— Это уж точно.
— Кто нам нужен, так это колдун, — сказала Джуди.
— Или шаман, — добавил Джон.
Нину охватило возбуждение.
— А вы знаете какого-нибудь?
Отец покачал головой.
— Но можно все-таки поспрашивать, а? — сказала Гвен. — В диетическом магазине есть одна женщина, которая все время твердит о целебных кристаллах и прошлых жизнях.
— И еще есть этот магазин, где Эшли покупает все свои жуткие книжки, — добавила Нина.
— Я буду чувствовать себя дураком, сказал Джон.
— Они не сочтут тебя глупым, возразила Гвен, — если они действительно верят, а не притворяются.
— А как насчет парней, которые были на том празднике? — спросила Нина. — Те, которые устроили церемонию моего наречения, — что они собой представляли?
— Боже, мне просто не верится, что причина в этом, — сказала мать. — Все было так безобидно. Мир, любовь и цветы.
— В этом урок, — сказал Джон. — Он учит элементарной истине: всегда надо отвечать за то, что делаешь, каким бы незначительным и несерьезным это ни казалось на первый взгляд.
Нина закатила глаза. Пожалуйста, подумала она, только не надо все снова здорово насчет ответственности. Если она выслушала это однажды, считай, что слышала тысячу раз.
— Так как насчет тех парней с праздника? — спросила она, надеясь сорвать чтение нотации еще до того, как оно началось.
— Маг и волшебник — Питер Тиммонс, — сказала мать. — Это он устраивал всякое такое вроде плясок вокруг Майского шеста и той церемонии наречения.
Джон кивнул.
— Только, по последним сведениям, он в Марокко.
— Опять?
— Скорее по-прежнему. Уэнди как-то говорила, что получила от него открытку несколько месяцев назад. Кажется, он и не возвращался.
— Ну а Пол Драго? Разве ты не работал с ним прошлой зимой?
Зима. От одного этого слова у Нины по спине пробежал озноб. В комнате действительно похолодало, или ей только показалось? Она беспокойно огляделась кругом, но тут же сообразила, что это не может быть Я-вау-це. Ведь она приходила, только когда Нина спала… вроде бы.
— Так мы никуда не придем, — сказала она.
Мать положила руку ей на плечо.
— Я знаю, дорогая. Но для нас это все так ново. Мы не знаем, что делать. Разработать хоть какой-нибудь план действий мы можем, только поговорив с кем-нибудь, кто понимает в таких делах.
— Но эти люди, о которых вы говорили, они же просто…
Она умолкла, так как внезапно поняла, что чуть было не сорвалось у нее с языка.
Отец улыбнулся.
— Старые хиппи? Вроде нас?
— Ну… да.
— То, что мы были тогда безнадежными идеалистами, еще не значит, что все, во что мы верили, ерунда.
— Я понимаю. Но это же было каким-то чудачеством — всякие там учения о возвращении назад к земле и тому подобное. Правда.
— Окружающей среде действительно нанесен урон, — сказал отец. — Восполнить эту потерю — и не столько богатства, сколько самих себя, — вот чем в то время занимались диггеры и вот в чем правда.
— И пообещать своего ребенка духу земли! — выпалила Нина и тут же зажала ладонью рот.
Похоже, родители обиделись.
— Извините, — сказала Нина. — Я не это хотела сказать.
— У меня нет оправдания тому, что мы сделали, — сказал отец. — Все слова о том, что мы хотели как лучше, теперь немногого стоят, ведь так?
— Я понимаю, что вы сделали это не специально, — сказала Нина. — Что вы и понятия не имели о том, что эта чепуха случится на самом деле. Это же просто…
Она вздрогнула, почувствовав пронизывающий до самых костей холод.
— Мне действительно страшно, — сказала она.
— Нам тоже, дорогая, — сказала Гвен.
— Но мне вдруг стало так холодно… как будто она снова идет за мной…
Родители встревоженно переглянулись. Джуди тоже затряслась, но не от холода, а только от страха.
— Нина… — позвал Джон.
Склонившееся к ней лицо отца поплыло у Нины перед глазами.
— Так холодно… — проговорила она.
Она почувствовала его руку на своем плече. Рука была горячей. Совсем не то, что комната. Та напоминала морозильную камеру. С каждым вздохом она видела облачко своего дыхания. Над столом порхал легкий снежок. Казалось, что больше никто этого не видит.
— Она как лед, — послышался голос отца, но как будто очень издалека.
— Господи, — сказала мать, и ее голос тоже стал отдаляться. — Что же нам делать?
На плечо Нины опустилась еще чья-то рука — еще одно горячее прикосновение.
— Нина, дорогая, — говорила мать. — Ты меня слышишь?
Она попыталась кивнуть в ответ, но голова так отяжелела, что стала клониться к столу, опускаясь ниже, ниже. Холод пронизал ее всю насквозь. В ушах стоял звон. В комнате стало как зимой. И потом она стала куда-то погружаться.
В холод. В холодную тьму.
Она услышала крик матери, зовущей ее, но это был всего лишь слабый отголосок в безбрежном океане мрачного безмолвия.
А потом она окончательно провалилась.
В холодный мрак.
