Она оттолкнулась, оставила тело – и прыгнула. Откуда-то издалека донесся крик Коннора.
Занавес уже закрывался, и мгновение Деа парила в душной темноте без тела, без всяких границ. Ощутив дуновение холодного ветра, она с трудом двинулась в сторону возникавшего зимнего городского ландшафта. Город был укутан снегом. Не имея рук, кулаков, пальцев, Деа потянулась к нему.
И темнота отпустила ее. Стеснение в груди исчезло. Дыхание стало резким и болезненным. Ночное небо над головой было странного фиолетового цвета, как налившийся кровоподтек.
В витрине гастронома на другой стороне улицы, заваленной старым снегом и мусором, мигала рождественская гирлянда.
Задуманное удалось.
Деа проникла в воспоминания Коннора.
У нее мало времени – Коннор явно хотел, чтобы она вышла: воздух казался густым, как сироп, и Деа приходилось прилагать огромные усилия, чтобы просто удержаться здесь. Собственное тело реагировало с запозданием, будто она была пазлом, который приходилось заново собирать после каждого шага. От дыхания саднило горло. Деа была инфекцией, и воспоминание атаковало ее со всех сторон, выматывало, отбирало силы.
Прихрамывая, она шла по улице. Воспоминание Коннора существенно отличалось от сна: вокруг было значительно темнее, снег, выпавший несколько дней назад, выглядел желто-серым. Картинка казалась неровной, плохо состыкованной: где-то снег лежал сугробом, а местами исчезал совершенно. Это был город в плотной дымке детского сна, когда детали вставлены позже, по воспоминаниям: комбинированный образ других ночей и других снегопадов. Времени было уже хорошо за полночь – в доме не светилось ни одно окно.
Деа остановилась отдышаться, прижавшись к двери. Она старалась не думать, где брать силы противостоять монстрам, когда они появятся – и когда откроется их подлинный, человеческий облик. Невидимая рука сжимала ее со всех сторон. Деа ежесекундно чувствовала, что ее вот-вот выбросит в реальность, как пробку из бутылки, но не сдавалась.
Она не уйдет, не узнав наверняка.
Она даст им лица.
Нужно выбрать, наблюдать за домом из переулка или остаться здесь и следить за подъездом. Согласно полицейскому заключению, убийцы проникли в дом через заднее окно и вышли тем же путем, но если интуиция ее не обманывает, убийцы вошли через дверь, а потом сымитировали взлом.
Она осталась на месте, с усилием вдыхая и выдыхая воздух, стараясь не потерять сознания и удержаться в воспоминании. Сон и воспоминание сходились в одном: тут не было чувства времени. Деа казалось, она стоит здесь уже целую вечность, не в силах вздохнуть полной грудью и гадая, правильно ли поступает, не надо ли обойти дом и вообще, верна ее версия или нет. Но прошла минута, и воспоминание начало меняться. Память пульсировала, как сердце. Все замерло, вокруг стало еще тише. В окне наверху мелькнул свет и сразу погас.
Открывшаяся правда оглушила Деа: негодяи уже в доме.
Когда Коннор спал, ему снилось, что убийцы медленно приближаются, крадутся по коридорам, пробираются по лестнице, а в воспоминаниях они просто появились. Когда Коннор проснулся, они уже были в квартире.
Деа побежала болезненно-медленно, отвоевывая каждый шаг, каждую ступеньку. Хриплое незнакомое дыхание отдавалось в ушах. Тротуар дрожал от каждого шага, будто воспоминание сотрясалось от вторжения. Деа совершенно сбила дыхание, пока добежала до переулка. Она заставляла себя идти вперед, хотя воздух казался густым, как масло, и темнота давила незримой тяжестью.
На бегу она считала дома, высматривая знакомую деревянную пожарную лестницу на задней стене. Было тихо, не слышалось никаких криков, но их могло и не быть. Коннор не говорил, что его мать кричала, – она что-то говорила, умоляла, а потом выстрел…
Очередное доказательство. Женщина сразу закричала бы, разве что…
Разве что она знала убийц.
Деа поднималась по наружной лестнице, и дерево подавалось под ногой, как грязь, засасывая кроссовки и с хлюпаньем отпуская.
Наконец она на лестничной площадке. Окно закрыто, дверь заперта, оставленный рядом с лопатой мешок с мусором слегка запорошен снегом.
Отведя назад локоть, Деа резко ударила в стекло. Послышался грохот, похожий на выстрел (или это и был выстрел?), и мир дрогнул. Деа отшвырнуло прочь невидимой гигантской рукой.
На секунду вокруг стало темно. Деа чувствовала, как ее выталкивают, ощутила тяжелые очертания своего реального тела и услышала, как Коннор кричит: «Перестань, хватит!»
На долгую секунду она разделилась. Она была Деа, лежавшая на спине на заснеженном крыльце, – и она была Деа, хватавшая воздух ртом в объятиях Коннора, и тело было каменно-тяжелым, бесполезным, опустевшим.
Она была нигде – и одновременно и там и здесь.
Дерево. Снег. Холод. Она вытянулась и снова пробралась в воспоминание Коннора, покинув свое тело.
Она встала, дрожа, держась за перила крыльца. От удара стекло покрылось паутиной трещин, но осталось на месте. Деа меняла события, разрушала воспоминание, и оно защищалось. Коннор защищался.
