– Ты меня бросаешь ради этой сумасшедшей девки?! – это была первая реакция маман, когда она проснулась и я стал ей объяснять ситуацию. – Я не дам тебе согласия на выезд за границу!
Потом была истошная истерика, которую нет смысла вспоминать. Конечно, мама в очередной раз нарушила заповедь великого Одуванчикова и несколько раз назвала меня размазней.
Меня беспокоило то, что я чувствовал себя виноватым. Ну, то есть даже не знаю, как объяснить. Как будто я не имею права на счастье. Как будто я его не достоин. Как будто, если я уеду, маман будет навсегда несчастлива.
С одной стороны, я понимал, что первую реакцию маман надо просто переждать и что это естественно. Надо было объяснить всё раньше. Мама была очень расстроена и совсем не хотела со мной разговаривать. Единственное, что я слышал, – это то, что я доведу ее до скорой помощи. Я ее не люблю. Я ее предаю. И прочие плохие вещи, перед которыми стояло мое имя.
Деваться было некуда, надо было звать Макса. Он должен был прийти только завтра, но я не мог столько ждать. Я просил его поговорить с маман и объяснить ей всё.
Тем временем маман уже договорилась до того, что Макс наверняка ее тоже бросит. Под «тоже» она, видимо, понимала не только отца, но и меня, потому что она несколько раз повторила фразу «Что за мужики меня окружают?». На отца она разозлилась еще больше, когда узнала, что свое согласие на выезд за границу он даст. Я ушел в Женину квартиру. Лучше, если Макс и маман поговорят наедине. Оказался перед выбором между двумя женщинами и не находил себе места. Не выдержал и направился домой. Уже даже приготовился услышать крики, когда поднимался на лестничную площадку, но было тихо. Еще больше я удивился, когда никого не увидел дома. Куда же они ушли? Нет, ну кто так делает? Хоть бы эсэмэс скинул.
Я сам написал ему эсэмэс, но ответа так и не получил.
Я уже не знал, куда себя деть.
Снял майку. Надел майку.
Открыл мартини. Закрыл мартини.
Включил телек. Посмотрел, как фанаты Джексона вышли танцевать в день его рождения по всему миру. Выключил телек.
Залез в инет. Вылез из инета.
Зашел на балкон. Вышел с балкона.
Закурил. Выбросил сигарету.
Вскипятил чайник. Выключил чайник.
Стал набирать ванну. Выключил воду.
Включил свет в комнате. Выключил свет. Это я сделал раз пятнадцать.
Покидал дротики в дартс. Покидал дротики с балкона.
Посмотрел на Наруто. Вышел из своей комнаты.
Позвонил Жене. Бросил звонить Жене.
Лег поспать. Не смог уснуть.
Сходил в магазин. Забыл, за чем ходил.
Включил Яна Тирсена. Выключил Яна Тирсена.
Плакал. Прекратил плакать. И потом снова плакал.
Я представил, каково сейчас Жене. Ведь она думает, что я ее кинул. С каким настроением ей придется уезжать? Да она теперь вообще с мужчинами разговаривать не будет. И всё это из-за меня.
Я вспомнил ее шрам на губе. Она сама как один большой шрам. Я полюбил шрам, поэтому не имел права сковыривать эту боль.
У меня не было права на ошибку.
С каждой минутой у меня было всё меньше шансов вернуть ее, но я не мог объявиться сейчас и сказать: «Подожди, Макс сейчас уговорит мою маму, и мы поедем». Чувствовал себя полным бастардом.
Опять кто-то другой решал за меня мои проблемы.
Мне было очень тяжело, но я понимал, что труднее всего сейчас Жене и моей маме. И обе они из-за меня страдают. Зачем я вообще тогда нужен, если из-за меня у них столько боли.
Я взял тюбики с красками и стал выдавливать их на руки. Потом размазал всё это по лицу. По одежде. Как будто я хотел загримировать себя. Превратиться в кого-то другого. В кого-то наподобие Макса или Брюса Уиллиса. Краска была прохладная, и мне немного полегчало.
Потом я еще долго стоял под душем и смотрел, как разноцветные струи утекают туда, где нет таких проблем. Как будто вода смывает меня куда-то далеко и мне не нужно будет во всё это возвращаться.
Постепенно струи воды светлели, и к моей коже возвращался естественный цвет. Я снова такой же бледный, как через неделю после того, как родился. Когда я вылезал из ванны, у меня закружилась голова, и я упал. Нога задела об угол шкафчика в ванной, и из нее пошла кровь. Мой любимый цвет. Какое-то время я смотрел на нее и даже не пытался остановить.
Мне казалось, что вместо мозгов у меня много маленьких воздушных шариков, воздух в которых накалился до предела. Еще чуть-чуть, и они лопнут, а из моих ушей полезут разноцветные резиновые фиговины. Когда меня найдут, я буду похож на клоуна-самоучку, который репетировал дома свой первый утренник, но обломался.
Кровь остановилась сама, я залепил шрамик скотчем, напился мартини и заснул на маминой любимой софе. Иногда мне казалось, что этот диван живой и говорит маминым голосом. Я хотя бы с виду подружусь с этой софой и посплю на ней ночь.
С утра меня разбудила мама. Вздрогнул, когда ее увидел, но, к моему удивлению, ее больше волновало то, что я пролил мартини на диван, а не наш вчерашний разговор.
– Уже не сердишься? Ну, по поводу нас с Женей?
