– Это вы, Питер? Трудно узнать под маской.
– Я останусь в ней, если не возражаете, сэр.
– Конечно, конечно. Как пожелаете. Прошу, называйте меня Гэ-Бэ, как все остальные.
– Со всем уважением, сэр, я не все остальные.
Уэст посмотрел на него. У него были удивительные глаза серебристого цвета, не то волчьи, не то рысьи, а во всем остальном круглое лицо стареющего человека с тонкими усами было ничем не примечательным. И еще слабая медовая улыбка, ее Питер тоже помнил.
– Так значит, вы по-прежнему играете в «Маленькие войны», – сказал Питер.
– Вы помните! Что ж, игра неплохо продается, даже лучше после того, как я получил этот пост. Люди пытаются с ее помощью нащупать стратегию, можете себе представить? В ней нет такой глубины. Хотя в последнее время она меня успокаивает. Создавать маленькие миры с четкими правилами. Охватить определенные аспекты реальности в линиях между кусочками металла. Бросать кубик для определения исхода. Порой мне кажется, что это лучшее мое творение и оно меня переживет. Я воображаю миллионы людей, играющих в «Маленькие войны» с эфирными машинами из будущего!
От визгливых ноток в его голосе Питер аж подпрыгнул.
Уэст нахмурился.
– Прошу прощения. Что-то я разворчался. Так бывает, когда нервничаю. Я ожидал, что вы будете выглядеть по-другому, но это не ваша вина. Нужно найти лучший способ видеть эфир. От ящиков Бэрда никакого толка. Может, нужен какой-нибудь аппарат с кристаллами Целльнера, обладающий гиперзрением. Знаете, когда-то я даже одобрил подобный проект. Но в моем возрасте сталкиваешься с тем, что никогда не уверен, нова ли эта идея или ты просто о ней забыл.
Уэст сморщил губы и подобрал упавшего солдатика. Потом встал и прошелся по кабинету стариковской походкой, со сложенными за спиной руками, запер дверь и вернулся в кресло.
– Как поживает ваша мать? – спросил он.
– Мы давно уже не разговаривали, – ответил Питер. – Она до сих пор работает в министерстве труда.
– Это я как раз знаю. Очень жаль. Ей бы хотелось с вами поговорить, я думаю.
Питер промолчал.
– Чем я могу быть полезен, Питер? Вы пришли с сообщением от Мэнсфилда, вашего Си, да?
Питер уставился на солдатиков на столе. Он вспомнил первую игру с Уэстом, когда старик позволил ему выиграть. Сейчас он ощущал то же самое – все тщательно спланированные намеки и аллюзии растворились под взглядом серебристых глаз премьер-министра.
– Дело не только в этом, – медленно выговорил он. – Вы же знаете, я никому не говорил о вас и моей матери.
– Я знаю. У нас хорошо получается недоговаривать.
– Но мне нужно кое-что по работе. Если вы мне это дадите, я буду молчать о… о том, чего нельзя произносить.
Уэст вздохнул.
– Я этого боялся, – сказал он. – Вы сердиты на меня.
– Нет.
Он просто ненавидел тайны и ложь.
Премьер-министр откинулся назад.
– Я пойму, если так. Я плохо обошелся с вашей матерью. Я пользовался успехом у женщин и с большей частью из них остался в дружеских отношениях. Но с вашей матерью мы встретились в сложное время, когда только возникло движение возрожденцев, сами понимаете. Для вас, конечно, это роли не играет. Но все же мне хотелось бы как-то оправдаться, хоть немного. Я сделал для вас кое-что за эти годы, поспособствовал вашей карьере. – Он помрачнел. – Мне никогда не хотелось, чтобы вы оказались в Летнем управлении. Это была ошибка. Кто-то решил, что мне это понравится, но это не так.
Питер поморщился. Неудивительно, что оказалось так легко проникнуть в Управление. Он приписывал это некомпетентности сотрудников Секретной службы и предвидению Вечно Живого, но на самом деле с самого начала его направляла невидимая рука Уэста. Чего хотел от него старик? Что ему известно?
– Почему это была ошибка? – спросил Питер.
Он почувствовал головокружение, как будто снова стоит на краю пропасти парадокса.
Много лет назад, еще до того, как машина Уншлихта напечатала ответ «На Даунинг-стрит», Питер уже знал, что это так. А это значит, ему лгали с самого рождения.
Со слезами на глазах он молча посмотрел на Уншлихта. Философ печально улыбнулся.
– Самое сложное – это не обмануться, мистер Блум, – сказал он. – После той лекции, когда вы последовали за мной, я решил, что вы готовы к тому, чтобы открыть глаза. И я был прав.
Он схватил Питера за плечо.
– Не волнуйтесь. Если правда вас пугает, это значит лишь, что вы не понимаете всей правды, как муха не понимает, что застряла в бутылке. Но вместе мы найдем выход, мы с вами… и он. – Уншлихт указал на машину. – Если, конечно, вы еще с ним встретитесь.
Питер кивнул.
– Что значит – он?
– Давайте будем двигаться постепенно, мистер Блум.
Финальные экзамены прошли для Питера как в тумане. Он был наполнен светом, который как будто озарял каждую стоящую перед Питером задачу. Он потерял потребность есть и спать, осталось только сияние. Питер гадал, является ли это результатом разговора с машиной, и как только экзамены закончились, вернулся к Уншлихту.