Деа схватила лопату и начала бить рукояткой в стекло. Удары отдавались в теле тошнотворной вибрацией, от которой заныли зубы. Наконец стекло с легким звоном вылетело внутрь. Деа затаила дыхание, ожидая, что чудовища с ревом полезут через раму и вцепятся ей в горло. Но в доме было темно и тихо – ни плача младенца, ни шагов, ни скандала. Ужасно было идти по мертвенно-тихой квартире, не зная, чего ожидать.
Она влезла в окно, будто во влажную глотку гигантского животного. Под ногами захрустело стекло, и Деа испуганно присела на корточки, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Она всматривалась в каждую тень, ловя мельчайшие движения. Деа догадалась, что она на кухне: бледные квадраты лунного света на кафельном полу, дверца холодильника сплошь покрыта магнитами и рождественскими открытками, как второй – бумажной – кожей, к столу придвинут детский стул. На столе так и остался лежать свернутый нагрудничек, при виде которого в Деа плеснулось нестерпимое, острое горе.
Как легко смерть может разрушить все, что так хорошо начиналось… Интересно, стала бы она счастливой, живя с матерью в мире, где смерть приходит не ко всем, где нет времен года и ничто не кончается?
Встав, Деа тихо пошла по кухне, выдвигая ящики, пока не нашла то, что искала: нож для чистки овощей, маленький и острый. Такой легко спрятать. Она крепко стиснула рукоятку и тихо вышла в коридор. Было жарко, пахло сосновыми иглами, средством для чистки ковров и еще чем-то сладким. Было очень тихо. Неужели она разминулась с негодяями? Может, убийцы уже побывали здесь и ушли?
Отчасти ей этого даже хотелось – Деа не знала, готова ли к такой встрече, но инстинктивно чувствовала, что они здесь, в доме, прячутся в темной квартире. Они отравляли воздух своим дыханием, из-за них по темноте пробегала рябь, как от камней, брошенных в воду. Мышцы инстинктивно напряглись.
Она уже не знала, бьется ли ее сердце, – грудь сдавило от ужаса, Деа едва могла дышать. Она осторожно пошла дальше. Лунный свет остался позади, и Деа, сжимая нож, двигалась в темноте настолько густой, что она ощущалась физически, как тяжелое одеяло.
Что-то скрипнуло. Деа занесла дрожащую руку с ножом. Одна из дверей справа приоткрылась на несколько дюймов, и в проеме появилось белое, с расширенными глазами лицо шестилетнего Коннора. Рот беззвучно открывался и закрывался в гримасе ужаса.
– Тс-с, – прошептала Деа, – все хорошо. Все нормально. – Коннор смотрел на нее, открывая рот в молчаливом крике. Деа не могла видеть его таким – и не могла стоять под его взглядом. – Иди обратно, – сказала она и мягко прикрыла дверь.
Она двинулась дальше, преодолевая незримое сопротивление, словно шла против сильного ветра. Дверь в спальню была приоткрыта; Деа остановилась перед ней на секунду или на целую вечность, боясь и войти, и повернуть назад. Распахнув дверь, она перешагнула порог и сразу вдохнула запах пота и крови. Вопль поднялся к горлу, но замер на губах.
Все было кончено. В углу осколки лампы, в детской кроватке – бесформенная темная масса. Деа не могла заставить себя подойти ближе. Желудок подпрыгнул к горлу, а к глазам подступили слезы.
Мать Коннора лежала в кровати, укрытая с головой, до подушек. Под одеялом угадывались контуры тела.
Непреодолимая сила тянула Деа вперед. Не размышляя, что делает и что увидит, она откинула край одеяла и едва сдержала крик.
Кровать была пуста. Под одеяло были уложены две подушки.
– Ты, сука!
Деа обернулась на голос – но медленно, слишком медленно, поэтому убийца успел бросить ее на кровать и навалиться сверху. Он так сжал ее запястья, что Деа не могла воспользоваться ножом.
На этот раз его лицо состояло не из липкого мрака: Деа различала искаженные маской черты – плоский нос, жестокая складка рта, глаза с нависшими веками. Его сообщник стоял у дверей, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
– Давай кончай с этим, – торопил он.
Мужчина, придавивший Деа, навалился еще сильнее – она едва могла дышать. Она чувствовала запах его дыхания – кислый, со следами перегара. Она отвернулась и уткнулась в простыни, хватая ртом воздух.
– Ты правда думала, что я буду сидеть и смотреть, как ты все разрушаешь? – прошипел он. – А? Думала?
– Живее, а то пацан проснется!
– Пожалуйста, – задыхаясь, проговорила Деа. – Не надо, пожалуйста! – С ужасом, от которого все поплыло перед глазами, она поняла, что оказалась в роли матери Коннора. Она говорила те же слова, ее насильно уложили на то самое место. Воспоминание назначило ее жертвой убийства. Пальцы Деа онемели, она с трудом удерживала нож.
Сейчас ее убьют.
– А, теперь ты умоляешь? – засипел он. – Во анекдот! Умора. – Он прижался губами к ее уху. Деа крикнула и попыталась оттолкнуть его ногами, но он лежал сверху, сплющив ее, не давая дышать. Он был неимоверно тяжел и слишком силен. Его щетина царапала щеку. Деа захотелось умереть – и очень хотелось жить. Она рада была бы сейчас выйти из воспоминания. – Я же тебе говорил, – прошептал он, – ты никуда от меня не денешься.