– На старт, внимание, марш! – скомандовал Коннор.
После первого же поворота Деа потеряла его из виду. Еще через два поворота уже ничего не было слышно, кроме шелеста кукурузных стеблей от налетавшего иногда ветерка. Свернув еще, она оказалась в тупике и быстро пошла обратно. Сердце билось неровно, то и дело пропуская удар, а потом стараясь компенсировать. Стало как-то слишком тихо: даже облака в небе замерли.
Деа мучил иррациональный страх: что, если происходящее – часть сна Шоны Макгрегор? Что, если Деа еще не просыпалась и разговор с матерью и встреча с Коннором – просто ответвление сюжета, случайная аберрация? Вдруг Коннор исчезнет и она, Деа, окажется в лабиринте с Морган Дэвоу или Китом, водителем автобуса, а то и вовсе одна? Вдруг небо сейчас начнет таять, а кукуруза повалится, как костяшки домино?
Понимая, что это чепуха, Деа все равно не могла отделаться от этой мысли. Она перешла на бег – и снова оказалась в тупике. Стояла мертвая тишина. Ни ветерка. Деа с трудом подавила желание позвать Коннора. Если это сон, рано или поздно он закончится. Все сны заканчиваются.
Только ей не хотелось, чтобы это оказалось сном.
Свернув за угол, она налетела на Коннора. Та же футболка, та же улыбка, те же волосы, падающие на глаза. Значит, не сон. Она чуть не потрогала его для проверки.
– Я тебя нашел! – похвалился он.
– Это я тебя нашла, – поправила Деа. – Согласимся на ничью. – Они встретились в самом центре лабиринта. Солнце стояло над головами почти вертикально.
Если Коннор и заметил, что Деа тяжело дышит, у него хватило такта промолчать.
– Если мне когда-нибудь придется скрываться, я приеду сюда, – сказал он, когда они шли обратно к парковке.
Деа подняла бровь – вернее, попыталась. Голлум ее учила, но Деа пока не овладела этим искусством.
– Ты собрался в бега?
– Да ты подумай, лабиринт даже лучше, чем крепостной ров с водой! Это как встроенная охранная система – в жизни не найдут!
– Туристы найдут, – возразила Деа.
Коннор улыбнулся:
– Эти могут.
Через несколько миль после кукурузного лабиринта, сразу за знаком поворота на Девитт, им попался новый биллборд: «Кафе “Вокзал”. Наши молочные коктейли знает весь мир».
– Есть хочешь? – спросил Коннор.
– Необязательно быть голодной для молочных коктейлей, – ответила Деа. – Ты бы еще спросил, не хочу ли я подышать.
Подъехав, они взяли по коктейлю (ванильный для него, клубничный для нее). На вид кафе было лет сто – здесь даже имелась медная касса старого образца. Древняя – под стать обстановке – официантка Кэрол сразу прониклась к Коннору нежными чувствами и даже позволила ему открыть ящик кассы и нажать пару кнопок. Такой уж он человек: ему все сойдет с рук и везде примут как своего.
Рядом с ним и Деа чувствовала себя такой.
Они сделали крюк в пятнадцать миль посмотреть на самый большой резиновый мяч в Огайо.
– Так мы никогда не доберемся до Цинциннати, – заметила Деа.
– Важна не цель, а путешествие, – отозвался Коннор с интонацией школьного консультанта. – Только представь, самый большой резиновый мяч в Индиане! – Он хлопал Деа по бедру на каждом слоге. – Разве это можно пропустить?
Когда Коннор отснял Самый Большой Резиновый Мяч в Огайо, который и в самом деле оказался огромным, солнце уже давно миновало зенит: по полям протянулись глубокие фиолетовые тени. Когда они шли к машине, на парковку въехал пыльный мини-вэн, откуда высыпала целая семья: мама-папа-ребенок-ребенок-ребенок, все в одинаковых козырьках от солнца, шортах и шлепанцах. Деа стало интересно, что о них подумают. Наверное, решат, что Коннор ее бойфренд.
Шел четвертый час, пора было возвращаться, но не хотелось. В Деа все бурлило от счастья, будто у нее внутри открылась огромная бутылка содовой. Она впервые порадовалась, что у нее нет нормального мобильного, а только плохонький, с предоплаченным тарифом, который она купила зимой на гроши, заработанные на протирании лобовых стекол. Мириам об этом не знала и не могла позвонить Деа и потребовать вернуться.
У Мириам не имелось ничего: ни мобильного телефона, ни имущества, ни даже банковского счета – стопки наличных, связанные резинками, были припрятаны в обувных коробках в шкафу, под пассажирским креслом в машине и даже в упаковке из-под тампонов под раковиной в ванной (это была заначка на крайний случай. Когда пустела даже упаковка из-под тампонов, значит, намечался переезд). Деньги приходили всплесками, как кровь из свежей раны, и Деа не спрашивала, откуда они берутся, как никогда не задавала вопросов, чего Мириам так боится и от кого они бегут.
– Мы как ветер, – всегда говорила мать, приглаживая пальцами волосы Деа. – Пф-ф-ф – и исчезли. Ищи-свищи.
Мириам как-то не приходило в голову, что однажды Деа вырастет и захочет стать видимой. Что у нее появится желание иметь сотовый и друзей, которым можно звонить. Что ее заинтересуют приложения, фотографии и рингтоны. Вот почему Деа купила мобильный, пусть и пластмассовую дешевку, которую стеснялась доставать на людях и часто забывала зарядить: она хотела быть как все.
