– Плесни и мне чуть-чуть, пожалуйста.
Роджер налил ей и протянул бокал. Рэйчел покрутила янтарную жидкость и глотнула. Во рту расцвели вкусы меда и пекана, в голове слегка загудело. Утром определенно будет похмелье – виски после выпитого джина в Сент-Олбансе. Может, существует корреляция между ее похмельем и Блумом?
– Что у тебя есть на Блума? – спросил Роджер.
– Пока что ничего. До сих пор он ведет себя со мной в точности так же, как Саймондс с тобой – использует как неофициальный источник в Зимнем управлении. Но на этой неделе попросил достать кое-какое конфиденциальное досье. Это вполне может быть что-то вроде лакмусовой бумажки. Я достала досье в Сент-Олбансе и прочитала документы. Думаю, их можно безопасно использовать – большая часть зашифрована. Если будем действовать быстро, он не успеет взломать шифр, прежде чем мы его возьмем.
– Это очень опасно, Рэйчел.
– Еще бы. Но если мы схватим Блума во время встречи с куратором, он наш.
Роджер прошелся взад-вперед.
– Не думаю, что могу вовлечь в это дело дозорных из Летнего управления. У тебя есть кто-нибудь с Той стороны?
– Для этого и нужен мистер Шевалье.
Роджер сел напротив Рэйчел. Между ними стоял стеклянный столик, на его поверхности отражались их лица, словно призраки. Роджер выглядел усталым и истощенным. Вокруг его рта пролегли морщины, под глазами темные мешки. Рэйчел смотрелась на сверкающей поверхности расплывчатой тенью – бледный овал лица в обрамлении темного пальто.
– Хорошо, – наконец сказал он. – Сделаем это вместе. Я уберу все препятствия со стороны Летнего управления и помогу с арестом. Будем придерживаться версии, что с самого начала занимаемся этим вместе, и разделим славу.
– Согласна, – сказала Рэйчел и опустошила бокал. – Надеюсь, тебе понравится в Летнем управлении, Роджер. Хотя, судя по тому, что я слышала, там сложно найти симпатичных секретарш. В особенности фигуристых. Если это вообще возможно.
Некоторое время они молчали.
– Почему ты на меня злишься, Рэйчел? – наконец спросил Роджер.
«Это не ради Англии, – подумала Рэйчел. – А ради Джо».
Она встала и подошла к нему. Осторожно прикоснулась к лицу, пробежала пальцами по небритым скулам, по уголкам суровых губ.
– Потому что из-за тебя я чувствую себя виноватой, – ответила она и поставила бокал на стол. – Веришь ты или нет, но именно это мне сейчас и нужно.
19. Разум на краю своей натянутой узды, 5 декабря 1938 года
После встречи с Рэйчел Питер провел день в напряженном предвкушении.
Долгие рабочие часы он действовал как автомат, разбирал операцию с Джугашвили и присутствовал на устроенном Хиллом совещании. Летнее управление готовилось к войне, и в коридорах часто мелькали офицеры Королевских эфирных сил в угловатых панцирях.
Питер забежал к Ноэлю и рассказал ему о визите в Бленхейм и о том, как он осторожно упомянул о маршруте в старую библиотеку нескольким пылким студентам, пришедшим на экскурсию из Кембриджа. Они вместе над этим посмеялись.
Питер никак не мог расслабиться – стоило ему погрузиться в медитативное состояние, заменяющее в Стране вечного лета сон, как эфир в комнате начинал кипеть и изгибаться. Миниатюрная буря отступила, как только Питер вышел и мысленно переместился к границе города и обратно, истощив запасы праны и воли, тогда он провалился в глубокое забытье без снов.
На следующее утро курьер-призрак оставил на его столе эктописьмо от Рэйчел Уайт с кодом эктофонного маячка и временем подключения. Два часа спустя Питер мысленно представил четырехмерную комбинацию из цветных многоугольников и переместился в нужное место прямо из рабочего кабинета, не затратив ни капли праны. Эфир растекся в густую жидкость и перенес его к сверкающему контуру эктофона.
Рэйчел была одна. Ее мыслеформы были спокойными, гладкими и голубыми, хотя края странно расплывались. Она прикоснулась к проводу контура, как будто тронула струну арфы, и через мгновение эфир завибрировал голосом Рэйчел.
– Питер? Извини за плохую связь. Это наш старый домашний эктофон. Он так греется, что зимой рядом с ним тепло.
На линии звучало эхо. Ее голос был совсем тонким. Питер удивился, насколько, оказывается, хотел услышать ее голос, и сказал ей об этом.
– Что ж, очень мило с твоей стороны. Однако я собираюсь вести себя как профессионал и скажу, что и физическая, и эфирная версия интересующего тебя досье находится в Кресуэлле, в ячейке камеры хранения, чей номер я сейчас прочитаю.
Она назвала длинный код Хинтона. Питер визуализировал его в эфире и положил мерцающую конструкцию в карман.
– Спасибо, Рэйчел. Я это ценю.
– Можешь дать мне еще какое-нибудь задание. В последние два дня я наконец-то перестала смертельно скучать.
Под бодрым голосом и ярко-желтыми мыслеформами явно что-то скрывалось, Питер это понимал. Совершил ли он страшную ошибку, доверившись ей? Он вспомнил, как Рэйчел прикоснулась к его руке в «Синем псе», как дрогнул ее голос. В шкуре медиума легко обмануться – все кажется далеким, словно все ощущения проходят сквозь толстую ткань, совсем не то, что обостренные чувства в эфире.
