После завтрака Рам встречается с Королем. Они просматривают разные официальные документы и сообщения.
Большая часть изучаемых документов — это свежие материалы, которые атиланские корабли доставили из Африки и Южной Европы. Островитяне — первые в мире империалисты, они колонизировали все части мира в пределах досягаемости, импортируя то, в чем нуждаются, главным образом минералы и некоторые съестные продукты, при этом взамен дают не очень много. Конечно, они могли давать немного, учитывая, как примитивно все остальное человечество их эры. Типичная колониальная власть новой эпохи обычно импортирует сырье из отсталых стран и экспортирует промышленные товары, но полукочевые охотники Каменного века не очень нуждаются в электрических лампочках, изысканной водопроводной арматуре и резиновых шинах.
Между культурой Атилана и культурой всего остального мира каменного века лежит огромная пропасть. Это невероятно. Они настолько во всех отношениях опередили всех остальных, что я не могу даже приблизиться к объяснению этого. Мутантная раса супергениев, которая непостижимым образом возникла неизвестно откуда в эпоху позднего палеолита? Звучит слишком надуманно, чтобы поверить в это. Но какое другое объяснение может быть?
Король и Принц на утреннем совещании обсуждают и местные дела, решают, кто из правительственных чиновников заслуживает повышения в должности, а кто заработал выговор за расхлябанность. Они говорят о ремонте улиц, о строительстве новых домов, составляют программы предстоящих религиозных фестивалей. Никакой романтики, это всего лишь их работа — управление империей, но работа огромная, которая никогда не прекращается.
Ленч легкий: немного винограда, немного сыра и странный, твердый как камень хлеб, который они делают из растущей здесь пшеницы. Эта пшеница находится на ранней эволюционной стадии и почти не отличается от семян травы, но даже это изумляет — ведь мы находимся в далеком прошлом. Но хлеб, конечно, некачественный. Принц во время ленча пьет легкое белое вино — сладкое и ароматное. Уф-ф!
Затем короткий сон, после которого Принц отправляется на послеобеденные тренировки: верховая езда, метание дротика, опять плавание и тому подобное. Он потрясающий силач, да и должен быть таким, чтобы ездить верхом на здешних лошадях: эдаких низких маленьких уродцах с короткими ногами, длинными гривами и свирепым нравом. Это совершенно дикие животные; атиланцы уже знакомы с седлом, но не имеют представления о поводьях и удилах, и, по существу, их метод управления лошадьми заключается в том, что они обхватывают лошадь вокруг шеи и добиваются смирения.
После тренировок обычно выполняется некий ритуал. Атилан в своем роде очень религиозная страна, в городе полно жрецов и жриц — служителей разных божеств. Все эти боги нуждаются в постоянном поклонении. Различные ритуалы неизменно требуют участия в них Короля и Принца, потому что король Атилана не только монарх, но и верховный жрец, а Принц — его верный помощник. Так что почти каждый день они тратят час или около того, руководя религиозными мероприятиями в том или ином храме. Песнопения и молитвы, которые они произносят, чрезвычайно стилизованы, и у меня нет ясного представления, что они означают. Также приносят в жертву множество животных. Я все еще не могу относиться к этому спокойно.
В конце дня вся королевская семья собирается вместе,чтобы спокойно и сердечно пообщаться, — нечто вроде часа отдыха; все веселые и любящие. Затем они вместе обедают — потрясающий пир. Слуги — жители материка, рабы, скорее всего. Я все время должен напоминать себе, что не следует считать атиланцев приверженцами всех наших прекрасных демократических институтов, например свободы. Подобно римлянам и грекам, множеству развитых цивилизаций античности, островитяне, по-видимому, не видят ничего дурного в порабощении людей. Это всегда удивительно, не так ли, когда просвещенные люди практикуют такую жестокую и несправедливую вещь, как рабство. Но прошлое есть прошлое, все здесь по-другому, и не нужно требовать от них слишком многого. По крайней мере они, кажется, обращаются со своими рабами достаточно хорошо, что уже ценно.
Королевские пиры обильны, еды невероятно много, в качестве главного блюда обычно жареный бык, подается к столу и потрясающее количество вина, но, кажется, они все остаются трезвыми. Вино ли слабое или у этих людей какая-то особенная устойчивость к алкоголю…
Когда обед завершается, входят менестрели. Любимая песнь атиланцев — длинная историческая поэма, нечто вроде «Илиады» и «Одиссеи», объединенных вместе. Поэма звучит очень волнующе, но оказалось, что она сложена на древнем языке атиланцев, который так же труден для Принца, как английский Чосера для нас. Я могу уловить только очень приблизительный смысл что-то об изгнании, странствиях и в конце концов возведении этого огромного города на острове Атилан.
Пение менестрелей вызывает во мне удивительное ощущение, что все это, наверное, похоже на то, как в Древней Греции, сидя в пиршественном зале, люди слушали Гомера, перебирающего струны лиры и впервые произносящего нараспев свои поэмы. И снова я напоминаю себе, что Греция пока еще не древняя, ее не будет еще долгие семнадцать с лишком тысячелетий, а Гомер, Ахиллес, Агамемнон и все остальные из этой легендарной компании для атиланцев — неизвестные персоны невообразимо туманного будущего.