– Сержусь, – спокойно сказала она, хотя было видно, что она еле сдерживает эмоции.
– Мам…
– Езжай куда хочешь, – это было даже как-то грубовато. – Я подпишу согласие.
– Мам, ну это же не навсегда. Женя закончит учиться, и мы вернемся.
– Ага, кто из Европы возвращается? Живите уж, дурачки, – она протянула ко мне руки и заплакала. – Мать свою только не забудь. Пригласишь хоть на гондолах покататься? Внуков, может, посмотреть. А то смотри – вам же нянька нужна будет. Я, если что, могу!
Макс всё-таки гений. Что же он ей такого сказал, чего не мог я? Почему у него получилось, а у меня нет? Я был очень рад – это правда. Но меня мучило то, что я сам не смог договориться с маман, и это было неприятно.
– Ну, а где Женя-то твоя?
А вот это был хороший вопрос. За всеми этими недоразумениями и перекриками я как-то не заметил, что Женя даже ни разу не объявилась. Я звонил ей по привычке каждый день, но телефон всё время был недоступен. Это меня не удивляло – она всегда отключала его, когда мы ссорились.
Я рванул к ее родителям, чтобы сказать, что могу с ней поехать, но, похоже, они не были рады меня видеть. Не то чтобы они меня не любили, но, по ходу, они хотели мне что-то сказать.
Я просто не мог в это поверить.
Теперь, когда всё было так реально.
Когда даже мама уже согласилась.
Когда у меня появился новый шрам.
Когда я решил сделать первый в жизни нормальный шаг, отличиться от отца, меня щелкнули по носу.
Отец, кстати, сказал, что я правильно делаю, что еду вместе с Женей, и помог мне с деньгами. Это он, наверное, наученный на своих ошибках, так говорит. Где он только раньше был? Где он был, когда я рос полным растением и думал, что в жизни тебя всегда будет кто-то поливать и обрезать высохшие ветки? Где он был, когда мать вкалывала на двух работах, а я сжимался от звука проезжающего ночью лифта?
Только вот куда я поеду, если она уже уехала три дня назад? Я должен был это понять, должен из ее дневника. Она как будто намекала, что уедет без меня. Я чувствовал себя полным психом, когда ворвался в квартиру к Жениным родителям, не поверив, что она действительно уехала.
Я обыскал весь дом, но ее и правда там не было. Еще она сказала им, чтобы они не говорили, где ее можно найти в Милане. Мать Жени вообще не хотела меня видеть, а я рыдал, как идиот, и ходил по Женькиной комнате. Потом Женин отец вывел меня из квартиры и сказал, что ничем не может помочь. Что не будет нарушать обещание, которое дал дочери.
– В конце концов, – сказал он, когда я уже уходил, – в Милане не так уж много заведений, где учат на художников, – и захлопнул дверь.
Я вернулся домой. Курьер как раз привез мой паспорт с визой. Бросил в чемодан оставшиеся вещи, взял какие-то свои иллюстрации, которые заранее приготовил, и поехал в аэропорт. Пока собирался, автоматически включил «Евроньюс». Там как раз показывали, какая погода в аэропортах. Вот теперь она мне пригодилась! В Петербурге было лётно!
Прошло уже несколько дней, и Женя всё это время там одна. Я знаю, что она справится, но вопрос в том, какой ценой. Если она сейчас отдаст эту цену, то не сможет отдать свое доверие еще полжизни.
Хорошо хоть, Макс сейчас с мамой. Он даже отложил работу на какое-то время и уговорил ее съездить развеяться, собираются в Осло. Я тоже когда-нибудь поеду в Осло с Женькой. Мы тоже будем с ней играть в города. Главное – найти ее. Контроль мне казался невыносимо долгим. Все эти просвечивания. Скоро уже мысли начнут читать. Я вспотел, и один из проверяющих спросил, не болен ли я. Я сказал, что нет. Они измерили мне температуру, но всё, слава небесам, было в норме. Интересно, что сейчас там делает бедная моя Женька.
Когда я уже прошел контроль и ждал посадку, пришло сообщение от мамы:
«Я поставила за вас с Женей свечку в церкви, берегите себя. Люблю. Мама».
Так странно. Ты стоишь в аэропорту, а где-то за тебя и твою любовь стоит свеча. Теперь я не сомневался, что найду Женьку. Теперь я точно знал, что у нас всё получится. Остается только ее найти. Мне тут же вспомнился случай. Когда мне было лет двенадцать, мы пошли с мамой в церковь недалеко от нашего дома. Когда мы зашли в храм, там уже шла служба, поэтому мы тихонько купили свечи, зажгли и поставили их. Я почему-то волновался и долго не мог поставить свою свечу. Всё время получалось, что она стоит как-то криво, поэтому я боялся, что она упадет. Мама уже стояла на службе и молилась, а я всё пытался поставить свечку. За мной наблюдала бабушка в платочке. Ну, знаете, из тех, что помогают со свечами во время служб. Она была маленькая и седая. Наконец я поставил свечу и встал рядом с мамой. В какой-то момент мне стало как-то не по себе. Я обернулся и увидел, что моя свеча падает. Я не успел даже подумать о том, чтобы подскочить и спасти ее, как та самая старушка поймала свечу и поставила ее ровно. У нее она сразу встала как надо. У меня даже слезы тогда потекли, а она мне улыбнулась. И только тогда я успокоился. Вот и сейчас мне стало так же спокойно после маминой эсэмэски.