Придя в себя, она захлопала глазами при виде странного окружающего мира. Она снова оказалась в чужом теле. Какого-то животного. Но на этот раз все было по-иному. Сейчас все было… нормально.
Кругом стояла стена высокой зеленой растительности, и она не сразу поняла, что это всего-навсего трава. Своим новым толстым тельцем она припала к самой земле. Оно было покрыто высохшей и морщинистой кожей, зато задние лапки — мускулистые и сильные, и она настолько слилась со своей новой оболочкой, что чувствовала себя в ней более уютно, чем в собственном теле.
Холод отступил.
Подтянув лапки, Нина попробовала прыгнуть. Чужое тело живо откликнулось, и она заулыбалась от удовольствия.
Она была жабой.
И чувствовала себя просто замечательно.
Поиски тотема, вспомнила она. Обретя его теперь, она не понимала, почему сначала так испугалась. Жабье тело, то, как оно необычайно быстро все воспринимало, как инстинктивно постигало самое себя и связь с окружающим миром, вызывало ощущение спокойствия, от которого она затаила дыхание.
Это было не страшно: это было прекрасно, как однажды выразился папа, рассказывая о представлениях индейцев относительно того, что все должно находиться в надлежащем месте, а все отношения — быть ясными и понятными. В своем роде внутренняя гармония, и если она в тебе была, то озаряла своей красотой и окружающий мир.
И что там папа говорил насчет счастья, который приносит тотем жабы?
Ну, она и чувствовала себя счастливой. Все эти былые кошмары рассеялись — чужие тела, ее неуклюжие попытки заставить их слушаться, полное отчаяние, которое она чувствовала, оказавшись пойманной в ловушку их плоти… Всего этого больше не было.
Пока она не услышала звук шагов.
Пока над ней не замаячила тень невероятных размеров и не склонилось огромное, как дом, старческое лицо, изрезанное морщинами. Сильные пальцы протянулись и вытащили ее из ее пристанища в траве.
Я-вау-це.
— Добро пожаловать, дочка, — произнес дух.
Слова опять прозвучали на каком-то чужом языке, но Нина снова все поняла.
— Теперь, когда я помогла тебе познать самое себя, пора и тебе помочь мне.
У Нины гулко забилось сердце; маленькое жабье сердечко колотилось в груди яростной барабанной дробью.
— Не нужно бояться, — сказала Я-вау-це. Больно не будет. Как будто заснешь — погрузишься в вечность, а там встречи с тобой ждут души твоих предков. Радуйся. Колесо вращается. Ты ступишь на него опять.
Я не хочу умирать, беззвучно закричала Нина.
— Есть кое-что похуже, чем смерть, — сказал ей дух. — Жить без надежды. Никогда не узнать любви. Никогда не понять, кто ты есть на самом деле. Твоя жизнь была короткой, доченька, но ты испытала все это, и даже больше.
Пальцы, которые крепко держали ее, были как сосульки. Нина так окоченела, что ее земноводное тело начало впадать в спячку. Краем глаза она поймала какое-то здание, узнав в нем свой дом.
Я пребываю в жабьем обличье на задней лужайке собственного дома, сонно подумала она. Почему-то это показалось смешным — смешно в смысле странно, а не в смысле забавно.
Холод вымораживал страх, вымораживал всякую способность думать, вялость была средством, чтобы увлечь ее в безрадостные объятия сна.
Как будто заснешь, сказала Я-вау-це.
Погрузишься в вечность…
Какой-то своей частицей она попыталась собраться с силами и прогнать сонливость. Попыталась предупредить себя об опасности; но она слишком устала, чтобы прислушаться к внутреннему голосу. И когда Я-вау-це перешагнула с задней лужайки в потусторонний мир, Нина позволила тьме поглотить себя.
Джон вскочил со своего места и успел подхватить тело дочери прежде, чем она ударилась головой об стол. Он прижал ее к своей груди. Мышцы девочки обмякли, руки безвольно повисли, как у тряпичной куклы.
— Она остывает, — проговорил он. — Как будто она…
Он не произнес этого слова, но оно и так витало в воздухе.
Мертва.
Не отдавая себе отчета, что он делает, Джон безуспешно пытался нащупать у нее пульс.
— Что же нам делать, что же нам делать?! — кричала Гвен.
— Не паниковать, — сказал он, крепче прижимая к себе холодное обмякшее тело дочери. — Мы… Боже, я не знаю…
Гвен теперь стояла рядом, убирая назад волосы с ледяного лба Нины.
— Мы должны отвезти ее в больницу, — сказала она.
Вглядываясь в мертвенно-бледное лицо дочери, она почувствовала, как и у нее внутри что-то угасает.
И тут в дверь позвонили. Нинины родители переглянулись, не вполне сознавая, что это за звук.
Оцепенев за столом в этой же комнате, Джуди тоже по-прежнему тряслась от страха. Все было как в прилипчивом страшном сне, когда никак не можешь проснуться. И зачем только она осталась? Ей больше не хотелось быть здесь. Она не хотела видеть такой Нину. Она ничего не хотела знать ни о колдовстве, ни еще о чем-либо из этих ужасов.
В дверь позвонили еще раз.
— Я… я открою, — сказала она.
Все что угодно, лишь бы вон из этой комнаты, где с каждой минутой сгущался запах смерти.