– Рэйчел? Все в порядке? – спросил он.
– О да, все прекрасно. Может, я слегка пьяна.
– Не слишком ли рано?
– Я взяла выходной по болезни. Вчера у меня была долгая ночь, и, возможно, я совершила чудовищную ошибку. Потому и начала пить так рано.
Ее мыслеформы вспыхнули рваными лепестками темно-пурпурного и фиолетового – виной и ревностью.
– Прости, мне не следовало ничего говорить. Тебе не о чем волноваться.
– Все совершают ошибки.
– Только не я. По крайней мере, мне так казалось.
– Я могу чем-то тебе помочь? Только скажи.
– Нет, если ты не сумеешь обратить вспять решение парламента послать войска в Испанию. Мой муж отплывает в среду. Мы поссорились. И я, наверное, все еще усугубила. Ох, Питер, я такая дура… – На мгновение она умолкла. – Мне просто нужно хоть что-то чувствовать. В каком-то смысле все это не имеет значения.
– Если это не имеет значения, – медленно сказал Питер, – может, твоему мужу и не стоит об этом знать?
– В нашей работе хватает секретов, Питер. Мне никогда не хотелось иметь тайны от любимых.
– Иногда тайны делают тебя сильнее. А ты очень сильная, я знаю.
– Так мы все себе говорим. Но спасибо, Питер. Приятно, что тебе не все равно.
– Как-нибудь выпьем вместе.
– А может, лучше пройдемся, – сказала Рэйчел. – У меня и так болит голова, и я не хочу превратиться в пьяницу.
– Ладно. Мне пора. Береги себя.
– Да. Хорошего дня.
Контур моргнул и исчез. Питер еще некоторое время видел мысли Рэйчел. По-прежнему водоворот пурпура и красного с проблеском белого. Специалисты по чтению душ говорят, что белый – цвет надежды.
Нет, если ты не сумеешь обратить вспять решение парламента. Питер пытался отбросить эту мысль, сейчас ему нужна была отстраненность и объективность.
Ныряя обратно во Второй слой эфира, к Летнему городу, он смотрел на крохотную звездочку мыслей Рэйчел, пока ее душа не затерялась среди тысяч других. А потом она влилась в обширное созвездие живых лондонских душ и исчезла в эфирном небосводе.
Питер вздохнул, визуализировал Билет в Альберт-парк и вернулся на работу.
Вечером Питер взял досье домой, чтобы как следует изучить. Рэйчел дала ему эфирную версию – запечатленную в лусите вереницу образов, сделанных с помощью камеры Целльнера, превращающей фотографии в намагниченные частицы, которые можно перенести в Страну вечного лета. Дело было толстым, видимо, Рэйчел несколько часов переводила страницы в эфир.
В глаза сразу бросились ката-образы из приложения. Питер не мог их расшифровать, но у него возникло чувство, что он на верном пути.
Тогда он обратился к зашифрованному тексту. Первым местом работы Питера был криптографический отдел, так что он знал стандартные шифры обоих управлений. Он быстро определил, что этот, скорее всего, основан на одноразовом шифровальном блокноте.
Вероятно, Вечно Живой со временем сумеет взломать код, но даже у создания из миллионов душ вычисления займут несколько лет. Нет, нужно добыть ключ и расшифровать документы. Несколько часов Питер бился над этой задачей, завалив комнату наполовину сформированными в эфире идеями. В конце концов он раздраженно швырнул досье. И когда зашелестели разлетевшиеся страницы, понял, что обходил стороной очевидное.
Уж конечно, те, у кого был допуск к делу, знают, как его прочитать.
И один из них – Герберт-Бланко Уэст.
Стол премьер-министра Уэста был завален игрушечными солдатиками, выполненными с потрясающей детальностью – аккуратно разрисованные крохотные человечки в серо-оливковой форме и остроконечных шлемах и даже похожий на паука эктотанк. Они рассыпались по огромному листу бумаги, расчерченному линиями и топографическими отметками. Уэст согнулся пополам и наклонял голову к самой поверхности, тщательно изучая углы.
Поначалу он как будто не заметил Питера, но потом поднял голову.
– Входите, – сказал он. – Садитесь, пожалуйста. Прошу меня простить, мне только нужно кое-что отметить.
Он нацарапал несколько слов перьевой ручкой на листе бумаги, откинулся на стуле и изучал Питера, сложив руки на коленях.
Питер сел. Было утро понедельника. Учитывая грядущую войну, он на удивление легко добился встречи. Рано утром он пошел к Си и сказал, что хочет еще раз попробовать добиться от премьера благосклонности к Летнему управлению после провала операции с Джугашвили. Потом разбудил Пендлбери и потратил немалую часть месячного жалованья на Сэвил-Роу, покупая одежду для Пендлбери, а вместе с ней и его доверие. Их связь ухудшилась, и взятое напрокат тело казалось неуклюжим и не по размеру, как будто Питер нацепил водолазный костюм или старомодный панцирь призрака.
Если премьер-министр и помнил их разговор по эктофону после заседания спецкомитета, то виду не подал. Без огромной искрящей души он выглядел маленьким.