Но было уже поздно.
— Что же теперь будет? — испуганно сказала Валя. — Значит, Иван Гермогенович останется навсегда маленьким? А может быть — мы его уже раздавили?
— А ты не суетись! — прикрикнул на нее Карик. — Чего доброго, и в самом деле раздавишь.
Валя застыла на месте, а Карик, присев на корточки, принялся прочесывать пальцами, точно граблями, траву.
Но все было напрасно.
Тогда Карик нашел среди обломков ящика маленькую, гладкую дощечку, смахнул с нее соринки и положил на ровное место. Потом сказал негромко, но внятно:
— Иван Гермогенович. Выходите на эту площадку. Не бойтесь, мы не пошевельнемся.
Прошло несколько минут.
Ребята сидели неподвижно на корточках и, склонив головы, смотрели на дощечку.
И вдруг на желтой фанере появилась какая-то мошка.
— Постой! — прошептал Карик, сдерживая дыхание.
Он еще ниже наклонился над дощечкой, прищурил один глаз и стал пристально рассматривать крошечное существо, которое бегало взад и вперед вдоль края дощечки.
— Он! — сказал Карик, прикрывая ладонью рот.
— Да, он! — прошептала Валя. — Видишь, ручками шевелит… Неужели и мы такими были?
— Еще меньше, — ответил Карик, — не разговаривай. Молчи, сиди.
Валя даже перестала дышать.
И вдруг в тишине они услышали тоненький-тоненький писк — слабее комариного.
— Говорит что-то, — прошептал Карик, — а что говорит — не понять.
Между тем профессор соскочил с дощечки на землю и пропал в траве.
Через минуту он появился снова, таща за собой темную бабочку.
Бабочка отбивалась, махала крыльями, валила профессора с ног.
— Поможем ему, — сказала Валя.
Профессор, барахтаясь у края фанеры, что-то пищал.
— Подожди, — остановил Карик сестру, — он опять что-то говорит.
Но Валя уже схватила бабочку и с размаху отбросила ее прочь, потом подняла дощечку с профессором к самым глазам.
— Он, кажется, чем-то недоволен, — сказала Валя.
Профессор, поднимая руки к небу, бегал по дощечке и пищал.
— Что с вами, Иван Гермогенович?
— Да ты не кричи, — шопотом сказал Карик, — ты оглушишь его. Он, ведь, маленький. Дай-ка мне его сюда.
Карик осторожно стряхнул профессора с дощечки к себе на ладонь и поднес его к уху.
— Экофора! — услышал он слабый голосок профессора. — Единственная экофора! Такой экземпляр! Такой экземпляр!
— Про экофору какую-то говорит, — шепнул Карик Вале.
— Это, наверное, порошок так называется, — сказала Валя шопотом, — а порошка-то у нас нет… Скажи ему это…
Карик посмотрел на ладонь и сказал медленно и раздельно:
— Иван Гермогенович, что делать? Ветер унес весь порошок… Мы не виноваты…
И он опять поднес ладонь к уху.
— Это ничего, — пропищал чуть слышный голосок, — у меня в лаборатории есть еще целый грамм такого порошка. Несите меня домой. Только сначала отыщите в траве экофору.
— А что такое экофора? — спросил Карик.
— Экофора, — пропищал профессор, — это бабочка из семейства молей. Водится только на юге. Пожирает косточки или зерна плодов масличных деревьев. В наших местах такие бабочки чрезвычайно редки, а Валя у меня ее отняла. Пусть непременно найдет.
— Ну, Валька, — сказал Карик, — ищи экофору. Сама выбросила эту редкость, сама и найди.
Валя наклонилась, пошарила в траве и подняла за крылышко маленькую полумертвую бабочку.
— Эта? — спросил Карик, показывая профессору бабочку.
— Эта, эта! — обрадовался профессор. — Захватите ее домой, только не помните, пожалуйста.
— А в какую сторону нам домой итти? — спросил Карик.
— Сперва идите к пруду, а за прудом вы увидите дорогу в город.
Карик сорвал лист подорожника, свернул фунтиком и осторожно посадил в него Ивана Гермогеновича.
— Ну, а теперь бежим домой, — сказал он Вале, — только не потеряй экофору.
— Постой, — сказала Валя, — как же мы пойдем по городу голые?
— Ничего. Добежим.
— Нет, нет, — сказала Валя, — надо одеться. Так я не пойду.
Валя подняла с земли скомканную рубашку профессора и накинула ее на себя.
Карик взглянул на нее и захохотал.
— Ну и чучело. Посмотри, на кого ты похожа.
Рубашка профессора доходила Вале до самых пяток. Рукава свисали до колен. Но все-таки это была одежда.
Валя засучила рукава и подобрала рубашку, точно шлейф.
— А ты как? — спросила она у Карика. — Надень и ты что-нибудь.
Карику пришлось влезть в брюки Ивана Гермогеновича. Он натянул их до самого горла.
Утопая в штанах, Карик сделал несколько шагов, но споткнулся и упал. Хорошо, что он успел во-время поднять руку, в которой держал профессора, а то бы, наверное, потерял или раздавил Ивана Гермогеновича.
— А ты подверни брюки, — посоветовала Валя, помогая брату подняться и справиться со штанами.
Карик так и сделал.