Но сейчас Деа хотела сделать как раз то, о чем всегда твердила мать: исчезнуть. Если никто не знает, где она, может, ей не придется возвращаться?
– Куда теперь? – спросила она. Не говори «домой», мысленно попросила она Коннора. Только не домой.
Коннор посмотрел на часы на приборной панели.
– Мы еще можем доехать до Цинциннати и вернуться до темноты.
Деа завела машину. От широкой улыбки даже заболели щеки.
В пригороде Цинциннати она свернула с шоссе, не вполне представляя, куда они едут. Скученная застройка, будто слипшиеся водяные пузырьки в ручье; за окном сплошной полосой тянулись облупленные белые одноэтажные домики, дешевые трейлеры, крошечные дворы и гаражи со старыми баскетбольными сетками. Коннор углядел очередное объявление, написанное от руки и прислоненное к телеграфному столбу: «Распродажа всякой всячины! Уоррен-стрит, 249, рядом с Девятым шоссе. Спортивное оборудование (гольф), фарфор, игрушки, тостеры».
– Давай заедем, – попросил Коннор. – Может, подберем старый тостер.
– Тебе нужен тостер?
Коннор подался к Деа.
– Деа, – начал он, словно готовясь дать торжественный обет, – никогда нельзя иметь слишком много тостеров.
– Ты чудной, – засмеялась Деа.
– Благодарю вас, – Коннор поднес пальцы к воображаемому козырьку.
Десяток складных столов, как в школьной столовой или на скромной свадьбе, были выставлены на газон перед домом номер 249 на Уоррен-стрит. За одним столом девочка немного младше Деа сидела, развалившись на складном стуле, тыча пальцем в свой айфон. Двое босоногих мальчишек с криками носились по лужайке, гоняя мяч для уифлбола. Очень толстая женщина, потевшая в своей темной футболке, стояла у коробки с наличными и периодически кричала детям перестать. С десяток покупателей, в основном дамы, перебирали содержимое пластиковых корзин, наполненных старыми лампами, контейнерами для школьных завтраков, рамками для фотографий и пластмассовыми игрушками, будто дети на пляже в поисках ракушек покрупнее.
– Джекпот, – сказал Коннор, показывая на стол, где теснились два ржавых тостера, старая микроволновка и закопченный кофейник.
Деа испытывала острое удовольствие, будто в животе защекотал крылышками мотылек.
Она обожала распродажи случайных вещей – странное, без всякой логики, нагромождение разного барахла: детская одежда соседствует с зачитанными пошлыми книжонками в мягких обложках, рядом кухонная техника – и тут же газонокосилка; будто читаешь длинное прекрасное предложение, полное смешанных метафор. Деа всякий раз представляла, как ее семья раз в год перетряхивает шкафы, подвал и гараж, выгребая все сломанное, неотстиравшееся или бесполезное, и избавляется от скопившегося хлама, как от болезни. Папа жаловался бы, что совсем забросил свои клюшки для гольфа, мама бы возражала, что он и не играл никогда, а младшие брат и сестра цеплялись бы за любимую игрушку, давным-давно завалявшуюся на дне пропахшего нафталином сундука под зимними свитерами.
Если бы Деа с матерью устроили такую распродажу, все их имущество поместилось бы в одну пластиковую корзину.
Коннор, нарочно переигрывая, делал вид, что всерьез осматривает тостеры, и смешил Деа, изводя толстуху, которая наконец отобрала мяч у младших детей и теперь пыталась заставить их пойти умыться перед ужином, вопросами, выйдут ли тосты с корочкой или только подсушенными.
– Либо выйдут, либо нет, как получится, – сказала она, откинув челку с глаз тыльной стороной ладони.
Деа наугад взяла корзину и начала перебирать содержимое – разные разности, скопившиеся на дне кухонного ящика: монеты, ножницы, непочатые тюбики резинового клея. Найдя вязаную прихватку в форме курицы, вытертую от частого использования, Деа подумала сунуть ее в карман, чтобы потом войти в сны толстой женщины, но все же бросила прихватку в корзину и взялась за следующую.
В ней оказалась разрозненная домашняя утварь: старые венчики для взбивания, слегка запятнанные скатерти, бронзовые подсвечники, снежный шар с фигуркой полуголой девушки в юбке из травы, крутившей бедрами, когда шел снег. Отпуск на Гавайях, сразу начала фантазировать Деа, или во Флориде. Мать бы ненавидела такой шар и убедила бы отца его выбросить – или сама бы потихоньку выбросила, пока он не видел («Она же полуголая, Дон, какой пример мы подаем детям?»).
Отодвинув скатерть, Деа замерла, словно оказавшись во мраке и холоде по дороге в чей-то сон, когда падаешь, невесомая, в пустоту. Несколько мгновений сердце совсем не билось.
На самом дне корзины лежали две дешевые ламинированные рамки для фотографий, и с обоих снимков сияла улыбка ее отца – белейшие зубы, как только что от дантиста, и красная рубашка-поло. У пса, отвернувшегося от фотографа, почти извиняющийся вид.
Это стандартная фотография откуда-нибудь из базы данных, такие продаются вместе с рамкой, типа «Молодой человек с немецкой овчаркой». Как же они раньше не попались ей на глаза?