Темнеет здесь рано. Когда менестрели заканчивают пение, Принц отправляется спать и засыпает как убитый до первых лучей утренней зари.
Или, конечно, спал бы как убитый, если б я не заставлял его среди ночи вылезать из постели, чтобы писать мои письма. Он, естественно, совершенно не подозревает об этом. Я прячу письма в кожаной коробке, под кипой старых тог, которые он, кажется, больше не надевает. Как только я узнаю, что курьер собирается отправиться в Наз Глесим, немедленно ввожу Принца в состояние транса, заставляю его достать очередное письмо и упаковать его для отправки. Интересно все же, дойдет ли до тебя хоть одно из моих посланий. Расстояния так велики, обстановка так ненадежна. Но я должен продолжать писать их. Мне очень нужен этот контакт с тобой, даже односторонний, как это было до сих пор.
Хотелось бы как-нибудь надиктовывать мои впечатления об этом мире на диктофон, который можно было бы взять обратно, в наше Время. Очень уж неудобно быть бестелесной паутинкой электрических импульсов — не можешь пронести с собой через Время ничего, кроме собственного сознания. Лучше, чем ничего, но в то же время и обидно. Я бы с удовольствием вернулся с пухлыми записными книжками, в которых описано все, что я здесь видел, а может быть, даже чемоданом — или двумя, набитыми до отказа предметами атиланской материальной культуры. Однако способа нет. Никакого способа вообще.
Пора кончать. Рука Рама сильно сведена судорогой. Ему необходим отдых. Я думаю, что мне тоже.
Рой.
День 5-й, месяц Западного ветра, год Большой реки
Прошла почти неделя с тех пор, как я написал последнее письмо. Не было желания писать. Со мной происходили странные вещи, и мне не хотелось особенно распространяться о них — в надежде, что они сами собой исчезнут. Но они не исчезли.
В том, что происходит, нет ничего таинственного: я чувствую сильное желание позволить принцу Раму узнать о моем присутствии здесь.
Я знаю, что это классическая болезнь путешественников во Времени — побуждение встать и громко сказать: «Посмотри, посмотри на меня! Я нахожусь здесь, прямо в твоей голове!» Этому даже есть название, верно? Синдром Вины Наблюдателя, по-моему. И нисколько не легче от сознания того, что я не первый испытываю его.
Дело в том, что я провел уже несколько недель, наблюдая за принцем Рамом изнутри, и чувствую его гораздо ближе, чем любой друг или жена. Я знаю, какой стороной он предпочитает жевать пищу, имя какого бога упоминает всуе, когда спотыкается, и подробности действительно позорного поступка по отношению к младшему брату, который Принц совершил в девять лет. И то, что он до сих пор ощущает свою вину, хотя принцу Кай ми нору тогда было всего четыре года и он, вероятно, не помнит об этом.
Мои реакции на все это полностью соответствуют синдрому Вины Наблюдателя. Да ты и сама, наверное, иногда ощущаешь то же самое. Я писал тебе об этом в одном из прошлых писем, в котором сравнивал себя со шпионом и говорил, что это противно. Но сейчас я начинаю думать, что это похуже, чем шпионство: словно ты Любопытный Том. Шпион все же служит своей стране, а вот быть Любопытным Томом просто отвратительно.
Я знаю, Лора, знаю, знаю. Я служу делу познания, выполняя эту работу. Предполагалось, что специальная подготовка поможет мне преодолеть эти естественные чувства вины и стыда.
Но чем дольше я пребываю в сознании принца Рама, тем лучше узнаю его и тем больше восхищаюсь им. Он сильный, способный, умный, решительный, воспитанный, венценосный юноша. У него есть свои недостатки — а у кого их нет? — но в основе своей он очень хороший человек, и однажды он станет великим королем. И чем больше он мне нравится, тем меньше я нравлюсь сам себе — из-за того, что затаился, невидимый и неощутимый, в его голове. Начинаю ненавидеть какую-то трусливость всего этого: подслушивать его разговоры и даже самые интимные мысли, вводить в состояние транса (о чем он не подозревает) для того, чтобы он писал для меня письма.
Пусть он узнает, что я здесь — гость из далекого будущего, который пришел увидеть великую и восхитительную атиланскую империю в ее расцвете. Мне хочется попросить у него разрешения продолжать занимать укромное местечко в его сознании.
Не беспокойся, пока я не сделал ни малейшего намека. Но на прошлой неделе я пару раз был близок к тому, чтобы установить уровень действительно осознанного контакта с ним. И искушение не исчезает, пожалуй, даже становится сильнее.
Все это время я позволяю себе лишь очень осторожно проникать в сознание Принца, ограничиваюсь в основном пассивным наблюдением низшего уровня, просто слежу за ежеминутной информацией чувств: что он видит, что он слышит и так далее.