Ребята вышли на дорогу.
Был уже вечер, когда Карик и Валя вошли в темные улицы города.
В окнах домов светились желтые огоньки.
Улицы были пустынны.
Где-то далеко впереди кричали ребята. Должно быть, играли в лапту или в футбол.
Карик увидел вдали деревья сада «Второй пятилетки».
— Ну, вот, мы скоро и дома! — весело сказал он.
Но лишь только ребята прошли несколько шагов, как из-под ворот какого-то дома выскочила лохматая собачонка с оборванным ухом. Задыхаясь от лая, она набросилась на Карика и Валю, норовя схватить их за пятки.
Карик запустил в нее камнем, и ребята побежали.
Собачонка отстала.
Карик бежал, поддерживая одной рукой сползающие штаны и высоко поднимая над головой другую руку, в которой был зажат лист подорожника с профессором.
Валя еле поспевала за Кариком.
И вдруг перед ними выросла целая толпа мальчишек.
Карик и Валя остановились.
Мальчишки тоже.
— Ну-ка, пропустите нас! — нахмурился Карик.
— А вы откуда?
— А вам не все равно?
— Ясно — не все равно, У нас тут на огороде два чучела пропало — одно в рубахе, другое в штанах.
— Ну так что?
— А то!
Мальчишки засмеялись.
— Эй, ребята, — крикнул один из них, — тащи их на огород, пускай ворон пугают!
— А ну, суньтесь!
Карик поднял руку с профессором высоко над головой, вытаращил глаза, и страшным голосом закричал:
— Микро-гасте-е-ер не-мо-о-р-р-у-у-м!
Ребята шарахнулись.
— Сумасшедшие! — испуганно сказал кто-то в толпе.
Карик затопал ногами и закричал еще громче:
— Ка-р-р-рабу-ус… Корр-ри-кса. Тр-риун-гу-ли-на.
Налетая друг на друга, мальчишки кинулись врассыпную.
Улица опустела.
В темноте замелькали белые пятна рубашек, справа и слева захлопали калитки.
— А все-таки биология нам пригодилась, — сказал Карик, отдуваясь, — только давай бежим скорее, чтобы больше никого не встретить… Должно быть, мы и в самом деле на чучел похожи.
Карик и Валя помчались так, что в ушах у них засвистел ветер.
Дома, переулки, улицы, углы, сады — все это мелькало мимо, точно в кино.
Но вот и знакомые зеленые ворота.
Ребята с разбегу влетели во двор и остановились, тяжело переводя дыхание.
Во дворе было пусто.
Ребята подняли головы.
Они увидели во втором этаже освещенное окно и за окном, у стола — маму.
Перегоняя друг друга, Карик и Валя взбежали по лестнице на площадку и забарабанили что есть силы в дверь.
Когда мама увидела их на пороге, она заплакала и бросилась обнимать Карика и Валю.
— Не трогай! Подожди! — кричала Валя, вырываясь. — Ты раздавишь Ивана Гермогеновича.
— Валечка, что с тобой? — сказала мама и заплакала еще сильней.
— Постой, мама, не плачь, — сказал Карик серьезно, — дай нам лучше маленькую чистую рюмочку.
— Рюмочку?
— Ну да, — кивнул головой Карик, — мы посадим в рюмочку профессора, а потом…
— Ай-ай-ай! Оба помешались! — всплеснула руками мама и уже хотела было бежать к телефону вызывать доктора, но через каких-нибудь пять минут все объяснилось.
Мама успокоилась, приготовила ужин, а ребята отнесли профессора в лабораторию.
На другой день профессор, как ни в чем не бывало, сидел за столом у себя в кабинете.
Десять корреспондентов снимали Ивана Гермогеновича и записывали в блокноты его похождения.
Вскоре в одном журнале была напечатана обо всем этом большая статья с портретом Ивана Гермогеновича Енотова.
Кто-то пустил слух, будто профессор Енотов научился превращать слона в муху, а потом это перепутали и стали говорить: «Он делает из мухи слона».
Впрочем, может быть, есть и такой профессор, который делает из мухи слона, но про него я ничего не знаю и говорить не буду, потому что я не люблю писать о том, чего я никогда не видел собственными глазами.
Небесный гость (1941)
Вместо предисловия
В конце 1940 года на имя Сталина была отправлена рукопись с письмом, которое хотелось бы привести полностью.
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Каждый великий человек велик по-своему. После одного остаются великие дела, после другого — веселые исторические анекдоты. Один известен тем, что имел тысячи любовниц, другой — необыкновенных Буцефалов, третий — замечательных шутов. Словом, нет такого великого, который не вставал бы в памяти, не окруженный какими-нибудь историческими спутниками: людьми, животными, вещами.
Ни у одной исторической личности не было еще своего писателя. Такого писателя, который писал бы только для одного великого человека. Впрочем, и в истории литературы не найти таких писателей, у которых был бы один-единственный читатель…
Я беру перо в руки, чтобы восполнить этот пробел.
Я буду писать только для Вас, не требуя для себя ни орденов, ни гонорара, ни почестей, ни славы.
Возможно, что мои литературные способности не встретят Вашего одобрения, но за это, надеюсь, Вы не осудите меня, как не осуждают людей за рыжий цвет волос или за выщербленные