Ее сердце замерло на невыносимо долгую минуту.
О Боже!
Там была пойманная в ловушку Нина. Нина, замурованная в этом жабьем тельце, как раньше она была упрятана в волчьем.
Поиски тотема…
— Н-но…
Я-вау-це издала короткий хриплый смешок, словно койот залаял.
— Иди себе домой, детка, — сказала она.
И, прежде чем Эш сумела что-нибудь ответить, женщина-дух скользнула мимо нее и направилась к башне, за ней потянулись и снежные вихри поземки. А барабан все не смолкал, по-прежнему звуча отдаленными раскатами грома.
Эш в оцепенении уставилась ей вслед. Дело не должно было кончиться таким образом. Лусевен ничего не говорила о том, что Я-вау-це может заартачиться…
— Вы не можете не забрать меня! — закричала она.
Я-вау-це и не думала оборачиваться, не подала и виду, что расслышала ее слова.
Эш подобрала гранат и засунула его в карман, уцелевший в драке с Элвером. Она посмотрела на нож Элвера, но так и оставила его лежать на прежнем месте. Что она понимала в ножах? Сама мысль о том, чтобы просто взять его в руки, уже пугала ее. Она никогда не сумела бы пустить в ход нож.
Эш поднялась на ноги.
— Послушайте! — закричала она вслед удаляющейся фигуре Я-вау-це.
По-прежнему никакого ответа. Как будто никакой Эш больше не существовало.
— Ты не можешь так обращаться со мной, — пробормотала она. — Я заставлю тебя слушать.
Ох, точно ли? И как же ей это удастся?
Она двинулась было вслед за Я-вау-це, но остановилась.
Показалось, что кто-то окликнул ее по имени. Эш оглядела заснеженную равнину и прислушалась. Да нет, наверное, померещилось. Или просто необычное эхо барабанного боя. Она заторопилась вслед за женщиной-духом, решив выработать какой-нибудь план действий прежде, чем Я-вау-це сотворит с Ниной что-нибудь похуже, чем превращение в жабу.
Я-вау-це пришла к башне раньше Эш. Когда же туда добралась и Эш, она не смогла найти никакого входа; ей даже не удалось обнаружить следов на снегу, оставленных женщиной-духом. Там виднелись следы одного-единственного человека — ее самой. Башня вздымалась над ней, круглая и сужающаяся кверху, своей мощью подчеркивая ее ничтожество. Круглые стены, сложенные из обтесанных камней с прожилками кварца, покрылись отметинами времени и пообветшали на ветру. Камни были так плотно пригнаны друг к другу, что только по тончайшим паутинкам трещин и можно было найти, где кончается один и начинается другой. Не оказалось не только входной двери, но и вообще никаких проемов, — даже хоть какого-нибудь окошка.
Совсем не так, как на гадальной карте Кэсси, там на башенных стенах высоко от земли начинались ярусы оконных проемов.
Эш пнула камень ногой.
— Впустите меня, — крикнула она.
По-прежнему никакого ответа. Может быть, внутри никого и не было.
Эш вспомнила путь, который она проделала. Ничто не напоминало о снежной буре, через которую она пробилась, чтобы добраться сюда. И только пустынная холодная равнина простиралась до самого горизонта. В воздухе сверкнуло, снова предвещая вьюгу. Прогремел гром — да нет, решила она, прислушавшись. Ведь во время вьюги не бывает грома и молнии, да?
Нина наверняка знает, возможно ли такое. Нина, забавная девочка-жаба…
Эш снова повернулась к башне и треснула кулаком по каменной кладке.
— Вы должны взять меня! — крикнула она.
— Почему это я должна? — раздался голос ниоткуда.
Эш отошла от стены и огляделась. Хотя она и не видела Я-вау-це, но узнала ее голос. В ушах слабо зашумело.
Грохот — гроза, барабанный бой или что там еще — постепенно приближался. Он оставался негромким, но теперь чувствовалось, что это где-то рядом. Словно барабанщики были совсем недалеко.
— Тебя ничто не волнует, — продолжил голос Я-вау-це. — Жить или умереть — тебе все равно. Чего бы мне захотелось с такой душой, как твоя? Я тебе не нужна, чтобы ты покинула свое Колесо. Ты уже сошла с него сама.
— Это… это неправда.
— Что тебя ничто не волнует или что ты сошла со своего Колеса?
Эш почувствовала насмешку в голосе женщины-духа, и это привело ее в ярость.
— Все вранье! — крикнула она.
— Хорошо, — ответил бестелесный голос Я-вау-це. — Тогда что же ты можешь предложить мне — такая заботливая детка?
В словах Я-вау-це слышалась большая доля иронии.
— Мне действительно не все равно, — сказала Эш. — Просто…
Она подумала о своей матери.
Ее нет.
Отец.
Его, можно сказать, тоже нет, и это навсегда.
Она любила их обоих.
Ее друзья.
Чтобы пересчитать их, хватит и одного пальца.
Кэсси.
Ее дядя с тетей.
Заботящиеся о ней из чувства долга.
Нина.
Они не ладили с самого начала.
— Просто я никого не волную, — сказала она.
— Душа, которую ты мне предлагаешь, чахнет, как и моя собственная, — сказала Я-вау-це. — Зачем же она мне нужна?
— Потому что… потому что я предлагаю ее вам добровольно.
