс, с удовольствием глядя на своего протеже. Недавний лейтенант и порученец очень вырос за прошедшие годы. Сейчас он станет самым молодым генералом вермахта. Далеко пойдет, если сдуру не споткнется. Впрочем, это был один из тех людей, которым Лютьенс по-настоящему верил. И сейчас он с удовольствием наблюдал, как вытягивается от удивления лицо его протеже.
В коробочке лежал Рыцарский крест. Вальман удивленно поднял брови, но Лютьенс лишь усмехнулся:
– Бери-бери, не сомневайся. И не забудь мне список тех, кого считаешь достойным награды. Вы, ребята, большое дело сделали, даже не представляете, насколько.
Линейные крейсера и авианосцы в сопровождении восьми эсминцев ушли вечером, остальные корабли остались, чтобы обеспечить прикрытие острова от нежелательного японского внимания. С транспортов в спешном порядке выгрузили четыре десятка истребителей и всю ночь, ругаясь на немецком, французском, итальянском, русском языках, собирали их, благо целая армия механиков прибыла вместе с эскадрой. Учитывая захваченные на острове трофеи, сила получалась внушительная, способная надежно прикрыть остров с неба. Корабли в порту защищались еще сутки, но против работающих с закрытых позиций танков и самоходок оказались бессильны. Потом вокруг острова установили новые минные поля – словом, к встрече Ямомото, если он пошлет сюда эскадру, все было готово.
А японцы не пришли. Не до того им было. Остаток войны Шульц так и провел в Пёрл-Харборе, неожиданно для себя заработав железный крест. С такой наградой после войны для бравого десантника оказались открыты многие пути, но это уже совсем другая история.
Холодная вода обрушилась на спину и голову, и Петров едва удержался от того, чтобы совершенно несолидно взвизгнуть. Для подполковника, увешанного наградами, да еще и в присутствии подчиненных, это было попросту недопустимо, и лишь осознание этого позволило ему удержать зарождающийся вопль. Больше того, он даже солидно крякнул и, повернувшись к адъютанту, буркнул:
– Лей еще.
Тот, с уважением глядя на отца-командира, повторил это действо еще дважды, после чего подполковник с удовольствием растер покрывшуюся от ледяной воды мурашками кожу полотенцем. Ощущение было, словно наждачной бумагой провел, и горела она потом, будто в огне, зато и бодрость после этого образовалась неимоверная. Жить стало хорошо!
Именно в этот момент с грохотом рухнул забор и во двор влезла фыркающая дизельным выхлопом корма самоходки. Судорожно взревела двигателем – и встала. Перекрывая грохот двигателя, раздался чей-то ядреный мат, обещающий мехводу все кары небесные, причем здесь и сейчас, не отходя от машины. Похоже, не справились с управлением, подумал Петров, натягивая гимнастерку и решительно направляясь к месту происшествия. Начинался обычный день обычного комполка.
К обеду он уже сам себе напоминал загнанную лошадь, и это притом, что к должности своей успел привыкнуть, да и полк стоял сейчас отнюдь не на линии фронта, пускай и стабилизировавшейся наглухо. И только-только он успел навести наконец порядок, как примчался адъютант с круглыми, будто их хозяин получил хороший удар по затылку, глазами, и доложил, что там (неопределенный жест рукой, с равной долей вероятности могущий указывать на амбар, дорогу или вовсе безымянную сопку) ТАКОЕ!!!
Что в его хозяйстве и впрямь что-то не так, Петров понял, еще даже не успев подойти к широкому подворью, в котором, собственно, все и происходило. Достаточно было услышать громкий насмешливый голос с характерным кавказским акцентом:
– Какие же вы мужчины, если слушаетесь каждую юбку!
– А ты, мальчик, нас не учи, – голос был незнакомым, но сочным, ровным и спокойным до нереальности. – К командиру, бегом, и доложи, как сказано.
– Да я, мать твою… – и звук хорошей, звонкой плюхи.
– Ты маму не трогай, – незнакомый голос не изменился ни на октаву. – Пиписька еще не выросла, салага. И на перевале тебя я тоже не видел. Пшел!
– Да я…
Снова звук удара и обиженный вопль, на сей раз с явственными нотками боли. А секунду спустя Петров увидел и всю картину. Ну да, кто бы сомневался, рядовой Магомедов, орел из какого-то глухого аула. Пороху еще не нюхал, но уже по факту своего рождения в горах считал себя круче яиц и выше обрыва. Впрочем, здесь, в полку, он уже раза два отхватывал так, что потом ходил с лицом приятного глазу сине-желтого цвета. Это, конечно, не по уставу, но Петров не без основания считал, что кое-какие моменты солдаты решат в своем узком кругу и без вмешательства командиров. Тем более, жаловаться дикий горец не пытался, то ли из гордости, то ли понимая, что только усугубит ситуацию, и даже вроде бы сбросил обороты, однако сейчас нарыв, похоже, прорвало.
Магомедов лежал мордой в большой луже грязи и нечленораздельно булькал что-то негодующее. Похоже, такая поза ему не нравилась, однако поделать он ничего не мог. На шею ему давила нога, обутая в потертый кирзовый сапог размера «сорок шестой растоптанный», причем ровно настолько, чтобы не дать Мамедову захлебнуться, но при этом выбить из его головы всякую мысль об активном сопротивлении. Обладатель столь примечательной обувки, пехотный сержант, на удивление, среднего роста, с интересом крутил в пальцах старинный кинжал, с которым Магомедов обычно не расставался. Рядом с ним, также рассматривая интересный раритет, стояли еще пятеро. Ну и с десяток человек из его, Петрова, полка находились здесь же. Судя по тому, что защитить Магомедова никто не пытался даже из чувства бронетанковой солидарности, тот был сам виноват в случившемся. Впрочем, как раз в последнем Петров не сомневался изначально.
– Что здесь происходит?
Подчиненные Петрова вытянулись во фрунт, очевидно, почувствовав важность момента. Новички тоже, но с запозданием на полсекунды – ну да, им-то требовалось понять, кто здесь рычит. Магомедов вскочил… и Петров не смог сдержать смешок, настолько он напоминал ненавидимых им свиней. Впрочем, никто не обратил на это внимания.
Ситуация разрешилась буквально через минуту. Шестерка во главе с сержантом оказалась из только что прибывшей пехотной роты, которую прислали в полк для усиления перед наступлением. Петров о них знал, но не ожидал, что рота подтянется столь оперативно. Прибыли только что, ну и сразу же нарвались на приключения в лице не в меру общительного рядового.