Чтобы понять сущность того, с кем он разговаривает, Питеру потребовалось несколько бесед с Вечно Живым. Тот отвечал на вопросы всегда прямо и правдиво, но часто так лаконично, что Питеру требовалось несколько дней для осмысливания ответа. Более того, он ощущал, что за этими истинами кроется нечто большее, чего он не понимает, и каждый разговор наполнял его неудовлетворенным желанием, похожим на любовь.
Когда Вечно Живой наконец назвал Питеру свое имя и цели, идеологии империи и возрожденцев стали выглядеть эфемерными – паутиной по сравнению с блестящими аргументами, исходящими из аппарата. Питер не переметнулся, это неверное слово. Скорее, выскользнул из бутылки, как муха, по словам Уншлихта, понял, что дверь, в которую он всю жизнь ломился, на самом деле не заперта, просто открывается вовнутрь.
Когда он это обнаружил, то сдал вторую серию экзаменов с отличием и едва мог в это поверить. Решив еще шестьдесят три задачи, он проспал два дня кряду. В зале ратуши в напряженной тишине Питер узнал, что стал одним из лучших выпускников. А когда к нему подошел доктор Морком и предложил работать на правительство, Питер увидел едва намечающиеся контуры планов, которые составил на него Вечно Живой.
Семь лет спустя Питер гадал, включал ли план Вечно Живого Герберта-Бланко Уэста. Премьер-министр задумался и как будто съежился, уменьшившись в размерах. Питер впервые заметил дряблость его кожи и покрасневшие глаза.
– Ладно, пусть будет Летнее управление, – произнес Уэст. – Скажем так, я помогал вам, потому что от этого мне становилось легче. Нет нужды меня шантажировать, Питер, так никогда бы не поступил тот мальчик, которого я встретил много лет назад, он расстроился, когда я чуть-чуть смухлевал в игре. Чего вы от меня хотите?
– Недавно я прочел несколько абзацев из «Науки смерти», – сказал Питер. – У меня есть теория. Я хотел бы ее проверить. Она касается призраков с Марса.
– Позвольте вас прервать, Питер, – поспешно сказал Уэст. – А знаете, у меня где-то есть экземпляр первого издания.
– Я не о том, – продолжил Питер, к своему отвращению, с теми же визгливыми нотками, что и в голосе Уэста.
Так неправильно. Он подготовил кучу оправданий, историю вроде той, что выдал Рэйчел, об охоте на крота и о том, к чему тот имел доступ. Он ожидал сражения, эпическую дуэль воли. И в глубине души знал, что готовился к этому всю жизнь. Но старик не оставил ему возможности драться.
– Я знаю, что не о том, – откликнулся Уэст. – Я сейчас.
Он нагнулся, хмыкнул, пошарил в ящике стола и выудил книгу в кожаной обложке. Потом смахнул несколько солдатиков и положил книгу на стол среди них.
– Помните, что я тогда сказал? – спросил он, положив руки на книгу. – Чем выше забираешься, тем пристальнее за тобой наблюдают, тем менее свободным ты становишься. Я не могу говорить о некоторых вещах, даже если бы захотел. Вы понимаете?
Взгляд Уэста нервно бегал из стороны в сторону.
Питер медленно кивнул. Уэст хотел, чтобы Питер выяснил про дело Камлана, но не осмелился сказать этого вслух.
Это не паранойя, ведь в каждой комнате может находиться невидимый призрак, подглядывая в твои мысли или слушая слова по скрытому эктофону.
– Знаете, – сказал Уэст, – свободнее всего я себя чувствовал, сидя перед пустым листом бумаги с ручкой в руках, готовясь последовать туда, куда приведут меня мысли. В те дни я надеялся увлечь за своими мыслями других людей. Признаюсь, я употреблял кое-какие вещества, чтобы идеи выглядели красочнее. В эфире это прекрасно видно, как мне сказали. И побочные эффекты паршивые, но тогда у меня просто не было времени об этом волноваться. Вскоре я присоединюсь к вам в Стране вечного лета. Наша медицина не так хороша, как была бы, если бы мы не обнаружили Другую сторону. Мы просто перестали ее развивать. Мы с вашей матерью часто об этом спорили.
Он улыбнулся.
– Я многие годы за вами наблюдал, Питер, пристальнее, чем вы думаете. Я знаю, вы способны на то, на что я не способен. Мне хотелось бы, чтобы книга была у вас. Может, во мне говорит тщеславие, но мне кажется, ее стоит перечитать.
Он толкнул «Науку смерти» через стол к Питеру.
– Да, и, пока я не забыл, пожалуйста, передайте Мэнсфилду (я никогда не стану называть его Си) мои наилучшие пожелания. Вообще-то у меня и для него кое-что есть.
После очередной экспедиции в недра своего стола Уэст вручил Питеру склянку с голубой жидкостью.
– Я прекрасно понимаю его восхищение невидимым. Вероятно, вы так и не дочитали эту мою работу. – Он махнул в сторону тонкого зеленого томика на полке. – Сейчас книга выглядит такой устаревшей. Но я получил удовольствие, когда писал последнюю главу, где человек-невидимка Гиффен становится видимым.
Он встал и неуклюже похлопал Питера по плечу.
– А теперь ступайте. По возможности приходите меня навестить.