— Это еще не делает ее таким уж выгодным приобретением. Черствая, равнодушная душа в обмен на душу твоей кузины, наполненную до краев любовью к жизни. И ко всем, кто рядом с ней. Даже к тебе, детка. Она может любить даже тебя.
— Я… я тоже люблю ее! — крикнула Эш, и только в этот самый момент поняла, что это правда.
— Тогда вспоминай ее с любовью.
— Возьмите меня вместо нее!
— Того, что у тебя есть, недостаточно, — ответила Я-вау-це.
Эш упала на колени и уткнулась лбом в каменную стену.
— Ну пожалуйста, — сказала она. — Этого должно быть достаточно. Это все, что у меня есть.
Никакого ответа.
— Пожалуйста…
Ее голос замер, потому что она вдруг поняла, что снова осталась одна. Эш вжалась лбом в камень так сильно, что стало больно, да так и стояла, пока ее не пробрал холод, а снег, бьющий в лицо, не застыл корочкой льда вокруг глаз и рта.
Барабанный бой теперь почти стих.
Она медленно поднялась, ссутулившись от постигшего ее провала.
Разве это было не самое страшное? У нее ничего не получилось просто потому, что она оказалась не так уж и хороша.
Ну, в этом не было ничего нового — разве не так?
Так же наверняка думал и ее отец. И эти тупоголовые школьные консультанты, которые прикидываются, что очень уж заботятся о детишках. И тот психиатр, к которому посылали ее дядя с тетей.
Все они были едины. Все выносили один и тот же приговор. Она не заслуживает того, чтобы с ней возились.
Дядя Джон и тетя Гвен — они, должно быть, тоже так считали, а иначе зачем тогда послали ее к психиатру?
Она сунула руки в карманы. Одна рука проскочила насквозь, поскольку карман был разорван, а пальцы другой сжали гранат. Она вытащила его и стала разглядывать серебряные обручи. Что там Элвер наговорил о сочетании плода и серебра?
Вроде бы что это фетиш. Когда два объединены в одном…
Они служат залогом того, что Колеса вернутся к свойственному им равновесию — неважно, как далеко от исходного перекрестка они блуждают…
— Ну так уравновесь, — сказала она фетишу.
И, размахнувшись, Эш изо всех сил швырнула гранат в стену башни. Раздался такой звук, как будто ударили в огромный колокол. Постепенно затихающий звук барабана неожиданно стал громче. Гранат теперь превратился просто в кляксу из сока и мякоти, размазанную по стене, а его корка вместе с серебряным обручами валялась на снегу у подножия башни.
Сок был похож на кровь, текущую по камням.
Эш приблизилась на шаг. Она засунула костяшки пальцев в рот и не могла оторвать глаз от этих стекающих капель.
Это действительно была кровь.
Башня кровоточила.
Барабанный бой звучал все громче, и от грохота у Эш разболелась голова.
Она не могла оторвать глаз от крови, медленно стекающей на землю. Там, где она капнула на снег, поднялся парок и появилась растительность — стрелки травы, а потом и цветочек, маленький желтый лютик. Со свистом и потрескиванием пробиваясь из оттаявшей земли, зелень распространилась кругом, как весенний разлив реки. Травка и клевер, одуванчики и грозди фиалок, — кругом сверкающие россыпи цветов…
Вслед за ними пробуждались кустарники и молодые деревца, увенчанные нежными новыми побегами с почками, которые лопались и превращались в листочки с такой скоростью, что уследить за этим можно было разве что с помощью ускоренной съемки. В воздухе стремительно разлился пьянящий аромат весны.
Исцеление, вспомнила Эш. То, что сказал ей Элвер о способности фетиша-граната. Исцелять землю.
А башня… На глазах по каменной стене поползли трещины. Кладка трескалась с таким же звуком, с каким весной на реке ломается лед. Глубоко из-под земли донесся гул. Башня зашаталась, и в воздухе повисло облако каменной пыли. Эш медленно попятилась, страх цепкими коготками снова держал ее.
Со страшным грохотом, подобно сильному раскату грома, стены башни рухнули, не выдержав одного удара граната. На мгновение у Эш потемнело в глазах, когда же она вновь обрела способность видеть, среди развалин в клубах пыли стояла Я-вау-це.
Лицо женщины-духа было теперь изрезано морщинами еще больше прежнего, напомнив Эш мумию, фотографию которой она видела в журнале «Национальная география». Как будто из ее тела испарилась вся жидкость. Глаза Я-вау-це метали молнии, а в руке она по-прежнему держала жабу. Старуха направила на Эш свой посох.
— Что ты наделала? — закричала она.
От мороза у Эш перехватило дыхание. Мороз выстудил воздух в легких. Остановил сердце. Заставил трещать кости.
— Я… я…
Она была не в силах говорить, вряд ли удалось бы издать хоть какой-нибудь звук. Все кругом виделось сквозь мерцающую морозную дымку.
— Ты, коварная девчонка, — прошипела женщина-дух. — Я…
— Ты ничего не сделаешь, — произнес незнакомый голос.
Я-вау-це медленно подняла голову и взглянула куда-то за спину Эш. Как только ее взгляд оторвался от Эш, та обнаружила, что снова может двигаться. Она кое-как вздохнула измученными легкими, обхватила себя трясущимися руками и тоже обернулась — посмотреть, что же помешало женщине-духу покончить с ней.